– Я не могу представить, через что тебе пришлось пройти, и я гребаный мудак, потому что также не представляю себе мир без тебя.

– Я просто хотела, чтобы ты знал. То есть раз уж ты все равно узнал. Я чувствовала, что ты заслуживаешь знать больше.

Его челюсть подрагивает.

– Я бы никогда не стал на тебя давить.

– Знаю. – И я правда знаю. – Но я хочу, чтобы ты понимал, как все было.

– А я хочу, чтобы ты знала, – сдавленным голосом начинает он. – Никто, ни один ребенок никогда не должен был терпеть то, что терпели ты и твоя сестра. Я сам родитель, и я не знаю, каким больным ублюдком нужно быть, чтобы вытворять такое.

Вытирая набежавшую слезу, я хрипло шепчу:

– Спасибо. – Бинкс запрыгивает ко мне на колени. Он ложится, свернувшись калачиком и чувствуя, что мне нужно утешение. Я глажу его по голове, и внутри наступает покой. – Я больше не зацикливаюсь на прошлом, – тихо произношу я, глядя на кота у меня на коленях. На него смотреть легче, чем на Тайера. – Но иногда прошлое подкрадывается ко мне, и сегодня как раз один из таких случаев.

Его теплая ладонь обвивает мою руку. Я поднимаю голову и вижу его глаза. В них нет осуждения. В них вообще нет ничего нового. Он смотрит на меня, как всегда. Для него я все та же Салем.

А это все, кем я хочу быть.

Собой.

Голос психотерапевта в моей голове снова напоминает о том, что отец не сможет отнять у меня личность, если я ему этого не позволю.

Я удивляюсь, когда над дверью антикварной лавочки звенит колокольчик и входит Тайер, поправляя на бейсболке солнцезащитные очки.

– Привет, – тепло говорю я, стараясь не улыбаться как дура. – Что привело тебя сюда?

Он прочищает горло, оглядывая люстры, выставленные на продажу.

– Мои родители собираются приехать на День благодарения. Знаю, до него еще больше месяца, но я хочу сделать им подарок. Я подумал, что, возможно, подберу здесь что-нибудь для мамы.

– Конечно. – Я соскальзываю с табурета. – Что любит твоя мама?

– Цветы. – Он застенчиво улыбается. – Думаю, именно она привила мне любовь к растениям и природе.

– У нас есть несколько уникальных ваз, которые могли бы ей понравиться. – Я веду его через лабиринт всякой всячины. – Как насчет этой? – Я держу в руках вазу классической сине-белой расцветки.

– Она ненавидит синий.

– Тогда эту исключаем. – Я поспешно ее убираю. – А вот эта? – Я вытаскиваю хрустальную.

– Слишком старомодная на ее вкус.

– Хм. – Я прикусываю губу. – Подожди. – Он следует за мной к витрине, где стоят мои свечи. Там есть ваза со свежими цветами. – Как тебе эта? – Я поднимаю кремовую вазу так, чтобы он мог видеть ее, вручную расписанную крошечными цветочками.

– А вот эта, – он забирает у меня вазу и вертит ее, разглядывая со всех сторон, – просто идеально.

– Отлично. – Я улыбаюсь, довольная, что так легко подобрала подарок для его матери. Я ставлю вазу за кассу и возвращаюсь к нему. Он по-прежнему стоит у витрины со свечами. – Что подаришь своему отцу?

Он качает головой.

– Антиквариат – не его конек.

Я смеюсь и забираю у него вазу.

– Я не удивлена.

Он берет одну из свечей, читает состав, отвинчивает крышку и нюхает.

– Это твои.

Это утверждение, а не вопрос, но я все равно отвечаю:

– Да.

Он берет другую и нюхает.

– Хочу купить маме одну из твоих свеч. Какая твоя любимая?

Я лучезарно улыбаюсь.

– Они все. – Он посмеивается над моим ответом. – Я вкладываю много любви в каждую из них, но вот это моя любимая. – Я поднимаю свечу и протягиваю ему.

Он читает этикетку, и его губы дрогнули от улыбки.

– С ароматом песочного теста? Почему меня это не удивляет? – Я пожимаю плечами и сцепляю руки за спиной. – Я возьму одну.

– Всего одну? – шучу я. – Не скупись на мой товар, Тайер.

На этот раз он одаривает меня широкой улыбкой.

