Лизавета кивала, соглашаясь — спорить не хотелось и казалось бесполезным. Она послушно опустилась на стул, послушно кивнула мачехе, послушно взяла ложку. Бульон разлился внутри целительным теплом, и на губах Лизаветы впервые за вечер заиграла улыбка. Подумалось: может, не так уж и плохо просто вернуться домой.

А потом появился отец. Сначала она не увидела его, а услышала — хлопнула дверь, мачеха поспешила его встречать, лихорадочно зашептала, рассказывая главную новость дня. Что-то грохнуло и разбилось, отец переспросил:

— Что⁈ — так громко, что на мгновение Лизавете показалось, будто он стоит за спиной.

— Тише! — шикнула на него мачеха и снова забормотала так, что слов было не различить, пока они не приблизились к дверям в столовую. — Будь с ней поласковее.

Лизавета заставила себя повернуться на звук шагов, улыбнулась устало.

— Лизонька… — отец вдруг растерял весь свой зычный голос.

Он подошёл к ней медленно, словно боялся спугнуть, как лесного зверька. Лизавета сидела спокойно, давая разглядеть свои черты, да и сама украдкой рассматривала отца. Тот постарел, цвет лица изменился, будто в него добавили серые краски. Да уж, разлука его потрепала.

— Ты вернулась? Как… что случилось? Как ты себя чувствуешь? С тобой всё в порядке? — Лизавета не успевала отвечать на вопросы, и тогда отец просто схватил её в охапку и стиснул в объятиях, словно желая убедиться, что она настоящая и никуда не сбежит. — Боже, ты же совсем тоненькая стала!

— Да? — неожиданное замечание заставило Лизавету разлепить губы: она не замечала, что изменилась ещё и внешне. — Но я нормально питалась…

— Да уж конечно! — отец только фыркнул. — Держали тебя, поди, впроголодь! Мне Марфа сказала, в каком виде ты пришла: волосы спутаны, коленки разбиты… Скажи, он обижал тебя, да?

Удивительно, но в голосе отца слышались отголоски надежды. Он хотел услышать, что водяной навредил Лизавете. Но она не могла его так обрадовать:

— Нет. Нет, это не водяной.

— А кто? Кто-то из его приспешников?

«Ага, леший», — подумала Лизавета и неожиданно для себя усмехнулась. Отец странно посмотрел на неё, но ничего не сказал — видимо, списал её поведение на пережитое потрясение.

— Нет, — Лизавета покачала головой чуть настойчивее. — Со мной хорошо обращались. А это… просто случайность. Меня не могли доставить прямо к порогу, пришлось долго идти пешком, а потом я ещё и споткнулась. Но никто мне ничего не сделал, правда.

— Тогда почему ты сбежала?

— Но я не сбежала. Я же сказала — меня отпустили, я даже до…везли на окраину города. Всё в порядке.

— Как же, как же, — отец покивал, явно не веря.

Он гладил Лизавету по волосам, как маленькую, но она не была уверена, кого он пытается успокоить — её или всё же себя. Её слова не вписывались в созданную им картину мира, и он отчаянно искал иное объяснение её появлению на пороге отчего дома.

— И почему же они тебя отпустили?

— Я попросилась домой, — Лизавета продумала ложь заранее, и теперь она легко срывалась с языка. — Раньше бы это не помогло, но за прошедшее время мы с Ладом… с водяным успели подружиться. Он хороший парень, если его поближе узнать. Всё, что он сделал, он сделал по глупости: хорохорился перед тобой, а потом не хотел признать, что всё зашло слишком далеко. Но в его действиях не было никакого злого умысла.

— Но это ведь он так сказал?

Лизавета отрицательно мотнула головой.

— Нет, я поняла всё сама, когда узнала его получше, — на самом деле, понять помогла Ольга, но эту правду Лизавета решила оставить при себе. — Поверь, Лад не желал никому зла. Никто из них не желал.

«Даже Инга», — додумала она про себя, и сердце сжалось от боли. Это, видимо, отразилось на её лице: отец вдруг посмотрел на неё иначе, словно готовый восторжествовать.

— Я понял, — проговорил он благоговейно, будто ему открылась великая истина. — Тебя околдовали.

— Что? — тут Лизавета не выдержала, повысила голос. — Нет! Папенька, но я же говорю…

— Тише, тише, — он вновь провёл ладонью по её волосам. — Не перетруждайся. Тебе нужно отдохнуть, выспаться. Да, думаю, со временем чары спадут, и тебе станет лучше. Ты всё поймёшь.

