Работники многих профессий разбираются в лекарствах и умеют оказывать первую помощь; в действительности Хирург мог быть моряком, солдатом, пожарным, специалистом по охране труда… Но! Максим никогда не видел, чтобы кто-то из спасателей или пожарных мыл руки так, как это делал зэк, столь непохожий на остальных уголовников. Заученные и отточенные движения выдавали в нём врача-профессионала. В этом Хирург не солгал.

Хотелось верить, что он никого не убил. Внутренний голос подкидывал Максиму разные варианты: Хирург попался на взятке, скрыл доходы и не уплатил налоги… Рассудок отметал предположения. Люди, совершившие подобные проступки, вряд ли сидят в одной исправительной колонии с матёрыми преступниками. А в этой компашке собрались воры, убийцы и насильники, даже есть «авторитет», — значит, Хирург им под стать. На вопрос о врачебной ошибке он ничего не ответил. Сказал только, что он хуже остальных. Что для врача может быть хуже?

— Максим, иди умойся, — позвал Хирург.

Уложив Гвоздя на бок, чтобы тот во сне не захлебнулся рвотной массой, если вдруг его стошнит, Максим подошёл к крыльцу. Опёрся руками на ободок бадьи и погрузил голову в воду. Мечта сбылась. Пульсация крови в лобной части и жжение в затылке ослабли. Только шум в ушах стал сильнее, будто где-то рядом гудели провода высоковольтной линии электропередач.

Разогнув спину, Максим расстегнул куртку и полой промокнул подбородок — единственное на лице место, которое не отекло и не занемело.

Бузук, ранее словоохотливый и любопытный, с отстранённым видом попыхивал сигаретой. Почему не проявляет интереса к Гвоздю? Сидит на крыльце, а не рядом с приятелем. Не смотрит на него и ни о чём не спрашивает. Наверное, причина равнодушия кроется во фляжке, которую Гвоздь якобы убрал в рюкзак, а сам припрятал в кармане.

Или Бузука удивило рвение Максима оказать помощь зэку, причастному к убийству паренька, чьи кроссовки сейчас так любовно зашнуровывает Сява? Максим не думал, кем является Гвоздь, когда тот упал наземь. Участвуя в поисково-спасательных операциях, он никогда не задавался вопросом, кто эти люди, которых он ищет. Так и тут. Отключились все чувства, кроме желания помочь. Это сейчас, когда улеглись эмоции, пришло осознание, кого он пытался спасти.

Опустившись на корточки перед Гвоздём, Хирург притронулся к его шее:

— Холодный как ледышка. Пульс нитевидный. Сомневаюсь, что он проснётся.

— Доза убойная, — поддакнул Максим, застёгивая куртку.

— На всё божья воля, — вымолвил Бузук и протянул Сяве сигарету. — Передай Хрипатому.

— Веришь в Бога? — спросил Максим, наблюдая, как Сява с сигаретой в руке вскарабкивается по лестнице к чердаку. И даже украдкой не затянулся, хотя мог изловчиться. Похоже, слово «авторитета» для них закон. А Гвоздь этот закон нарушил.

— Присядь, дружок, — сказал Бузук. — Не бойся, я не кусаюсь.

Из уст главаря прозвучала вторая тюремная заповедь. Максим не сумеет её соблюсти. Он боялся. Но не того, на что намекал Бузук. Максим боялся, что Олег не дозвонился куда надо или забыл координаты квадрата и пустил спасателей и оперативников по ложному следу. Боялся, что аномальная зона перестанет быть зоной и уголовники выпорхнут на волю, как бабочки из дырявого сачка. Все остальные страхи отошли на второй план.

Максим убрал бадью с крыльца, расположился на ступенях и вытянул вперёд больную ногу. Ещё недавно черепашья повязка плотно облегала колено, но не сдавливала мягкие ткани, теперь эластичный бинт впивался в тело. Колено распухло… По-хорошему надо бы снять штанину и заново наложить повязку.

— В этом мире всё подчиняется божьим законам, — произнёс Бузук, рассматривая в небе дымчатую окружность. — Можешь не верить, но мы тоже живём по Библии. Есть пастырь. Есть отара. Даже есть паршивая овца. И не одна, как оказалось. А есть собаки, которые охраняют отару.

— От кого?

— От волков.

— От таких, как я? — спросил Максим.

Пропустив его вопрос мимо ушей, Бузук продолжил:

— Да, сейчас моя паства величиной с соринку. Но мы всё равно должны жить по правилам, иначе начнётся анархия. А анархия есть уродство. Читал, поди, в книжках?

