– Договорились. Вообще-то, безумие отправляться в поход двум доходягам, но что поделаешь? – Я опустила вуаль и привычно направилась к окну. – Вперед, на подвиги.

У мира, в который я попала, есть неоспоримая особенность: прекрасная природа. Не то чтобы красочные пейзажи сильно отличались от райских уголков Земли, но в Великой Поднебесной природа еще и отлично соседствовала с человеческими постройками. Местные жители ценили гармонию, хрупкое равновесие инь-ян и прочие философские штуки. Потому большинство зданий замечательно вписывались в естественное окружение и совершенно не портили созданные миром живописные картины.

Лунные Пристани можно смело причислить к шедеврам архитектуры. Беседки для ожидающих, построенные прямо на воде, деревянные расписные причалы и другие строения буквально вливались в дикий прибрежный ландшафт. Особенно это заметно сейчас, глубокой ночью. Лишь маленькая крытая лодочка с белыми бумажными фонарями напоминала о том, что здесь совсем не заброшенные места.

– Госпожа! – радостно вскрикнула выскочившая из лодки мне навстречу У-Нан, споткнулась и едва не упала.

Пришлось ловить.

– У-Нан, сколько раз я говорила, что в вашем возрасте пора смотреть себе под ноги? – строго спросила я, обнимая сухонькую и словно бестелесную старушку.

Удивительно, как в крохотном тощеньком существе с выцветшими глазами на маленьком морщинистом личике помещалась столь неистребимая жажда радоваться жизни. Учитывая, через какие испытания пришлось пройти хозяйке харчевни – ведь еще тридцать лет назад эпидемия желтой лихорадки унесла всю ее семью и родную деревню – просто поразительно, как она сумела остаться солнечной и доброй. Энергии У-Нан хватило бы на пятерых. А сердца – и вовсе на весь наш пригород.

– Госпожа, скорее, люди заждались. – Не обращая внимания на ушибленную ногу, У-Нан повела меня к лодке. – Мигом доплывем. Мальчики посидят в зале, я принесу им лотосового супа. Сегодня среди ваших пациентов будет несколько женщин. Бедняжки страдают теми недугами, о которых мужчинам знать ни к чему.

– Госпожа не должна быть одна, – возразил Юншен, поддерживая меня под локоть, пока узкое суденышко стремительно скользило по лунной дорожке. В отличие от А-Лея, уже опытного в этом вопросе и без отдельного приглашения никогда не сующего нос за ширму в приемной, заклинатель пока и не догадывался, чем ему грозит такая настойчивость. – Я должен ее сопровождать. Госпоже понадобится помощь.

– Ну… если не забоишься, – хитро улыбнулась У-Нан, ловко пришвартовывая лодку возле причала. – Тебя и правда можно спутать с женщиной, конечно, если неопытный кто посмотрит… Но меня, старую, не проведешь. Поэтому девочек ты не напугаешь. Только, чур, в обморок не падать.

– Госпоже целительнице нездоровится. Лучше следить за ее состоянием, – настаивал заклинатель, пока мы шагали по тропинке к дому, пристроенному к закусочной, которая располагалась чуть в стороне от других – часто людных – причалов.

Жаль, из-за вуали, да еще и в темноте, нельзя рассмотреть лицо парня!

У-Нан бросила на меня мимолетный тревожный взгляд и поджала губы.

Потом ее подвижное морщинистое личико стало виноватым:

– Белая дева должна себя беречь, это верно. Больше никому нет дела до бедняков. Если с вами что случится, госпожа, все мы останемся без помощи. Но случаи слишком срочные, иначе я бы вас не беспокоила.

– Ладно, хватит разговаривать, – отмахнулась я, ступая по скрипучим ступенькам, ведущим в верхние комнаты. – Брат, ешь бабушкин суп и прислушивайся, вдруг позову. А «ученица» пойдет со мной.

Через полчаса совершенно белый Юншен – это и под вуалью было заметно – воспользовался тем, что одна пациентка еще одевалась, а вторая ждала своей очереди за ширмой.