Она даже рот открыла от возмущения: отец же банально отказывался её слушать! Ему не понравились её слова, и он решил не обращать на них внимания. И более того — сделать так, чтобы и другие не обращали.

— Марфа, — окликнул он супругу. — Скажи служанке, чтобы соглашалась с ней во всём пока что, насколько странными бы ни были её речи. Думаю, будет спокойнее, если мы притворимся, что верим.

«Я же здесь, — хотелось сказать Лизавете. — Я же всё понимаю». Но отчего-то она не могла. Руки её опустились, голова поникла. Казалось, она готова заплакать, но глаза оставались сухими, а сердце вдруг стало пустым. Она не чувствовала ничего: пропало разочарование, утихло раздражение, тоска осталась лишь тягучей нотой, далёким отзвуком.

Надо же, а ведь прежде она так хотела домой.

В дверь тихонько постучали. Лизавета открыла глаза и увидела знакомый с детства потолок, повернула голову — и наткнулась взглядом на дверь своей комнаты, которую открывала и закрывала тысячи раз.

В спальне царил полумрак: похоже, она задремала, едва рухнув на постель, ещё в одежде и даже не успев разуться. С трудом, но Лизавета заставила себя сесть, протёрла глаза кончиками пальцев и хрипло спросонья откликнулась:

— Да?

Тут же показалась Настасья. Лизавета не сдержала улыбки — сколько раз они вот так сидели рядышком вечерами, обсуждая прошедший день. Настасья знала о ней больше родных и больше исповедника, именно ей Лизавета всегда поверяла свои сокровенные тайны, свои истинные желания, свои осторожные сомнения.

— Как вы, господарыня? — спросила та, без спроса усаживаясь на край кровати.

Лизавета хотела было сказать: «В порядке», — но поняла, что солгать не поворачивается язык. Приветливая улыбка её вмиг стало грустной, и это не укрылось от Настасьи, которая вмиг озабоченно нахмурилась.

— Я не знаю, Настасьюшка, — прошептала Лизавета, будто боялась собственных слов. — Когда всё случилось, я ужасно хотела домой. А теперь…

— А что же… — служанка запнулась, не уверенная, стоит ли задавать вопрос, вертевшийся на языке. — Что же с вами всё же случилось? У нас разное говорили: то, мол, отец вас увёз, чтобы замуж выдать; то, якобы, на самом деле вас злому духу за удачу в делах продали.

Неожиданно для себя, Лизавета коротко рассмеялась. Оба слуха показались ей диво забавными: если бы отец и впрямь удачно выдавал её замуж, то обязательно сыграл бы пышную свадьбу — такую, чтобы полгорода потом о ней говорили. Что же касается злого духа…

— Ты не поверишь, но дух там и вправду был. Только не злой.

Настасья смотрела недоверчиво, явно ожидая, что вот сейчас Лизавета признается в шутке. Та вздохнула — и начала рассказывать с самого начала, наблюдая, как с каждой минутой служанка меняется в лице. По первости она выглядела как ребёнок, которому пытаются выдать сказку за чистую монету. Но постепенно морщинка на лбу разглаживалась, а лицо становилось восторженно-детским. Приключения Лизаветы у берега озера, рассказанные в уютной комнате под звуки горящего очага, и впрямь захватывали, очаровывали. Даже смерть русалку тут не казалась страшной — подумаешь, ведь это всего лишь байка, нашёптанная на ночь!

Но для Лизаветы это была не байка, а вся её жизнь. И, когда на глаза её навернулись слёзы от осознания, что всё это прошло, Настасья тоже как будто поверила. Взгляд её вдруг стал серьёзным-серьёзным, а потом она, кивнув, словно решаясь на что-то, притянула Лизавету в свои объятия. Тёплые руки, внимание, добрые слова, которые служанка бормотала куда-то в её макушку — всё это лучше, чем пережитые потрясения, слова отца и собственные мысли пробудили в Лизавете запрятанные эмоции.

Она громко всхлипнула и разрыдалась в голос, а Настасья лишь обняла её крепче. Она гладила Лизавету по плечам, пока та плакала, порою невнятно причитая обо всём: о свалившемся на её плечи чувстве вины, о казавшемся неправильным поведении отца, о тоске по озёрной семье — ведь Лад, Ольга и даже Яр за прошедшие недели стали для неё второй семьёй, как бы странно то ни звучало!..