Гвоздь вздрогнул и открыл глаза.

— Паршиво выглядишь, — отметил Жила и хотел забрать у него бадью. — Ну ты скажи! Вцепился мёртвой хваткой. Гвоздь! Отдай ведро!

— Отвянь, — огрызнулся тот и выпустил из пальцев дужку.

При виде Гвоздя Шнобель исчез в траве, которая заплела всё свободное пространство под избой. Хрипатый спустился с чердака. Хирург принёс пластмассовый стаканчик. Братва окружила Жилу, а он, приподнимая бадью, пил сам и, посмеиваясь, поил остальных. Решив, что подвернулся удобный случай улизнуть незаметно, Максим сел и, стиснув зубы, приложил ладонь к колену. Задеревенело. Быстро не вскочишь и далеко не убежишь. Зря он лёг. Надо было ходить, разминать ногу.

Когда все напились, Жила поставил бадью на крыльцо, набрал пригоршню воды и плеснул на Гвоздя.

Тот подпрыгнул от неожиданности:

— Совсем сдурел?

— Иди умойся. На тебя смотреть тошно.

Гвоздь и правда выглядел как больной на смертном одре: лицо серое, губы белые, вокруг глаз тёмные круги. Он будто постарел на несколько лет.

— Не смотри, — буркнул Гвоздь и отошёл в сторону.

Жила покосился на Сяву:

— Чего лыбишься, салага?

— Да ничего.

— Иди на водные процедуры.

Сява пристроился на нижней ступени садовой лестницы и обхватил себя за плечи:

— Холодно.

— А ты, Бузук? — спросил Жила.

Бузук закатал по локоть рукава, умылся, смочил волосы. Усевшись на крыльцо, достал пачку сигарет.

Хрипатый скинул с себя куртку, рубаху и майку. Его рельефное тело, покрытое шрамами от ножевых и пулевых ранений, источало необычайную силу.

Жила присвистнул:

— Ни хрена себе! Где тебя так?

Хрипатый наклонился и похлопал ладонью себя по загривку, как бы говоря: «Лей». А Максим не сводил глаз с левой руки Бузука. Чуть выше запястья виднелась чёрная татуировка: единица, обвитая колючей проволокой. Обычная наколка, ничего примечательного. Краска потускнела, рисунок — явно давнишний — немного расплылся. У Максима появилось чувство, что ему показывают нечто запретное, тайное, которое ему предстоит разгадать. Колючая проволока символизирует тюрьму. Это и дураку понятно. А единица? Быть может, Бузук занимает высокое положение не только в этой шайке, но и на зоне? Вполне вероятно, что он один из тех, кого преступная братия называет «авторитетом». Номер один.

Бузук поискал взглядом Гвоздя. Тот с отстранённым видом притаптывал траву возле куста, намереваясь сесть или лечь.

— Курнёшь? — спросил Бузук.

Гвоздь ничего не ответил.

Выпустив в небо струю дыма, Бузук отдал сигарету Жиле и одёрнул рукава.

Максим переключил внимание на Хрипатого. Вопрос «метко ли он стреляет?» отпал. Ясно, что немой уголовник не обычный человек. Когда-то усердно тренировался, побывал во многих переделках. Ранения получил не в драках со шпаной. Бывший военный?

Стряхнув капли воды с волос, Хрипатый перекинул одежду через плечо, ногой столкнул Сяву с лестницы и полез на чердак.

— Как себя чувствуешь? — поинтересовался Хирург, усаживаясь рядом с Максимом.

— Терпимо. — Максим кивком указал на Хрипатого. — Кто он?

— Про него разные байки ходят. Одни говорят, что киллер. Другие, что снайпер. Кто-то говорил, что в плену его пытали и он на допросе демонстративно откусил себе язык.

— Ты этому веришь?

Хирург покрутил в руке стаканчик:

— Одна из арестантских заповедей гласит: не верь.

— Понятно. А другие заповеди?

— Не бойся. Не проси.

— Не верь, не бойся, не проси, — повторил Максим шёпотом, наблюдая, как Жила растирает рубашкой своё сухощавое тело, увитое мышцами, как канатами. Теперь стало понятно, почему ему дали такую кличку.

Вдруг Гвоздь схватился за ветки кустарника. Качнулся взад-вперёд и с коротким вскриком рухнул на землю. Ноги-руки скрючились, голова запрокинулась, челюсти судорожно сжались, на шее набухли вены.

Бузук слетел с крыльца:

— Что с ним?

— Похоже на эпилептический припадок, — ответил Хирург, ползая возле Гвоздя на коленях. — Дайте мне палку! Он сейчас язык заглотит.

Сява засуетился. Шнобель высунул голову из-под избы и снова спрятался. Хрипатый наблюдал за происходящим с чердака.

