«Пусть поджигает, если хочет».
Таким образом Геринг, возможно сам того не желая, подал Эрнсту идею использовать Ван дер Люббе для организации провокации. Эрнст распорядился отпустить голландца, но присматривать за ним. Затем Эрнст поделился мыслью о поджоге с Геббельсом, и тот ее одобрил. Эрнст приказал своим людям помочь Ван дер Люббе в организации поджога, поскольку одному ему не справиться. Эрнст, отвечавший за почетные караулы в Рейхстаге от СА, знал о подземном ходе, соединявшем дворец Геринга с Рейхстагом. По нему будто бы и скрылись с места преступления штурмовики, помогавшие Ван дер Люббе.
Замечу, что эта версия уж слишком экстравагантна. Зачем Ван дер Люббе какие-то помощники, если здание рейхстага никем практически не охранялось? Зачем посвящать в свои намерения столько людей, да еще непременно задействовать пресловутый тоннель? И потом, для чего Эрнсту и Гельдорфу рассказывать своим коллегам, что именно Геринг поручил им сжечь Рейхстаг? Скорее всего, до Фри-шауэра дошли обыкновенные слухи, в изобилии ходившие тогда по Берлину.
Столь же малоправдоподобно свидетельство Гальдера, данное им американским следователям и оглашенное на Нюрнбергском процессе:
«На завтраке по случаю дня рождения фюрера в 1942 году люди, гости перевели разговор на художественную ценность здания рейхстага. Я слышал, как Геринг вмешался в разговор и прокричал: «Единственный человек, который действительно знает Рейхстаг, это я, потому что я его сжег!» И хлопнул себя по ляжке».
Трудно поверить в то, что во время столь широкого застолья, на котором присутствовали в том числе и генералы сухопутных войск, которым Геринг не доверял никогда, он стал бы открыто похваляться столь сомнительными «подвигами». Гальдер же не испытывал теплых чувств ни к Герингу, ни к нацистам вообще. После 20 июля 1944 года он оказался в концлагере и, пока его не освободили союзники, мучился вопросом: «Казнят или не казнят?» Так что у бывшего начальника Генштаба сухопутных сил были все основания отомстить Герингу.
Геринг ответил на показания Гальдера не без издевки:
«Этот разговор не имел места, и я требую очной ставки с господином Гальдером. Во-первых, я должен подчеркнуть, что все здесь написанное — полная ерунда. Там сказано: «Единственный человек, который действительно знает Рейхстаг, это я». Но Рейхстаг был хорошо известен каждому депутату. Пожар возник только в зале заседаний, и многие сотни или тысячи людей знают его точно так же, как и я. (Геринг намекал на то, что в этом зале бывали как депутаты, так и зрители. — Б. С.) Заявление такого рода — полный нонсенс. Как господин Гальдер пришел к тому, чтобы сделать такое заявление, я не знаю. Видимо, единственным объяснением может служить плохая память, которая стала причиной его неудач и в военных делах».
Но никто очной ставки Герингу предоставлять не собирался. Зато его спросили, знал ли он Гальдера лично.
«Даже слишком хорошо, — сыронизировал рейхсмаршал. — Он был начальником штаба сухопутных сил, и я неоднократно указывал фюреру после начала войны на то, что надо подыскать такого начальника, который бы что-нибудь понимал в этих делах».
Надо признать, что прямых улик против Геринга как организатора поджога Рейхстага нет. Однако ряд косвенных свидетельств позволяют предположить, что он мог играть в этой провокации немаловажную роль.
Геринг приказал Дильсу найти каких-нибудь коммунистических заговорщиков, якобы пославших Ван дер Люббе поджечь Рейхстаг. На свою беду, в эту пору в Германии оказались три болгарских коммуниста-коминтерновца: Георгий Димитров, Благой Попов и Василий Танеев. Их взяли в Берлине. Четвертым к ним пристегнули руководителя коммунистической фракции в рейхстаге Эрнста Торглера, который, узнав о том, что его разыскивают, добровольно явился в полицию.
Проходивший в сентябре 1933 года в Лейпциге процесс, на котором Геринг выступал в качестве главного свидетеля обвинения, полностью провалился: не удалось доказать существование какой-либо связи между Ван дер Люббе и остальными подсудимыми, против которых вообще не было никаких улик. Как оратор Димитров полностью переиграл Геринга, хотя и говорил по-немецки с ошибками. Геринг мог ссылаться лишь на то, что он интуитивно чувствовал вину коммунистов, в том числе и коминтерновцев, но не смог толком объяснить, почему не принял немедленных мер, как только получил информацию о готовящемся поджоге.
