– Мэтт, это Салем.

Мэтт на кровати играет с каким-то гаджетом. У него темные, почти черные вьющиеся волосы.

– Класс. – Он едва заметно кивает.

– Идем. – Калеб берет меня за руку. – Я покажу тебе кампус.

Он взволнован, его глаза светятся счастьем, и я не могу сказать «нет».

Мы покидаем комнату, держась за руки. К тому времени, как мы выходим из здания, мне удается высвободить руку из его ладони. Чувство вины…Я не могу держать его сейчас за руку.

Калеб водит меня по кампусу Гарварда, указывает на разные здания и рассказывает, когда они были построены, на чьи деньги, и упоминает кучу других деталей, которые не укладываются у меня в голове.

Побродив в течение часа, мы берем в ларьке кофе и находим скамейку. Он насухо вытирает его рукавом своей куртки.

– Здесь красиво, – говорю я и делаю глоток латте с тыквенными специями. – Понимаю, почему тебе так нравится.

– Я бы хотел, чтобы ты была здесь.

– Я бы никогда не поступила в Гарвард.

– Я уверен, что поступила бы, детка. Но есть и другие колледжи, а еще ты могла бы жить и работать в Бостоне. Со следующего года мы могли бы снимать квартиру вместе…

– Калеб, – обрываю я его. Не плачь. Не плачь. – Нам нужно кое о чем поговорить.

– Конечно, в чем дело? Это мама? Слушай, я знаю, что она вела себя мерзко этим летом, но…

– Дело не в твоей маме. Я. Не. Буду. Плакать.

Он хмурится.

– Тогда в чем?

Я крепко сжимаю стакан с кофе.

– Калеб, скажи честно, у нас все было хорошо с тех пор, как мы закончили школу?

– Я… Салем, это нормально, что время от времени пары переживают трудные времена. У нас были некоторые проблемы, когда я поступил в колледж, но ничего криминального. – Он издает грубый смешок. Я его не поддерживаю, и он спрашивает, посерьезнев. – Так ведь?

– Калеб, – я задыхаюсь, произнося его имя.

Я не хочу сломаться, но это кажется неизбежным.

– Ты, что ли, меня бросаешь? – Похоже, он шокирован. Ранен. Разбит.

Я киваю, подбородок дрожит.

– Ничего не получается.

– Очевидно, у тебя. Я… я думал, у нас все нормально. – Он трет рукой подбородок. Обычно он гладко выбрит, а теперь на нем едва заметный намек на светлую щетину.

– Мы отдаляемся…

– Правда? Я не заметил.

Я не ожидала, что он будет так ошеломлен. Неужели только я почувствовала дистанцию между нами?

– Да, – тихо говорю я. Я не хочу превращать разговор в громкие разборки. – Ты почти все лето играл в футбол, занимался в спортзале и делал все, что хотела твоя мама. Ты даже не поехал со мной на концерт…

– Я сказал, что сожалею об этом, – напоминает он. В его глазах печаль.

– И я тебя простила, от всего сердца простила. Но сейчас ты здесь, – я указываю на кампус, – и здесь твое место. Не мое. Я считаю, что нам нужно расстаться. Нам нужно развиваться и расти, а вместе мы этого делать не можем.

– Ух ты. – Он тяжело выдыхает и потирает обтянутое джинсами бедро. – Ты правда хочешь расстаться?

Я киваю.

– Ты потрясающий, Калеб, но мне это необходимо. Необходимо узнать, какая я сама по себе.

Он качает головой и смотрит в унылое небо.

– Так дело не в тебе, а во мне? Так?

– Я не хочу тебя ранить.

– Тогда зачем ты это делаешь?

Мое лицо искажается от боли, слезы жгут глаза.

– У тебя кто-то есть, да? У тебя чувства к другому парню.

– Нет! – слишком поспешно выпаливаю я. – То есть да, – неохотно признаю я.

Он невесело смеется.

– Кто он?

– Неважно.

Пепел боли в его глазах.

– Ладно, можешь не говорить. – Он встает. – Надеюсь, ты с ним счастлива, Салем. Сейчас это прозвучит как сарказм, и, возможно, так оно и есть, но я просто хочу, чтобы ты была счастлива.

Он уходит, низко опустив голову. Я жду пять минут и, немного придя в себя, встаю и возвращаюсь на вокзал. Приехав домой, я забираюсь в постель и плачу.