Юншен схватил меня за локоть и оттащил в противоположный угол, где и разразился шипением, что твой уж, которому хвост отдавили:

– Янли! Они же… они…

– Весенние девы, да. – Я как раз снимала с рук импровизированные перчатки из тонкого шелка, вымоченного в соке местного растения. Теперь они выглядели и ощущались почти как латексные.

Осторожно уложив использованный инвентарь в медный контейнер с плотной крышкой, в котором медицинские принадлежности еще предстояло кипятить, я грустно улыбнулась заклинателю.

– Проститутки. И что? Они не люди? Им не надо помогать?

– Я… не это имел в виду, – стушевался заклинатель, но сразу продолжил: – Почему… им… девушкам помогаешь ты? В каждом… заведении такого толка всегда есть целитель.

– Потому что никто не рвется. – Я тяжело вздохнула и привычно уткнулась Юншену в плечо, чтобы избавиться от мерзких запахов различных болезней. – Даже лекари, которые, по идее, получают от властей деньги за то, что присматривают за весенними домами, на деле брезгуют многими «стыдными» недомоганиями. И хозяевам дешевых заведений легче выбросить «неизлечимую» девушку на улицу и выкупить другую, чем заплатить больше или уговорить достопочтенного целителя.

Юншен пару секунд молча открывал и закрывал рот, как местный декоративный карп, вынутый из пруда, но я не стала ждать ответа и продолжила:

– Бывает еще хуже. К примеру, если грубый клиент нанес девушке внутренние повреждения. Никто не даст ей времени их нормально залечить, просто подложат под другого мужчину максимум через три дня, когда «долг за еду и крышу над головой» покажется хозяину непомерно огромным.

– Все равно… ты должна в первую очередь думать о себе, а женщины… они…

– Юншен. – Я приподняла свою и его вуаль и посмотрела парню прямо в глаза. – Учитель. Я не хотела бы в вас разочароваться. Ложь и лицемерие – ходить в весенний дом за удовольствием, а потом называть живущих там грязными потаскухами и отказывать им в человеческом отношении. Я не знаю, как небожители, но хорошие люди так не поступают.

– Ты неверно меня поняла, – торопливо перебил я. И едва не поморщился от неприятного чувства: да, я сейчас действительно хотел сказать другие слова, но в чем-то Янли была права.

Подсознательно и высококлассные куртизанки из лучших весенних домов воспринимались мной как люди даже не второго, а скорее третьего сорта. Точнее, я никогда ни о чем подобном не задумывался, но так считали все вокруг, а я не спорил. Только здесь ведь речь вообще шла не о том.

– Женщины в борделях… в таких, где за их здоровьем не особо следят, в основном преступницы. И не рабыни, те слишком дорого стоят. А эти… они способны навредить тебе.

– Не будь наивным, учитель, – резко оборвала меня Янли. – Вон той девочке… – Она кивнула в сторону ширмы. – Ей здоровый грузчик за пять ланей порвал все, что можно и нельзя, когда несчастной было пятнадцать лет, а ее родители, страдая от голода, продали дочь в бордель. Все ее преступления заключаются в бедности и беззащитности. Но воровки и обманщицы тоже не должны гнить заживо и плакать от боли лишь потому, что им никто не помогает, а все только пользуются и презирают. Я – лекарь. Я лечу каждого нуждающегося. И не спрашиваю, за какие грехи человека искалечили. Никогда. – После чего она развернулась и позвала раздевающуюся за перегородкой проститу… девушку.

А я остался стоять и думать… затем сжал зубы и пошел помогать, пусть не делом, но хотя бы своим присутствием и вовремя подставленным плечом. Я ужасно стыдился смотреть куртизанкам в глаза, но…

С другой стороны, я не понимал, почему должен испытывать неловкость. Не я ведь издевался над девицами из дешевых борделей, не я продал их в весенние дома. Я не запрещал Янли лечить их, просто хотел оградить… Откуда тогда чувство вины? За что меня столь презрительно отчитала ученица? За общепринятые и проверенные столетиями нормы морали?