Отбросив рубашку, Жила склонился над Гвоздём:

— Хирург, говори, что делать.

— Держи его за плечи.

— Он просил «Димедрол», — напомнил Максим. — Может, отравился?

Обыскав карманы приятеля, Бузук недовольно крякнул:

— Так и есть.

— Сколько принял? — спросил Хирург.

Бузук показал пластиковую упаковку с пустыми ячейками:

— Все.

— Десять? — ужаснулся Максим.

— Ему кранты, — вымолвил Жила.

Гвоздь бился в судорогах, сучил ногами по земле и хрипел. Из уголка рта текла окрашенная кровью пена.

— Прокусил язык или щёку, — заключил Хирург, проталкивая между зубами найденный Сявой обломок ветки.

Гвоздь вытянулся, как покойник, и затих.

— Бляха-муха! — воскликнул Сява. — Братцы, да он же обосрался! Ну и вонь!

— Помер? — занервничал Бузук.

Максим нащупал на шее пульс:

— Жив.

— Лучше уж сдохнуть, чем срать в штаны, — изрёк Сява, зажимая нос.

— Много ты, сопляк, понимаешь! — взвился Бузук.

— Да ладно, чего ты? Я просто сказал.

— Есть! — произнёс Хирург, засунув пальцы Гвоздю в рот. — Держу язык. Вода ещё осталась? Надо срочно промыть желудок.

Жила метнулся к крыльцу:

— Тут немного. Пяти литров хватит?

— Давай сюда.

— Не отпускай язык. Я приведу его в чувство, — проговорил Максим и принялся щипать Гвоздя и бить его по щекам.

Послышалось мычание.

Одной рукой Хирург зажимал Гвоздю нос, другой рукой черпал стаканчиком воду из ведра и вливал в раззявленный рот. Гвоздь глотал, кашлял, плевался и снова глотал. Максим перевернул его на живот, обхватил руками за талию и рывком поднял, перегибая поясницу. Засунув в рот Гвоздя пальцы, Хирург нажал на корень языка. Зэка вырвало.

Жила отскочил в сторону и, стряхивая с себя брызги, выругался:

— Едрить-колотить! Теперь снова мыться.

Уложив бедолагу на спину, Максим увидел в траве свою фляжку с коньяком и хотел поднять её. Но Бузук, подобно фокуснику, провёл ладонью над травой, и фляжка исчезла. Зыркнул на Жилу и Сяву, будто желал удостовериться, что они ничего не заметили. И, утратив интерес к судьбе приятеля, уселся возле дерева.

Гвоздю промыли желудок ещё дважды, благо он был почти пустым и последний раз вышла чистая вода.

Окончательно ослабший Гвоздь погружался в сон. Максим отвесил ему оплеуху:

— Не спать! — Обратился Бузуку: — В аптечке есть активированный уголь.

Бузук в свою очередь махнул Жиле:

— Неси аптечку.

Жила вбежал в дом и проорал:

— Твою мать! — Слетел с крыльца. Упав на четвереньки, заглянул под избу. — Сука! Смылся!

— Кто? — не понял Бузук.

— Шнобель! Эта крыса стащила рюкзак.

Упираясь кулаками в землю, Бузук встал:

— Ты чё мелешь?

Схватив рубашку, Жила кинулся в заросли:

— Я найду тебя, Шнобель Найду и спрошу как с гада. Ты покойник, Шнобель! Я ж тебя собственное дерьмо жрать заставлю!

Бузук поднялся по ступеням и замер на пороге. На столе пусто. В полу открыта дверца несуществующего погреба.

— Что там? — спросил Сява, нервно пританцовывая за спиной Бузука.

— Набери воды, Дружку и Хирургу надо ополоснуться, — велел Бузук. Сел на крыльцо и, глядя на небо, вытащил из кармана пачку сигарет.

Гвоздь спал. Стискивая его запястье, Максим считал пульс, а сам украдкой наблюдал за Хирургом. Склоняясь над ведром, тот тщательно мыл ладони и пальцы.

Одна из тюремных заповедей гласит: «Не верь». Непреложное предписание не возникло на пустом месте. А значит, в тюрьме ложь — обыденная вещь. Надо полагать, что в этой беглой компании все лгут напропалую: о себе, о своём прошлом, о жизни в целом. И едва ли знают, кем на самом деле являются их приятели. Вполне возможно, что этому зэку интеллигентной внешности дали кличку за какие-то медицинские навыки, а он с этой кличкой сжился и на вопрос Максима: «Ты правда хирург?» — без угрызений совести дал ложный ответ. Максим ведь тоже солгал им не моргнув глазом, когда представился проводником.