– Может, эта? – Форрест бежит впереди нас по полю и поднимает тыкву. Его крошечные мышцы напрягаются, когда он встряхивает ее и стучит по ней сбоку. – Нет, это негодный орех. – И он бежит к следующей.

Услышав «негодный орех», Тайер бросает на меня выразительный взгляд.

– На прошлой неделе мы смотрели «Чарли и шоколадную фабрику».

Он качает головой, стараясь не улыбаться. Интересно, почему он так бережет свои улыбки? Он не часто дает им волю.

– Может, ты имеешь в виду фильм «Вилли Вонка и шоколадная фабрика»?

– Нет. – Я беру тыкву, но обнаруживаю, что дно сгнило. Я хмурюсь. Это была бы идеальная форма для вырезания. Мы выбираем тыквы, чтобы вырезать их с моей мамой сегодня вечером. – Я ненавижу первый фильм. В детстве мне из-за него снились кошмары. – Я вздрагиваю. – Нет. Больше никогда.

Он откидывает голову назад и смеется. Боже, как я люблю его смех!

– Интересная ты женщина, Салем.

Женщина. Не девочка. Мне это нравится.

Впереди Форрест со стоном пытается поднять массивную тыкву, которую не смог поднять даже Тайер.

– Форрест. – Он подбегает к сыну и присаживается на корточки. Сегодня на нем рабочие брюки цвета хаки, клетчатая рубашка на пуговицах и жилет. Я не знала, что жилеты могут выглядеть так соблазнительно, но горный человек Тайер изменил мое мнение.

– Я хочу вот эту, папочка. Она огромеее-енная. – Форрест широко разводит руки.

– Для вырезания это неудобно, – возражает Тайер.

– Мне все равно.

Тайер вздыхает, но решает не спорить.

– Тогда помоги мне.

Тайер с трудом поднимает огромную тыкву, Форрест старается помогать. Вот это да! Я думала, что он с ней не справится, но он доказал обратное.

Я тащу тележку, и Тайер, подмигнув, опускает на нее тыкву.

– Мы незаметно потеряем ее, прежде чем уйти. – Форрест уже далеко впереди и нас не слышит. – К концу этой прогулки с этим сеновозом он вымотается так, что будет с трудом стоять на ногах.

– Не забудь про лабиринт, – напоминаю я.

– И лабиринт, – добавляет он.

Он идет рядом со мной и собирает подходящие тыквы для всех нас, а затем выбрасывает эту огромную и никуда не годную тыкву, когда Форрест отвлекается на коз.

– Я скажу ему, что козы попросили нас оставить им эту тыкву и поблагодарили Форреста за то, что он выбрал именно ее.

– Хорошая идея.

Он кивает и грустно улыбается. Я знаю, он переживает из-за того, что в этом году не проведет Хэллоуин со своим сыном. По‐видимому, Криста даже не предложила ему к ним присоединиться, хотя я уверена, что Тайер пригласил бы ее, если бы предполагалось, что Форрест в это время будет с ним. Мне грустно за Тайера. Он просто хочет чаще бывать рядом с сыном, но отцам это делать труднее.

– Папа! – подбегает к нам Форрест, когда мы направляемся к киоску. Его установили здесь, на ферме, чтобы посетители могли приобрести местные товары. – Можно мне покормить коз? Говорят, тут есть козлята, которые пьют из бутылочки!

– Конечно, приятель. Только сначала я за это заплачу. – Он указывает на очередь, в которой мы стоим. – Иди поиграй, а я пока все улажу.

Справа – огромная деревянная детская площадка.

– Хорошо, – пищит Форрест и убегает.

Тайер платит за бутылочку для кормления коз и, несмотря на мои протесты, за все тыквы, в том числе для меня и моей мамы. Пора бы уже привыкнуть, что спорить с Тайером бессмысленно. Он упрям до крайности.

Тайер загружает тыквы, а я беру Форреста и веду его кормить коз. Позже Тайер присоединяется к нам и наблюдает, как я общаюсь с его сыном.

Это забавно. Не могу сказать, что желание быть мамой у меня врожденное. Я никогда не испытывала к детям неприязни, но и не особо задумывалась о том, каково это – быть матерью. Очевидно, из-за моего детства. Как бы то ни было, детям я всегда нравилась, и я считаю их классными и очаровательными маленькими созданиями. Они говорят все, что у них на уме, и их любовь чиста. Но общение с Форрестом заставляет меня задуматься о будущем. О будущем, в котором я, возможно, стану матерью. Откровенно говоря, я легко представляю себя с парой детишек, а может быть, даже больше, чем с парой.