— Не читал, — ответил Максим и взглянул на Сяву. Ещё один загадочный персонаж с неизвестной уголовной статьёй.

Сидя наверху лестницы и ожидая, когда Хрипатый отдаст ему окурок, Сява напевал себе под нос:

— Среди бушующей толпы судили парня молодого. Он был красивый сам собой, но много он наделал злого. — Поймав на себе взгляд Максима, поинтересовался: — Что вы делали в детдоме с крысами?

— У нас не водились крысы.

— Не верю!

— Дело твоё.

— Хочешь, скажу, что делали мы?

— Мне неинтересно.

— Мы привязывали их к койке, вставляли в задницу фитиль из тряпки и поджигали. — Воспоминания развеселили Сяву; он похихикал, поёрзал на перекладине и вновь обратился к Максиму: — А ты в проводники сразу после детдома подался?

— Нет. Сначала в армию.

— Где служил?

— В погранвойсках.

— Мой папенька тоже служил. Не знаю где, но служил. Ремень у него такой… звезда на пряжке. Сапоги с подковами.

— Ты же говорил, что ты детдомовский.

— Детдомовский. — Сява взял протянутую Хрипатым сигарету, затянулся и на выдохе продолжил: — Меня усыновили. Доярка и тракторист.

Поглаживая колено, Максим вымолвил:

— Наверное, сто раз пожалели.

— А ты спроси у них. Посмотри на небо и спроси.

— Они умерли?

— Ага. Я их прикончил, разрубил на части и утопил в сортире.

Максим отказывался верить. Паренёк с безобидной внешностью однозначно играет на публику. Это же понятно. Все мальчишки мечтают походить на старших товарищей. А какие у Сявы товарищи? Убийцы и вор-рецидивист, коим являлся Бузук. Вот кто для него авторитет. Чтобы самоутвердиться, Сява придумал мерзкую историю.

— За что ты их убил? — подал голос Хирург.

— Достали, — сказал Сява тоном, каким обычно говорят о житейских мелочах.

— Такими вещами не шутят, — помрачнел Максим.

— Я не шучу.

— И кто ты после этого?

— Кто? — Острые скулы, нос, подбородок, кадык на шее паренька стали ещё острее. — Чего молчишь? И кто же я?

Максим процедил сквозь зубы:

— Гадёныш.

Сява сделал затяжку. Щелчком пальцев отправил окурок в кусты. Осторожно, чтобы не поцарапать кроссовки, спустился с лестницы и встал перед Максимом:

— Повтори, что ты сказал.

— Гадёныш.

— Не боишься меня?

Не меняя позы, Максим скользнул взглядом по щуплой фигуре, снизу вверх:

— Нет.

— А зря.

Острый кулак вспорол воздух и врезался во вскинутую ладонь Максима. Угодил в ловушку, как мяч в бейсбольную перчатку.

— Отпусти, — попросил Сява, силясь высвободить кулак из захвата.

— Теперь то же самое левой рукой, — потребовал Максим и стал медленно выворачивать пареньку запястье.

— Отпусти, — взвизгнул Сява, приседая.

— Давай левой! Ну же!

— Отпусти! Мне больно!

Максим разжал пальцы.

Потирая запястье, Сява попятился:

— Без Жилы такой смелый, да?

Споткнувшись о бадью, опрокинул её и едва не упал. Уселся на нижней перекладине лестницы и, чуть не плача, принялся вытирать ладошками воду с кроссовок:

— Кто их просил меня усыновлять? Я не просил. Мне и в детдоме было хорошо. Поили, кормили, на прогулку водили. Откуда они взялись на мою голову?

Бузук придвинулся к Максиму и прошептал:

— Ты хвост не поднимай. Тут ребята шустрые, быстро в очко въедут. Тот же Сява и въедет, моргнуть не успеешь.

Всматриваясь в серые глаза с желтоватыми белками, Максим проговорил:

— Чтобы это сделать, им придётся меня убить. — И поднялся с крыльца.

— Куда? — рыкнул Бузук.

— По нужде.

— Здесь все свои, не стесняйся.

— Мне по-большому.

Бузук искоса глянул на Сяву, занятого кроссовками. Кивнул Хирургу:

— С ним иди. — Вывернув шею, посмотрел на чердачный проём. — Хрипатый, возьми его на мушку. Если вздумает дать дёру — стреляй.