– Тебе потребовалось столько времени, чтобы это понять? – удивляюсь я.

Выражение его лица не меняется. Он сама серьезность.

– Нет. Я съездил за новым и установил его тебе. – Он опускает взгляд, замечая свои грязные ботинки на кафельном полу. – Черт. Извини.

– Все в порядке. Все равно пора мыть пол. – Склонив голову набок, я добавляю: – Тебе не стоило так напрягаться.

– Стоило.

Я в этом сильно сомневаюсь, но понимаю, что спорить с Тайером бессмысленно.

– Я испекла для тебя кексы. – Я указываю на кексы, красиво разложенные на решетке для охлаждения в ожидании глазури.

На его губах слабый намек на улыбку.

– Из песочного теста?

– Нет, на этот раз я решила побаловать тебя чем-то новеньким. Это персики со сливками.

Он не успевает с собой совладать, и на его лице появляется гримаса отвращения.

– Э-э… звучит восхитительно, – хрипло произносит он.

Я закатываю глаза и добавляю в пакет заранее приготовленную глазурь.

– Кексы из песочного теста я тоже испекла. Успокойтесь, мистер.

– Мистер, говоришь? – В его глазах вспыхивает огонек.

– Не бери в голову. – Я закатываю глаза. – Я их быстренько заморожу, если ты готов подождать. Но три мне придется оставить себе.

– Почему три?

Я закручиваю пакет и надежно закрываю его.

– Один сейчас, один на потом и один на завтра. Вот.

– Ах, ясно, – хихикает он.

– Сколько я тебе должна за аккумулятор?

– Нисколько.

– Тайер, – мой тон суров, – я отдам тебе деньги.

– Нет, – так же сурово спорит он, – не отдашь.

– Ты упрямый как осел, – возражаю я.

Он выгибает бровь.

– А ты нет?

Нахмурившись, я сосредотачиваю свое внимание на кексах.

– Значит, ты признаешь, что ты упрямый?

Он невесело фыркает.

– Было бы бессмысленно это отрицать. – Он выдвигает табурет и садится, все еще настороженно глядя на грязь, которую он принес на своих ботинках.

– Неважно. В это время года без грязи никак.

– Я должен был разуться на улице. Мама бы на меня набросилась, если бы такое увидела.

Я стараюсь не рассмеяться, но терплю неудачу, и он тоже улыбается.

– Тебе тридцать один, Тайер.

– И что? Это не значит, что мама до сих пор не ругает меня, как подростка.

– Для них мы всегда дети, да?

Он хватает один из кексов.

– Всегда.

– Эй, – я пытаюсь шлепнуть его по руке, – кто сказал, что тебе можно брать?

– Ты. Ты испекла их для меня.

– Ты всегда такой самоуверенный?

– Ты же сама сказала, что они для меня. – Он откусывает большой кусок.

Черт возьми, он поймал меня на слове. Я заканчиваю покрывать их глазурью и откладываю в сторону свои три, прежде чем упаковать остальные для Тайера.

– Вот так. Будь добр и поделись со своими родными.

Его глаза коварно скользят по мне, и по спине пробегает дрожь.

– Я не люблю делиться.

– Где твой праздничный настрой?

Он медленно встает, идет и, не сводя с меня пристального взгляда, останавливается, когда между нами остается меньше полуметра.

– Можно я тебя поцелую?

Я киваю. Слишком нетерпеливо, судя по улыбке, которая изгибает его губы. Он сокращает оставшееся между нами расстояние и обхватывает мое лицо своими огромными ладонями. Мне нравится, когда он вот так меня обнимает. Как будто я – весь мир. Я никогда не чувствовала себя такой неповторимой. Защищенной. Я никогда не чувствовала себя в такой безопасности. Он медленно опускает голову и ждет.

Схватив его за затылок, я изо всех сил тяну его вниз. Мой рот заглушает его смешок. Мы растворяемся друг в друге, наши тела отчаянно друг в друге нуждаются. Мы так давно не были вместе. Одни. Вкус искушения на наших языках.

Его пальцы впиваются в мои бедра, пытаясь притянуть меня ближе, хотя мы и без того единое целое. Мне нравится эта дикость. Нравится, что мы не в состоянии друг другом насытиться.

Он приподнимает меня и сажает на противоположную столешницу, подальше от кексов. Его руки опускаются на мои бедра, и он раздвигает мои ноги, чтобы встать между ними.

Мое сердце бешено колотится, и все же я чувствую себя рядом с ним совершенно спокойной. Странное сочетание, но я не имею ничего против.

– Ты пахнешь сахаром, – шепчет он мне на ухо. – Сладкая моя. – Он нежно прикусывает мочку, его губы скользят по щеке и слегка касаются моих губ. – И на вкус ты как сахар. – Его голос – хриплый шепот.

– Можешь заткнуться?

Я не даю ему шанса ответить. Кладу ладонь на его затылок и прижимаю его ближе. Его горячее тело рядом с моим. Он всегда такой теплый, как мой персональный обогреватель. Наши губы двигаются синхронно, а мой разум снова и снова повторяет в моей голове его имя.

Кажется, проходит час, когда он отстраняется и прижимается своим лбом к моему. Наше дыхание поверхностное, его сердце быстро колотится под моей ладонью.

Я смотрю на него снизу вверх сквозь ресницы и знаю, каждой клеточкой своего тела знаю, что люблю этого мужчину. И никогда не полюблю так сильно никого другого. За столь короткое время Тайер Холмс украл мое сердце, запечатлел себя в моей ДНК, и никто и ничто не сможет занять его место. Он мой единственный.

Меня пугает, что я так быстро начала испытывать к кому-то такие сильные чувства, но потом я вспоминаю о том, как много людей об этом говорят, так что, может быть, это не такое уж и безумие.

Мои пальцы играют с его волосами. Он смотрит на меня пристально, испытующе.

– Почему у меня такое чувство, будто ты хочешь мне что-то сказать?

Я тяжело сглатываю, грудь сотрясается при вдохе, когда я думаю о маме.

– Обед, на который вы меня вчера отвезли. – Я прикусываю губу, не желая произносить эти слова вслух. – У мамы рак.

– Блин. – Его голова падает на грудь. – Ты позволяешь мне кувыркаться тут с тобой, когда у тебя происходит такое дерьмо? Мне чертовски жаль, Салем. – Он обнимает меня, прижимает к себе, оберегает меня. Я в безопасности. Я защищена.

– Я хотела тебя поцеловать. – Я не хочу, чтобы он думал, что воспользовался мной. – Я скучала по тебе, мы давно не были вместе.

Он убирает со лба мои волосы.

– Какой рак?

– Рак груди. Ей понадобится двойная мастэктомия. – Мой подбородок дрожит.

Это ужасно. И неожиданно. Даже не представляю, что чувствует мама. Она так мало пожила на свободе после смерти моего отца – и вот теперь у нее новое бремя.

Но она сильная. Жизнеспособная, гибкая. Мне нужно верить, что она справится.

– Если я могу что-нибудь сделать, пожалуйста, дай мне знать.

Я знаю, что он готов на все. Этот человек оборудовал для меня в своем подвале целый тренажерный зал. И починил мою машину.

– Просто будь рядом. Это все, о чем я прошу. Это все, что мне нужно.

Он целует меня в лоб. С нежностью. С теплотой. С благоговением.

– Это я могу.

И я знаю, что выполнит мою просьбу.

Короткий отпуск заканчивается, семья Тайера уезжает, а моей маме назначают операцию сразу после Нового года. Она уже несколько месяцев проходила химиотерапию и ничего нам не говорила. Когда это всплыло, я разозлилась, но потом подумала о том, что она тогда чувствовала и что она была просто мамой, которая не хотела беспокоить своих детей.

– Пожалуйста, приезжай в гости, – говорит Лорен на экране моего телефона во время нашего разговора по FaceTime. Она идет по улице в Бруклине, ее нос красный от холода. – Сходим в Рокфеллер-центр и вместе полюбуемся на рождественскую ёлку – помнишь, мы всегда об этом мечтали? Или прошвырнемся по магазинам. Ну пожалуйста, – она надувает губы, – я по тебе соскучилась.

– Знаю, я тоже по тебе скучаю. Я хочу приехать, но сейчас неподходящее время.

– Я ожидала, что ты это скажешь, поэтому уже поговорила с твоей мамой. Она со мной согласна, считает, что это отличная идея, и настаивает, чтобы ты меня навестила.

Я устраиваюсь удобнее на кровати и подкладываю под голову подушку. Тайер заберет Форреста у Кристы и заедет за мной, чтобы мы могли выбрать рождественские елки. Одну в его дом, другую в мой. Мы решили, что так будет проще всего, поскольку у него фургон.