Грузовики с гробами последовали на юг от Нюрнберга. Репортерам запретили их сопровождать. Шел мелкий осенний дождь, поэтому над кузовами натянули непромокаемые тенты. Колонна доехала до крематория на окраине Мюнхена. Ни шоферы, ни охрана, кроме одного сопровождавшего офицера, не знали точно, чьи трупы находятся в гробах, но, надо полагать, мало кто. из американских военных полицейских сомневался, что они везут тела казненных в Нюрнберге.
Владельцу мюнхенского крематория было заранее сообщено, что ему доставят тела четырнадцати погибших американских солдат. На самом деле трупов было только одиннадцать, их число увеличили для конспирации. Но поскольку в крематорий прибыли высокопоставленные английские, американские, советские и французские офицеры, присутствовавшие при казни, чтобы удостовериться, что тела по дороге не подменили, а вокруг была выставлена густая цепь охраны, персонал крематория наверняка догадался, кого именно им предстоит сжигать. Гробы вскрыли, тела еще раз идентифицировали, а затем отправили в печь.
Кремация продолжалась весь день. Пепел отвезли в контейнере к какой-то придорожной пустоши и там развеяли по ветру.
Остается рассказать о судьбе вдовы и дочери Геринга. Вскоре после смерти рейхсмаршала Эмми навестил Томас фон Кантцов и предложил ей вместе с дочерью переехать в Швецию, где он готов был купить для них дом, но Эмми отказалась от столь щедрого предложения.
В 1947 году Эмма Геринг была вновь арестована в рамках процесса денацификации и содержалась в заключении до 1948 года, когда немецкий суд в Гармиш-Патенкирхене вынес ей обвинительный приговор, хотя она никогда не была функционером национал-социалистической партии и не занимала никаких государственных должностей. На суде Эмми говорила:
«Нельзя наказывать женщину за то, что она любила мужчину и была счастлива в замужестве с ним».
Тем не менее вдову Геринга признали виновной в том, что она наживалась на преступлениях нацистов, поскольку использовала имущество, добытое ее мужем, Германом Герингом, преступным путем. Эмми приговорили к году тюрьмы, а так как она уже к тому времени отсидела 14 месяцев, ее сразу же выпустили на свободу. Треть ее имущества была конфискована. С сентября 1948 года Эмма поселилась в деревушке Этцельванг вместе со своей сестрой Эльзой и служанкой Силли Ваховоен, которая умерла летом 1950 года.
В дальнейшем Эмма переехала к дочери. Вдова Геринга тихо скончалась 10 июня 1973 года в Мюнхене, до последнего дня сохранив верность памяти мужа и не считая его преступником. Эдда все время жила с матерью, своей семьи так и не создала и до выхода на пенсию работала ассистентом хирурга в одной из мюнхенских клиник. Когда еще в школе ее однажды стали попрекать отцом, она горько заметила:
«Если бы вы знали его, вы бы никогда не назвали его преступником!» Она сохранила любовь к отцу, которого последний раз видела в камере нюрнбергской тюрьмы.
Сразу после освобождения из тюрьмы Эмма Геринг была на пять лет поражена в гражданских правах, что автоматически означало для нее запрет на профессии журналиста, учителя, радиокомментатора, проповедника и писателя. Но интервью ей давать разрешили. Использовал эту возможность и Вили Фришауэр, автор первой послевоенной биографии Геринга, вполне разоблачительной.
Позднейшие биографы, в частности британский журналист Леонард Мосли, опубликовавший биографию Геринга в 1974 году, уже не склонны были рисовать рейхсмаршала одними только черными красками, найдя в нем и немало привлекательных черт. Ему воздали должное и как оратору, и как создателю германской авиации, и как талантливому организатору вообще, не говоря уже о том, что Геринг был любящим мужем и заботливым отцом. Все эти достоинства, впрочем, отнюдь не перечеркивают его преступления, равно как и не компенсируют пороки — пристрастие к наркотикам, стремление к роскоши и непомерное тщеславие. Просто теперь фигура рейхсмаршала стала более живой, и если не симпатичной, то, по крайней мере, человечной.
Приложения
Краткая запись результатов опроса ГЕРИНГА Германа, рейхсмаршала, рейхсминистра и главнокомандующего ВВС Германии, 54 лет, члена НСДАП с 1922 года (18 июня 1945 года)
Владеете ли вы русским языком?
Нет, я знаю только одно русское слово — «великий».
Чем это слово показалось вам примечательным?
Под Великими Луками мы столкнулись с большими затруднениями в войне с русскими. Тогда я потребовал разъяснить мне, что означает слово «великие».
Как вы отнеслись к войне между Германией и Советским Союзом?
Когда я узнал о военных планах Гитлера против СССР, я просто пришел в ужас. В это время вся авиация была брошена на Запад и сражалась с англичанами. Задачи, стоявшие перед нашей авиацией, были еще далеко не решены, а в случае войны с Россией мне предстояло перебросить на Восточный фронт добрую половину самолетов. Я неоднократно пытался отговорить фюрера от его намерений воевать с СССР, но он носился с мыслью войны против России, и разубедить его я не мог…
Как совмещается такая точка зрения с вашими многочисленными публичными выступлениями о ненависти к Советскому Союзу и о том, что «Советский Союз будет раздавлен»?
Я очень удивлюсь, если вы сможете предъявить мне хотя бы одну мою речь, сказанную в этом духе. Вопрос стоял не о ненависти или любви к Советскому Союзу, а о целесообразности войны с СССР. Я считал, что воевать с СССР нецелесообразно, но вместе с тем я всегда был противником вашего мировоззрения.
Вы сами бывали на Восточном фронте?
Я был в России очень недолго. Знаю только один русский город — Винницу. Я приезжал туда не по военным делам, а потому, что меня интересовал находившийся там театр.
Согласовывались ли с вами государственные и партийные вопросы в последние годы?
Государственные вопросы — да, партийные — нет… С тех пор как пост секретаря партийной канцелярии занял Мартин Борман, мой главный противник, я перестал заниматься партийными делами. Полностью я был выключен из партийной жизни в 1943 году. Никогда, даже в самое благоприятное время, я не пользовался таким влиянием на Гитлера, как Борман в последние годы. В узком кругу мы называли Бормана «маленький секретарь, большой интриган и грязная свинья»…
Каковы были ваши взаимоотношения с Гитлером?
Мои отношения с фюрером были отличными до 1941 года. В ходе войны они все время ухудшались, пока не дошли до полного краха… Гитлер снял меня с должности, исключил из партии и приговорил к смерти.
22 апреля Гитлер заявил, что останется в Берлине и умрет там. В этот вечер он впервые заговорил о возможности поражения. Он был в ярости и заявлял, что лучшие его приближенные предали его. Один из генералов спросил его, не следует ли бросить войска, находившиеся на Западном фронте, на защиту Берлина от русских. Гитлер ответил: «Пусть рейхсмаршал решает этот вопрос». Генерал сказал: «Но, возможно, армия не захочет воевать под командованием Геринга». Гитлер ответил: «Неужели вы собираетесь продолжать сражаться? Это бесполезно. Мы должны теперь идти на компромисс, а Геринг это сделает лучше, чем я». Затем Гитлер приказал большой части военных лететь в южную Германию. В их числе был и начальник штаба военно-воздушных сил Коллер, который и рассказал мне об этом.
Я послал телеграмму следующего содержания:
«Поскольку вами принято решение остаться в Берлине, прошу сообщить, вступает ли в силу ваше завещание относительно того, что я являюсь вашим преемником и могу иметь свободу действий в вопросах внутренней и внешней политики, как этого требуют вопросы государства. Если до 10 часов вечера я не получу ответа, то должен буду предположить, что вы уже не свободны в своих решениях, и стану действовать самостоятельно».
Позже я продлил срок ответа до 12 часов ночи.
Мой «антипод» Борман сидел в Берлине и, очевидно, доложил фюреру о моей телеграмме так, будто я готовлю заговор против Гитлера.