– Хорошо. – Он берет еще две свечи с ароматом песочного теста. – Этого достаточно?

– Сойдет, – улыбаюсь я ему в ответ.

– У меня важные новости. Вы не поверите своим ушам! – Джорджия врывается в дом, вернувшись со свидания с Майклом – звук его мотоцикла эхом отдается вдалеке.

Я отрываю взгляд от кексов, которые готовлю для Тайера: он их не просил, но после того, как он зашел сегодня в магазин, я решила, что кексы нам обоим не помешают. Мама сидит за кухонным столом, смотрит на беспорядок, который я устроила, но не говорит ни слова. Уже поздно, и я удивлена, что она не спросила, зачем я решила испечь кексы в такой час.

– В чем дело, милая? – Мама поворачивается на стуле лицом к Джорджии. У нее усталые глаза, мешки под ними еще больше, чем обычно, а лицо совсем бледное. Нужно проследить, чтобы она не пропускала приемы пищи и пила достаточно воды.

Джорджия выглядит сияющей, сияющей и счастливой. Может быть, Майкл наконец-то образумился и начал обращаться с ней так, как она заслуживает. Он парень неплохой, только слегка непутевый.

Приглаживая светлые волосы и поправляя топ, она попеременно смотрит нам в глаза. Прежде чем заговорить, она ловит мой взгляд и постукивает себя по носу.

– А?

– У тебя на носу мука.

– О! – Я вытираю нос тыльной стороной руки.

– Короче, – она хлопает в ладоши, – Майкл предложил переехать к нему.

– Ох ты! – выпаливает мама, в ее тоне явно слышится удивление. – Это… невероятно.

– Я знаю! Это так волнующе! Думаю, к Рождеству мы будем помолвлены!

Если это то, чего она хочет, если он тот, кого она хочет, тогда я надеюсь на лучшее.

– Это потрясающе, Джорджия. – Я улыбаюсь сестре. Майкл, возможно, и не самый мой любимый человек в мире, но моя сестра – да, и я хочу, чтобы она была счастлива.

– У меня не так много вещей, поэтому к концу недели я, надеюсь, перееду в его квартиру.

Глаза мамы расширяются.

– В самом деле? Так скоро?

– Какой смысл тянуть.

Либо тянуть и правда нет смысла, либо она боится, что, если будет ждать слишком долго, он передумает.

– Я рада за тебя, – говорю я, желая отвлечь ее от очевидного беспокойства нашей мамы.

– Спасибо, сестренка. – Она заходит за барную стойку и обнимает меня. То есть приобнимает, поскольку не хочет испачкать свое платье.

Мама встает и поправляет фартук. На нем разноцветные осенние листья. Мне нравится ее коллекция фартуков и то, что у нее по одному на каждый сезон, праздник и практически на любой повод, какой только можно придумать.

– Моя малышка совсем взрослая. – Она обнимает Джорджию, в ее глазах стоят слезы. Она смотрит на меня поверх плеча моей сестры. – Вы обе повзрослели.

– Ты же не против, мам? – Джорджия сжимает мамины ладони своими руками.

– Конечно, не против. Я буду по тебе скучать, но это естественный ход вещей. Я всегда знала, что однажды вы, девочки, вылетите из гнезда.

– Я люблю тебя, – говорит Джорджия, и у меня ощущение, что моя обычно сдержанная сестра вот-вот заплачет. Она снова обнимает маму. – Я так волнуюсь. Будет здорово украсить холостяцкую берлогу Майкла. – Она неторопливо уходит, тихонько напевая на ходу.

Мама хихикает.

– Бедный Майкл, он не знает, во что ввязался.

– О да, – соглашаюсь я и отправляю кексы в духовку. – Джорджия собирается феминизировать мужское логово, и ему придется расстаться со своим дерьмом. – Мама мягко смеется и возвращается к столу.

Садясь, она едва заметно морщится, из ее груди вырывается вздох.

– Ты в порядке?

Она отмахивается от моего беспокойства.

– Все хорошо. Я в порядке.

Я колеблюсь и прикусываю губу. Я ей не верю, но и не настаиваю.

На следующий день я слежу, когда фургон Тайера подъедет к дому. После этого я жду около часа, а потом беру тарелку с кексами и иду к нему. Сейчас середина октября, и наступает холодная пора. На мне узкие джинсы и облегающий топ. Я хочу выглядеть мило, но не так, словно собираюсь его соблазнить.