Председатель рейхстага лишь патетически бросил в лицо Димитрову:
«Ваша партия — банда преступников, и ее надо уничтожить!»
На это Димитров резонно заметил, что одна такая партия господствует на шестой части суши и с этой страной Германия как-никак поддерживает дипломатические отношения.
Перед тем как его вывели из зала за коммунистическую пропаганду, подсудимый саркастически заметил:
«Вы боитесь моих вопросов, господин министр!»
Геринг попал в непривычную для себя и заранее проигрышную ситуацию. Судебная система Германии еще не была подконтрольна нацистам. Улик против других подсудимых, за исключением Ван дер Люббе, практически не было. Демагогией и громкими лозунгами судей было не убедить, а фактов в распоряжении обвинения не оказалось. Геринг находился в суде, а не на митинге и даже не в рейхстаге. И он взорвался, крикнув в лицо Димитрову:
«Подожди, мерзавец, после этого зала тебя все равно приведут к нам!»
Процесс, широко освещавшийся в иностранной печати, завершился полным провалом. Демократические институты, еще остававшиеся в Германии, мешали Герингу, и он с энтузиазмом взялся за то, чтобы как можно скорее прижать демократию к ногтю. Судьи не рискнули вынести обвинительный приговор болгарским коминтерновцам, их оправдали и выслали в Советский Союз. Торглера тоже оправдали и оставили в Германии, а Ван дер Люббе приговорили к смерти и обезглавили 10 января 1934 года.
Сразу же после поджога Рейхстага Гитлер добился у Гинденбурга издания декрета, временно приостанавливавшего действие семи ключевых статей конституции. Под предлогом необходимости противодействовать «актам насилия со стороны коммунистов, угрожающим безопасности государства», были ограничены права на личную свободу, свободу слова, свободу собраний, вводилась цензура почты, телеграфных сообщений и телефонных разговоров. Отныне разрешались аресты и обыски без судебного ордера. Подразделения СС и СА получили право действовать самостоятельно, без какого-либо контроля со стороны полицейского начальства. Фактически был введен запрет на митинги всех партий, кроме НСДАП. Были арестованы Эрнст Тельман и другие лидеры компартии. Кстати, когда Геринг узнал, что в концлагере Тельмана избивают штурмовики по приказу Карла Эрнста, он немедленно распорядился, чтобы его содержали в пристойных условиях. С политическими оппонентами Геринг старался держать себя корректно. Он вызвал Тельмана, пожал ему руку, извинился за действия охраны, но заметил не без иронии:
«Мой дорогой Тельман, если бы вы пришли к власти, то избивать меня не стали бы, а просто пристрелили».
5 марта 1933 года нацисты одержали победу, но не столь безусловную, как ожидалось. Число поданных за них голосов возросло на 5,5 миллиона и достигло 17 277 тысяч, или 44 % от общего числа проголосовавших. Это дало НСДАП 288 мандатов. Однако абсолютного большинства партии Гитлера на этот раз завоевать не удалось. Нацистам пришлось вступить в блок с Национальной партией Альфреда Гугенберга, завоевавшей 52 мандата, чтобы получить парламентское большинство в 16 мест. Однако с самого начала националисты Гугенберга рассматривались Гитлером только в качестве временных союзников.
Рейхстаг, по замыслу Гитлера, должен был превратиться в декорацию. Для этого требовалось принять закон о чрезвычайных полномочиях, который наделял канцлера почти абсолютной властью и позволял отложить следующее заседание на неопределенный срок. Но это был конституционный закон, и д ля его принятия требовалось большинство в две трети голосов. Геринг подсказал Гитлеру, как надо действовать, чтобы добиться его принятия. Декрет, подписанный Гинденбургом утром после поджога Рейхстага, давал полиции право, не считаясь с парламентской неприкосновенностью, арестовывать в том числе и депутатов рейхстага, которые в этом случае лишались своих полномочий. Геринг предложил арестовать всех депутатов-коммунистов и часть депутатов-социалистов. Оставшиеся на свободе вряд ли рискнут голосовать против закона о чрезвычайных полномочиях.
