Хрипатый и Жила скрылись в зарослях. Гвоздь снял с плеча ружьё и расположился на крыльце за спиной Бузука. Шнобель прятался в траве, на почтительном расстоянии от корешей, и выглядел униженным, жалким. И вообще, создавалось впечатление, что он хотел превратиться в невидимку. Хирург топтался позади Максима.

Прижимая ботинок к груди, Сява сидел на нижней перекладине садовой лестницы и то и дело передёргивал плечами, словно ему было холодно или сильно кололась одежда.

— Бузук, там был я. Отвечаю, — прозвучал его осипший голос.

— Где?

— В избе. Я был на чердаке и в избе. И там, и там. А ещё я был за окном.

— Нехило головой долбанулся, — заключил Бузук.

— Я видел, — прошептал Сява.

Упираясь носком одной кроссовки в задник другой, Бузук снял маловатую обувь. Пошевелил пальцами, спрятанными в застиранных носках. Достал из кармана пачку «Мальборо»:

— Покурим, дружок?

— Не курю, — ответил Максим, потирая колено.

— Тогда зачем их носишь?

— По старой привычке.

— Бросил, что ли?

— Бросил, — подтвердил Максим и перенёс вес тела на повреждённую ногу. Больно, но терпимо. Жила чётко рассчитал силу удара, чтобы не сломать кости.

Бузук вытащил сигарету:

— А я вот курю. В тюрьме это единственный способ скоротать время. Пару пачек скурил — день кончился. — Посмотрел на небо. — Какой, однако, длинный вечер.

Максим подавил вздох. Вечер будет длиться долго. Интересно, когда уголовники заподозрят неладное? Проведённый здесь один час равняется примерно шести минутам, прошедшим в мире, который находится за оврагом. Олег, наверное, уже дозвонился до командира спасательной части, а тот передал информацию куда надо. Пока сюда прибудут спасатели и оперативники, по местным меркам пройдёт немало времени. Вечер будет длиться непомерно долго…

Максим взглянул на Бузука. Он ещё не смотрел на него вблизи, в более-менее спокойной обстановке. И сейчас подмечал пропущенные детали во внешности главаря. На пальцах побледневшие татуировки в виде перстней. Одно ухо изуродовано. Явно отморозил. Белки глаз имели желтоватый оттенок. Проблемы с печенью.

Бузук отломал фильтр. Закурил:

— Присаживайся рядом, дружок. О жизни погутарим.

— Я постою.

— Боишься или брезгуешь?

— Страх поможет мне выжить?

Бузук выпустил изо рта струю дыма:

— Не думаю.

— Тогда почему я должен бояться?

— Значит, брезгуешь. — Бузук перекатил сигарету из одного уголка губ в другой. — Думаешь, раз мы уголовники, значит, не люди? В тюрьму угодить большого ума не надо. Я вот в неё за цветы угодил.

— Украл?

— Пришлось.

Максим согнул ногу в колене, разогнул. Без тугой повязки колено распухнет. Быстро бежать не получится.

— И сколько дают за кражу цветов?

Отведя руку назад, Бузук опёрся локтем на верхнюю ступеньку и принял расслабленную позу:

— Два года. За грёбаный букетик роз. Я ведь по-хорошему просил, к хачику на «вы» обращался. А он, падла, вытолкал меня, как щенка. Пришлось прийти ночью. Когда вышел на волю, прикинул, что задолжали мне. За насмешки на суде. За молодость на шконке. За смерть матери, которая меня не дождалась. Ну и понеслось.

— Всё, как в ваших песнях. Слушаешь, и плакать хочется.

— Не ёрничай.

— Сява про бродягу пел — я чуть не разрыдался.

Сощурив глаз, Бузук выдохнул дым и отдал сигарету Гвоздю:

— Колено болит?

Максим молчал.

— А голова?.. Есть жена, дети?.. Просто скажи: да или нет.

— Нет.

— Ну а родители живы?

— Я детдомовский.

Бузук кивнул Сяве:

— В твоём полку прибыло. — Тяжело поднялся со ступеней, взял кроссовки и рюкзак. — Ну что, Гвоздь, идём покалякаем. Хирург, за дружка жопой отвечаешь.

— В аптечке есть эластичный бинт, — проговорил Хирург. — Надо наложить повязку на колено. Завтра он не сможет ходить.

Порывшись в рюкзаке, Бузук бросил Хирургу свёрнутый в рулон бинт и вошёл в избу. Гвоздь отдал Сяве сигарету. Переступив порог, плотно закрыл дверь.

— Как тебя зовут? — еле слышно спросил Максим, наблюдая, как Хирург ловко накладывает поверх штанов черепашью повязку.

— Хирург.

— Меня Максим.

— Ты идиот. Надо быть совсем без мозгов, чтобы загнать себя в ловушку. О чём ты думал?

— Почему ты с ними?

— Так получилось.

Подавившись дымом, Сява закашлялся. Восстановив дыхание, крикнул:

— Шнобель, лови. — И кинул окурок в траву.

— Ты правда хирург? — вновь спросил Максим.

— Был.

— Отбываешь срок за врачебную ошибку?.. Ты не такой, как они.

— Я хуже. Согни колено. Не туго?

— Нормально.

Хирург выпрямил спину и начал осторожно ощупывать переносицу Максима:

— Нос дышит?

— Нет. У меня к тебе просьба. Мы пробегали мимо изгороди. Видел?

— Видел.

— Можешь сходить к ней и закрыть калитку?

Хирург сморщил лоб:

— Она же закрыта.

— Нет, она открыта.

— Ладно, пусть будет открыта. Ну и зачем мне это делать?

— Пожалуйста!

Сява вытянул шею:

— Эй! Вы о чём там болтаете? Что — пожалуйста?

— Я попросил не трогать мой нос, — ответил Максим. — Мне больно, а он давит.

— Я уже заканчиваю, — произнёс Хирург и прошептал одними губами: — Они тебя не отпустят.

Продолжая играть роль наивного дурачка, Максим изобразил удивление:

— Ну как же? Бузук обещал.

— Он обещал, другие — нет, — сказал Хирург и отошёл в сторону.

— Темно, как у чёрта в заднице, — проворчал Бузук, выкладывая на стол содержимое рюкзака.

Два пластмассовых раскладных стаканчика, четыре варёных яйца, столько же плавленых сырков, два бутерброда, замотанные в пищевую плёнку. Часть бутербродов съели, о чём подсказал скомканный хвост лишней плёнки. И воды было две бутылки; одну допил Бузук, вторую дал братве. Всё кратно двум, будто рассчитано на двоих.

Гвоздь подошёл к заколоченному досками окну и просунул пальцы в щель. Ржавые гвозди заскулили, вылезая из потемневших от старости брёвен. Рассохшаяся доска застонала, выгибаясь и грозя треснуть посередине.

— Ты с конца дёргай, — посоветовал Бузук.

— Сам знаю, — буркнул Гвоздь и всё равно сделал по-своему. Выломав доску, прислонил обломки к стене.

Тусклый свет заструился в избу, разгоняя полумрак по углам. Острый глаз Бузука подметил, что на одном табурете лохматилась пыль, а на втором явно кто-то сидел, притом совсем недавно. И на краю стола пыль стёрта, словно человек положил туда руки, одну поверх другой. Виднелся смазанный отпечаток растопыренной ладони.

Гвоздь посмотрел в образовавшуюся брешь в окне:

— Не колодец, а развалюха. Воды бы набрать. Верёвки, случайно, нет?

— Случайно есть, — отозвался Бузук и посветил найденным в кармане рюкзака фонариком на пол возле ножек табурета. Следы от обуви. Определить размер и разглядеть рисунок на подошве не удалось.

Луч скользнул по половицам. От двери к окну протоптана дорожка. Для Сявы, побывавшего в избе раньше всех, ну и для Гвоздя, разумеется, — следов многовато.

Вернувшись к столу, Гвоздь забегал жадным взглядом по разложенной на столешнице провизии. Потрогал нарезку копчёной колбасы в вакуумной упаковке, пощупал чёрный хлеб в полиэтиленовом пакете.

— Жратвы на пару дней, — сказал он и тихо добавил: — На двоих.

Бузук направил луч фонарика ему в лицо:

— Слышу голос крысы.

Гвоздь прикрыл глаза рукой:

— Чего это? Я не крыса! Просто говорю, что хавчика мало.

Выключив фонарик, Бузук достал из бокового кармана рюкзака смятую кепку с погнутым козырьком, футляр для солнцезащитных очков и карандаш. Кепку сунул обратно. Открыл футляр. В нём оказались механические часы, стрелки показывали половину пятого. Бузук постучал по стеклу, но секундная стрелка прилипла к делению.

Гвоздь взял фляжку. Открутив крышку, понюхал:

— Это что за пойло? — Поднёс к носу Бузука. — Нюхни.

— Коньяк.