«Мне казалось, что вы сыты по горло ужасами и разрушениями Первой мировой и постараетесь ни в коем случае не допустить их повторения», — признался Гильберт.
«Верно, — согласился Геринг, — но не забывайте, что это от меня не зависело. Я старался не допустить войны и даже за спиной Гитлера пытался вести переговоры. Убежден, что Гитлер мог бы получить все, чего желал, безо всякой войны, если бы он захотел договориться».
«Неужели вы действительно сделали все, что было в ваших силах? Может быть, вы взбунтовались? Попытались убить Гитлера? Или подали в отставку? — с нескрываемой иронией спрашивал Гильберт. — Все ваши действия можно было бы оправдать, если бы вы действительно предприняли хоть одну попытку предотвратить катастрофу».
«Ладно, предположим, я решился бы на нечто такое, что абсолютно несовместимо ни с честью офицера, ни с любовью к отечеству. Предположим, я бы даже ушел. Вы думаете, это могло что-нибудь изменить? Ничего подобного! Тогда министром авиации стал бы Кессельринг, Мильх, или Боденшатц, или кто-нибудь еще и все разыгрывалось бы по тому же самому сценарию. Или вообразим себе, что фюрер отдает приказ, а я его не исполняю. Вы думаете, кто-нибудь подчинился бы мне и последовал моему примеру? Да Гитлеру не было бы нужды меня расстреливать. Он просто сказал бы: «Не слушайте беднягу Геринга, у него с головой не все в порядке». Неужели вы этого не понимаете? Такие вещи были невозможны в принципе!»
Тут Геринг опять вернулся к образу героя-страдальца:
«Не следует переоценивать значение человеческой жизни, мой дорогой профессор! Рано или поздно все мы умрем. И если мне предоставляется возможность выбрать смерть мученика, тем лучше. Вы думаете, всем выпадает такая честь? Вполне возможно, когда-нибудь мои кости уложат для погребения в мраморный гроб, и поверьте, одно это намного больше того, на что могут рассчитывать большинство из смертных.
Разумеется, это не обязательно будут мои кости. Это как с Наполеоном или Фридрихом Великим… Сколько раз французы подвергали разграблению места их захоронения! Или взять, например, щепки от Креста Господня. Я всегда говорил, что если бы собрать все щепки от него, то из таких крестов можно было бы возвести целый лес, ха-ха! Нет, пусть это будут не чьи-то персональные кости, а торжество самой идеи!»
Но мраморного гроба Геринг вряд ли когда-нибудь дождется. И по поводу судьбы своих останков Геринг не ошибся. Он понимал, что после казни его труп, как и трупы других подсудимых, союзники уничтожат, поэтому будущим поколениям, даже если они признают Геринга великомучеником, хоронить будет нечего. Останется только воздвигать памятники. Но памятники Герингу, повторю, так и не появились. И до Фридриха Великого и Наполеона он никогда не дотягивал, не говоря уж о кощунственном сравнении с Иисусом Христом. И дело не только в том, что от таких преступлений, к которым были причастны Геринг и другие нацистские вожди, в ужасе отшатнулись бы и Наполеон, и Фридрих, а возможно — и сам Чингисхан. Все-таки рейхсмаршал никогда не был первым номером в государстве, не был он и настоящим полководцем, так как был лишен возможности проводить самостоятельную стратегию.
27 февраля 1945 года на процессе давали показания уцелевшие жертвы холокоста. Они рассказывали об уничтожении евреев в вильнюсском гетто, о том, как в лагерях проводились чудовищные медицинские эксперименты. Прозвучали здесь и некоторые легенды, впоследствии не нашедшие подтверждения, например, о том, будто еще живых еврейских младенцев бросали в печь крематория. Но в целом на присутствующих приведенные факты произвели убийственное впечатление. Во время обеденного перерыва Геринг ответил Гильберту, единственному своему собеседнику, на постоянно мучивший того вопрос, знали ли вожди рейха о массовых убийствах, совершавшихся от их имени:
«Разумеется, никто не знал. Вам же известно, как это бывает даже в самом обычном батальоне — командир батальона не ведает, что именно творится в данный момент на фронте. Чем выше ранг, тем меньше вам известно, что происходит в действительности».
