Интересно, а обрел ли бы тогда масон Геринг всемирную известность и поместили ли бы его тогда его имя в словарь «Великие масоны»?
Тем временем 15 октября 1945 года жена Геринга была арестована в замке Фельденштейн, где она жила в домике привратника. Ее вместе с сестрой, племянницей и медсестрой Кристой Гормане отправили в тюрьму города Штраубинга. Эдду оставили в деревне, но потом ей позволили жить с матерью в одной камере.
Несколько дней спустя Герингу вручили обвинительный акт, где его ошибочно именовали генералом СС (Геринг эту фразу вычеркнул). Рейхсмаршала обвиняли в том, что он «способствовал военным и экономическим приготовлениям к войне», «принимал участие в планировании и развязывании нацистскими участниками преступного сговора агрессивных войн в нарушение международных договоров, соглашений и гарантий… санкционировал совершение, отдавал распоряжения на осуществление и был соучастником военных преступлений… и преступлений против человечности… включая разнообразные преступления против личности и собственности».
С самого начала процесса Геринг понимал, что его ждет виселица. Если союзники пощадят его, второго человека в Третьем рейхе, то как они смогут казнить обвиняемых в военных преступлениях и преступлениях против человечности рангом пониже?
В ответ на просьбу Гильберта оставить письменный комментарий на полях текста обвинительного заключения Геринг размашисто начертал:
«Победитель всегда будет судьей, а побежденный — обвиняемым».
Вскоре ему сообщили об аресте Эмми, и он возмущенно заявил Келли:
«Я об одном только просил, когда сдавался: чтобы мою семью защитили и позаботились о ней».
Своим адвокатом Геринг избрал доктора Отто Штамера, опытного 70-летнего юриста из Киля. Ему помогал доктор Вернер Бросс. Они вместе с Герингом готовили выступления защиты. У Геринга почти не осталось документов, и ему пришлось полагаться на свою память, надо признать, очень хорошую. Рейхсмаршал решил не пенять на Гитлера, а взять на себя вину за все приказы, изданные от имени фюрера.
Геринг еше 22 апреля 1945 года слышал, как Ева Браун сказала Шпееру, что они с Гитлером добровольно уйдут из жизни. Рейхсмаршал заявил Гильберту:
«— Гитлер поступил правильно, совершив самоубийство. Это — не трусость. Ведь он же — глава государства. Невозможно представить себе Гитлера, ожидающего в камере суда за военные преступления. Хотя под конец он меня возненавидел, фюрер остается для меня символом Германии. Это все равно как если бы после Первой мировой войны судили кайзера. Даже японцы настояли, чтобы их император не был отдан под суд. И мне лучше утяжелить свою участь, взять на себя ответственность за все, чем видеть живого Гитлера перед иностранным судом. Вот Гиммлер — дело другое. Ему следовало бы ответить перед судом хотя бы за себя и за своих подручных. Он смог бы своими показаниями избавить от обвинения в соучастии в массовых убийствах очень многих».
«Неужели вы не знали обо всех творившихся ужасах? — удивился Гильберт. — Ведь о них говорил весь мир!»
«Приходилось слышать массу домыслов, и никто из нас, естественно, ни во что подобное не верил, — утверждал Геринг. — Но эсэсовские генералы, которым было поручено исполнять эти приказы, наверняка знали обо всем. Как они могли оставаться в ладах с собственной совестью? Я этого не понимаю».
Рейхсмаршал умолчал о том, что и сам отдавал подобные приказы. А у Геринга с совестью точно было все в порядке. Он так никогда и ни в чем не раскаялся.
24 октября 1945 года на трубе отопления в камере повесился доктор Роберт Лей, глава Имперского трудового фронта — единственного действовавшего в нацистской Германии профсоюза. Он смастерил петлю из своего носового платка, разрезав его на узкие полосы. В предсмертной записке Лей сообщил, что не может больше переносить терзающее его чувство стыда, и осудил политику преследования евреев. А незадолго до смерти он говорил Гильберту, что ничего не знает о преступлениях, в которых его обвиняют:
«Как я могу готовить какую-то защиту, если меня обвиняют в преступлениях, о которых я не имел ни малейшего понятия? Если после ужасного кровопролития этой войны нужна еще парочка жертв, чтобы удовлетворить присущее победителям чувство мести, тогда все понятно! Они найдены».
От волнения глава Имперского трудового фронта заикался. Он прислонился к стене камеры и воскликнул:
«Поставьте нас к стенке и расстреляйте — вы же победители! Но зачем тащить меня на этот суд как…» — слово «преступника» Лей так и не смог выговорить.
Замечу, что Лей явно был не самым одиозным из подсудимых. Ни к заговору с целью развязывания войны, ни к «окончательному решению» он непосредственно причастен не был, и виселица ему, очевидно, не грозила. Отделался же бывший глава гитлерюгенда Бальдур фон Ширах 20 годами тюрьмы! Вряд ли глава нацистских профсоюзов получил бы больше, чем вождь нацистской молодежи.
Остальным заключенным о самоубийстве Лея сообщили только 29 октября, но Геринг по участившимся обыскам понял, что в тюрьме что-то произошло. По поводу смерти хронического алкоголика Лея рейхсмаршал хладнокровно сказал Гильберту:
«Пожалуй, даже хорошо, что он умер. У меня были сомнения в том, что он будет правильно вести себя на суде. Он всегда был таким легкомысленным и рассеянным, а его речи — напыщенными и нелепыми! Наверняка и на допросах он не раз становился посмешищем. Для меня его самоубийство не было неожиданностью. Рано или поздно он допился бы до смерти».
Геринг высказался и о других товарищах по несчастью:
«Надеюсь, Риббентроп не сломается. За военных я тоже не боюсь — они умеют держаться. А вот Гесс безумен. Он давно уже сошел с ума. Мы это поняли, когда он полетел в Англию. Неужели вы действительно думаете, что фюрер мог отправить третьего человека в рейхе с миссией в Англию, да еще вот так, с бухты-барахты? Гитлер прямо-таки взбесился, когда ему доложили о полете. Думаете, ему приятно было публично объяснять, что у одного из руководителей государства не все дома? Если бы в самом деле возникла крайняя необходимость начать переговоры с англичанами, то он воспользовался бы надежными дипломатическими и иными каналами, задействовав нейтральные страны. У меня было столько связей в Англии, что я мог бы договориться о начале таких переговоров за пару суток. А Гесс исчез, никому и словом не обмолвившись, не имея с собой никаких документов, с пустыми руками. Оставил только какую-то дурацкую записку».
Тут с аргументами Геринга нельзя не согласиться. Кто бы в Англии стал всерьез разговаривать с Гессом, после того как Гитлер официально объявил, что его заместитель по партии не в своем уме?
По словам Гильберта, накануне процесса «Геринг пытался произвести впечатление неунывающего реалиста, поставившего все на одну карту и вчистую проигравшегося, но принявшего свой проигрыш, как хороший и опытный спортсмен, привыкший и к победам, и к поражениям. Все обвинения он отметал одним циничным доводом о «праве победителей»… Геринг настаивал, что ничего не знал о массовых преступлениях нацистов и постоянно пытался перевести ответственность на союзные державы, которые уличал в аналогичных преступлениях. Его юмор должен был убедить собеседника, что тот имеет дело с человеком, по природе добродушным и не способным ни на какие зверства».
Но, по мнению доктора, «нескрываемое презрение Геринга к другим нацистским вождям свидетельствовало о его патологическом тщеславии».
А с Келли рейхсмаршал поделился мыслями о немецком народе по сравнению с другими:
«Один немец — прекрасный человек. Двое уже основывают союз, а три немца непременно начинают войну. Один англичанин — чудак, двое создают клуб, а трое — империю. Один итальянец — тенор, двое — дуэт, а трое — отступление. А вот насчет японцев можно сказать, что один японец — это тайна, два японца — это тоже тайна, и три японца… — это тоже тайна!» — и Геринг жизнерадостно засмеялся над собственной шуткой. На вопрос же собеседника, как он охарактеризует русских, рейхсмаршал воскликнул:
