Руденко: Они были увезены только в интересах безопасности?

Геринг: Тут было две причины. Я недавно подробно говорил о них. Во-первых, по причине безопасности и, во-вторых, по причине необходимости рабочей силы.

Руденко: И по этой причине… допустим, возьмем вторую причину — по причине необходимости насильственно угонялись люди из своих стран в Германию на рабский труд. Правильно?

Геринг: Не в рабство, а для работы привозили их в Германию.

Руденко: В 1941 году ОКВ был разработан ряд директив и приказов о поведении войск на Востоке и об обращении с советским населением, в частности, директива о военной подсудности в районе «Барбаросса», которая предоставляла немецким офицерам право без суда и следствия расстреливать любое лицо, подозреваемое в неприязненном отношении к немцам. Эта директива объявляла безнаказанность немецкого солдата за преступления, совершенные против местного населения. Такого рода директива должна была вам докладываться? Обратите внимание на дату — 13 мая 1941 года.

Геринг: Этот документ не был непосредственно послан мне. В распределении говорится: «Штаб оперативного руководства военно-воздушных сил, главный квартирмейстер». Я своим войскам давал очень строгие указания в отношении поведения солдат. По этой причине я ходатайствовал о вызове в качестве свидетеля главного судьи военно-воздушных сил и послал ему опросный лист относительно этих людей.

Руденко: Вы об этом распоряжении знали?

Геринг: Я увидел это распоряжение здесь, после чего ходатайствовал о вызове названного лица в качестве свидетеля, так как этот приказ был направлен не непосредственно главнокомандующему, а служебным инстанциям, о которых я упомянул. Если эти инстанции руководствовались этим распоряжением, то я, конечно, несу формальную ответственность за такие действия. В данном случае мы имеем дело с приказом фюрера и Верховного главнокомандующего вооруженными силами, который войска не могли обсуждать.

Руденко: Но вы согласны с тем, что вы должны были знать этот документ?

Геринг: Нет, ибо в противном случае этот приказ был бы послан непосредственно мне, главнокомандующему, а не штабу оперативного руководства ВВС и генерал-квартир-мейстеру. От этих инстанций зависело, считают ли они этот документ столь важным, что должны по этому поводу получить от меня личные приказы и директивы. Но этого не произошло, так как документ не касался нас в такой степени, как сухопутные войска.

Руденко: Но в аппарат ВВС этот документ был направлен?

Геринг: Я только что говорил об этом — он был направлен двум инстанциям.

Руденко: Вам должны были доложить об этом документе?

Геринг: Нет, мне не должны были докладывать о нем. Я уже говорил, что если бы мне докладывали о каждом приказе и каждой директиве, которые проходили по отдельным инстанциям и не требовали моего вмешательства, то я бы потонул в этом море бумаг. Поэтому мне сообщали и докладывали только о самых важных вещах. Я сейчас не могу заявить под присягой, был этот документ упомянут в устной форме во время доклада или нет. Такое возможно. Формально я и здесь несу ответственность за действия моих служебных инстанций.

Руденко: Я хотел бы это уточнить. Вы говорите, вам должны были докладываться самые важные вещи. Правильно?

Геринг: Это правильно.

Руденко: Я прошу обратить внимание — документ перед вами — на пункты 3 и 4 этого приказа или распоряжения. В пункте 3 говорится:

«Всякие иные нападения враждебных гражданских лиц на вооруженные силы, входящих в их состав лиц и обслуживающий войска персонал также должны подавляться войсками на месте с применением самых крайних мер для уничтожения нападающих».

Геринг: Затем следует параграф 4. Если я вас правильно понял, то там говорится:

«Там, где меры такого рода не были приняты или не могли быть приняты, заподозренные лица должны быть немедленно доставлены к какому-либо офицеру. Последний решает, следует их расстрелять или нет».

Вы это имели в виду?

Руденко: Я имел в виду именно это. Как вы считаете, это важный документ с точки зрения того, что он должен был быть вам доложен вашими служебными инстанциями?

Геринг: Сам по себе это документ важный, но о нем не должны были обязательно докладывать, так как он был достаточно ясно сформулирован фюрером в приказе, так что помощник фюрера, даже главнокомандующий отдельной частью вооруженных сил, не мог ничего изменить в столь ясном и точном приказе.

Руденко: Я обращаю ваше внимание на дату этого документа. В нем говорится:

«Главная квартира фюрера, 13 мая 1941 года».

Геринг: Да.

Руденко: Это, стало быть, больше чем за месяц до нападения Германии на Советский Союз. Уже тогда было разработано распоряжение о применении военной подсудности в районе «Барбаросса», и вы не знали об этом документе?

Геринг: Когда составляется план Мобилизации, нужно определить, что следует предпринять. Фюрер считал, что особая угроза тотчас же возникнет на Востоке. Поэтому здесь предписываются те меры, которые должны быть приняты, если будет оказываться сопротивление или если будет иметь место нападение с тыла. Речь идет о предварительном приказе на случай, если такие события произойдут.

Руденко: И офицеру предоставляется право расстреливать без суда и следствия?

Геринг: Он мог созвать особый суд (штандгерихт) на месте. На основании этого параграфа он мог также, если считал нужным и имел все доказательства того, что преступник участвовал в нападении с тыла, расстрелять такого человека.

Руденко: Вы считаете, что офицер мог создать суд на месте?

Геринг: В военных условиях предусмотрено, что офицер, имеющий отдельную, самостоятельную войсковую часть, может в любое время создать особый суд (штандгерихт).

Руденко: Но вы согласны с тем, что здесь ни о каком суде не говорится, что здесь говорится о том, что офицер единолично может решить вопрос?

Геринг: Он мог решить сам при помощи этого суда на месте. Он должен был призвать еще двух человек и за две — пять минут принять решение о составе преступления.

Руденко: За пять или две минуты расстрелять?

Геринг: Если я поймаю на месте преступления человека, который стрелял из дома в спину моим войскам, то особый суд (штандгерихт) может установить состав преступления в самый кратчайший срок.

Руденко: Следующий документ, который я хотел бы представить здесь и о котором хотел спросить вас по существу, — это документ от 16 сентября 1941 года.

В нем указывается, что «за жизнь немецкого солдата, как правило, подлежат смертной казни пятьдесят — сто коммунистов. Способ казни должен избираться с учетом устрашающего воздействия». Об этом документе вы тоже не знали?

Геринг: Этот документ не нравился мне. Он был направлен в какую-то служебную инстанцию. ВВС вообще мало имели дело с такого рода вещами…

Руденко: И служебная инстанция не докладывала вам о таком документе?

Геринг: Я знаю об этом мероприятии, имевшем своей целью возмездие, лишь в общих чертах, но не осведомлен о них в такой степени. Об этом я узнал позже, но еще во время войны, то есть до процесса. Я знал, что в этом приказе первоначально было указано пять — десять человек. Фюрер же лично превратил это количество в пятьдесят — сто человек.

Руденко: Я спрашиваю: вам служебная инстанция об этом документе докладывала?

Геринг: Нет. Но позже я слышал об этом документе.

Руденко: Когда именно?

Геринг: Сейчас не могу этого сказать. Во время войны я слышал о нем в связи с тем, что лично фюрером было изменено число, первоначально означавшее пять — десять человек, на пятьдесят — сто. Об этом я слышал.

Руденко: За одного немца?

Геринг: Сначала там стояло пять — десять человек, а потом фюрер сам изменил это число путем прибавления нуля. Этот факт обсуждался, и в то время я узнал об этом документе.

Руденко: Известно ли вам о директивах ОКВ «Об обращении с советскими военнопленными»?

Геринг: Я должен был бы сначала просмотреть их.