Надо, правда, иметь в виду, что количество уничтоженных евреев в отчетах могло быть и завышено. Так, Варлимонт в мемуарах подробно описал процесс фальсификации армейскими инстанциями данных о количестве советских политработников, истребленных в соответствии с «приказом о комиссарах». Этот приказ содержался в протоколе совещания в ОКВ от 12 мая 1941 года. Он гласил:
«Их (политработников. — Б. С.) не следует рассматривать как военнопленных и надо ликвидировать самое позднее в пересылочных лагерях. Ни в коем случае нельзя отправлять их в тыл».
По этому поводу Варлимонт писал в мемуарах:
«Полевые командиры поняли, что из сложившейся ситуации есть лишь один выход: они разработали сложную процедуру, посредством которой после тщательного подсчета общего числа взятых в плен сообщали время от времени, что расстреляно столько-то комиссаров. Фактически они их не считали и не выявляли, и в действительности убивали значительно меньше, чем указывали в отчетах».
Об этом говорили и офицеры на процессе ОКВ, проходившем в 1948 году в Нюрнберге. Тогда за «приказ о комиссарах» и прочие преступления Варлимонт был приговорен к пожизненному заключению. Нельзя исключить, что точно так же в отчетах существенно завышалось число уничтоженных евреев. Делалось это, конечно же, отнюдь не из стремления пощадить их, а просто потому, что такого количества евреев на подведомственной им территории найти не удавалось, и тогда число расстрелянных завышалось, чтобы соответствующую территорию можно было считать «очищенной».
Кстати, в Нюрнберге Герингу пытались инкриминировать выполнение «приказа о комиссарах», но рейхсмаршал резонно возразил, что люфтваффе брать пленных не имели никакой возможности и по этой причине никак не могли никого расстреливать. Фактически этот преступный приказ был отменен только 6 мая 1942 года, когда Гитлер разрешил «с целью повышения готовности к дезертирству и к капитуляции окруженных советских войск временно и в порядке эксперимента гарантировать жизнь командирам, комиссарам и политрукам». Авиаполевые дивизии, наземные части люфтваффе, воевавшие на Восточном фронте, были созданы только осенью 1942 года и выполнять приказ о комиссарах не могли даже при желании.
Честно говоря, в миролюбие Геринга, в его стремление избежать войны совсем не верится. Он совершенно осознанно вступил в национал-социалистическую партию, которая ставила одной из своих целей борьбу против Версальской системы самыми радикальными средствами, вплоть до военных. И для чего же тогда он занимался наращиванием вооружений вермахта, возрождал германскую авиацию, бросил лозунг: «Пушки вместо масла»? Неужели только для того, чтобы у германских военных были дорогостоящие игрушки в виде истребителей, танков, подводных лодок и мощнейших линкоров?
Да и кто угрожал Германии в 30-е годы? От Советского Союза ее отделяла Польша, которая, равно как и Чехословакия, была слишком слаба, чтобы воевать с Германией. Англия и Франция, в свою очередь, меньше всего хотели войны и шли на весьма значительные и беспринципные уступки Гитлеру, проводя печально памятную «политику умиротворения» только для того, чтобы избежать ее. США же в тот момент погрязли в изоляционизме и в дела Европы не вмешивались.
Попытки Геринга выдать за признаки своего миролюбия тактические разногласия с Гитлером о сроках начала Второй мировой войны и нападения на СССР никого убедить не могли. И как мученика Геринга воспринимали только сторонники национал-социалистической идеи, которых в первые годы после краха Третьего рейха и в Германии, и в мире было не слишком много. Сейчас, пожалуй, их гораздо больше, в том числе и в России, пожертвовавшей в борьбе с Гитлером более 40 миллионов жизней.
6 марта 1946 года Герингу и другим обвиняемым стало известно содержание речи, которую произнес Черчилль в Фултоне. Прочтя в газете призыв бывшего британского премьера: «Объединяйтесь против дальнейшего продвижения русских!» — рейхсмаршал бросил во время обеденного перерыва:
