— Я не скажу, что Черисийская Империя пришла к нашим берегам исключительно из любви, которую все дети Божьи призваны разделять друг с другом. Я не буду говорить вам, что мирские амбиции, соперничество князей, ссорящихся из-за безделушек и иллюзии власти, не сыграли никакой роли в том, что произошло здесь… или в том, что произошло в Заливе Даркос, когда продажные люди в Зионе послали наших сыновей и братьев уничтожить тех, кто осмелился отвергнуть их собственное разложение. Люди есть люди. Они смертны, подвержены ошибкам, несовершенны, подвержены амбициям и ненависти этого мира. Они и есть всё это. И всё же, несмотря на это, они живут в Божьем мире, и Бог может — и будет — использовать даже их слабости для Своей великой цели. И когда я смотрю на Его мир, когда я размышляю над Его словом, — руки снова нежно погладили великую книгу перед ним, — я вижу, что Он делает именно это. Я говорю вам сейчас, и ни один «заморский еретик» не вложил этих слов в мои уста, что то, что Церковь Черис говорит вам о разложении, упадке, зле «Группы Четырёх» и тех, кто служит их воле — это Божья правда, донесённая до нас в бурю войны, потому что Божья Церковь не услышала бы Его во время спокойствия. Люди в Зионе, люди, которые считают себя хозяевами Божьей Церкви, не пастухи, а волки. Они служат не Свету, а самой глубокой, самой чёрной Тьме. И они не хранители человеческих душ, а враги Самого Бога, выпущенные на свободу, чтобы навлечь погибель Шань-вэй на всех нас… если только те, кто действительно служит Свету, не остановят их и не свергнут окончательно.

— Божий меч был выпущен в мир, дети мои. Нам суждено жить в тени этого меча, и каждый из нас должен решить, где мы будем стоять, когда Его истина потребует от нас отчёта. Этот выбор стоит перед каждым из нас. Мы игнорируем его на свой страх и риск, ибо те, кто не решатся встать на сторону Света, со временем окажутся отданы Тьме. Я умоляю вас, когда вы столкнётесь с этим смутным временем, выбирайте. Выбирайте! Встаньте на сторону Бога, поскольку Бог даёт вам силу увидеть это, и приготовьтесь к предстоящему более великому и ещё более суровому испытанию.

Мерлин Атравес встряхнулся и открыл глаза, позволяя образам, записанным крошечными датчиками, установленными в церкви Святой Катрин, покинуть его. Он сидел в своём кресле в Черайасе, за тысячи миль от Менчира, чувствуя вокруг себя сонную тишину дворца, и что-то глубоко в его сердце, казалось, билось в тесной клетке синтетических композитов его груди.

Сила и страсть проповеди Тимана Хаскенса эхом отозвались в нём, движимые личной, горячей верой этого человека. Часть Мерлина даже сейчас хотела насмехаться и высмеивать эту веру, потому что, в отличие от Хаскенса, он знал о лжи, на которой она покоилась. Он знал, какой на самом деле была Адори́ Бе́дард. Знал, что во многих отношениях Жаспер Клинтан и Замсин Трайнейр были намного, намного ближе к Эрику Лангхорну, чем когда-либо мог быть кто-то вроде Мейкела Стейнейра. Он страстно желал — желал с глубиной и силой, которые даже сейчас шокировали его более, чем немного — ненавидеть Тимана Хаскенса за то, что он поклонялся массовым убийцам, таким как Бе́дард и Лангхорн.

И всё же он не мог. Он буквально не мог этого сделать и криво улыбнувшись, подумал о возвышенной иронии всего этого. Адори́ Бе́дард лично отвечала за промывание мозгов каждому колонисту, высаженному на планете Сэйфхолд, заставляя их поверить, что он или она были созданы, наделены самим дыханием жизни, в тот самый момент, когда их глаза впервые посмотрели на этот мир. Она построила всю эту ложь, кирпичик за кирпичиком. Каждое слово «Книги Бе́дард», независимо от того, написала ли она её сама или её просто приписали ей после её собственной смерти, было посвящено поддержке этой лжи, укреплению насильственной тирании Церкви.

И всё же, несмотря на всё это, именно Орден Бе́дард — такие люди, как Тиман Хаскенс и Мейкел Стейнейр — стоял во главе движения Реформистов. Именно он настоял на том, чтобы взять слова Адори́ Бе́дард и на самом деле применить их. И он же настаивал на привлечении к ответственности тех, кто испохабил достоинство Церкви.

Мерлин Атравес не собирался совершать ошибку, предполагая, что любой, кто поддерживал Церковь Черис, автоматически поддерживал и Черисийскую Империю. Мир — и работа человеческого сердца — были слишком запутанными, слишком сложными для управления с таким простым параллелизмом. Тем не менее, Мерлин также знал, благодаря уникальной информационной картине, которую давали ему его СНАРКи, что гнев против разложения «Группы Четырёх» никогда не ограничивался только Королевством Черис. Даже он не смог в полной мере оценить силу этого гнева, которая бурлила под поверхностью, под которой принуждающая сила Церкви — и особенно Инквизиции — его удерживала. Невидимым и неслышимым, там, где не разрешалось оспаривать авторитет и власть тех, кто сделал себя хозяевами Церкви.

Были и другие, похожие на Хаскенса. Мерлин знал это с самого начала этой борьбы. Он никогда не сомневался, что они потребуют права высказывать о том, что они думают и чувствуют насчёт Церкви Черис, но он знал, что они осознают зло, которое поразило Храм. Он надеялся, что они обретут свои голоса, когда удушающая рука Инквизиции будет снята с их губ, и он был глубоко удовлетворён, когда имя Тимана Хаскенса возглавило список подтверждённых приходских священников во время первого официального объявления Клейрманта Гейрлинга в качестве архиепископа Корисанда. Неизвестно, осознавал ли это сам Хаскенс, но СНАРКи Мерлина давным-давно открыли ему, что настоятель церкви Святой Катрин был одним из самых уважаемых священников во всём Менчире. И на это была причина, причина, по которой Хаскенс заслуживал всяческого уважения, которое оказывали ему прихожане столицы Корисанда, и не только потому, что он был одарённым проповедником. Конечно, он таким и был, но истинная причина, по которой его так уважали — даже любили — заключалась в том, что только самый слепой или самый циничный из людей мог отрицать интеллект, честность и безграничную любовь, которые наполняли этого Божьего человека.

«Он тоже человек Божий, — подумал теперь Мерлин. — Прошедший через призму Церкви Господа Ожидающего или нет, Хаскенс действительно нашёл свой собственный путь к Богу. Как он сам говорит, он не единственный священник в Корисанде, который увидел коррупцию в Зионе, но, чёрт возьми, в Менчире нет другого человека, который мог бы увидеть её более ясно… или осудить её более бесстрашно. И если бы я когда-нибудь усомнился в том, что Бог действительно существует, то, найдя такого человека в церкви посреди Менчира, из всех мест, доказал бы, что он есть.»

Человек, который когда-то был Нимуэ Албан, снова покачал головой, а затем, хотя ему больше никогда не нужен был кислород, сделал глубокий и очищающий вдох.

— Хорошо, Сыч, — пробормотал он. — Теперь давайте посмотрим на записи из Менчирского собора. Я сомневаюсь, что архиепископ Клейрмант сможет превзойти такое, но давай дадим ему шанс попробовать.

— Конечно, лейтенант-коммандер, — послушно ответил далёкий ИИ, и Мерлин снова прикрыл глаза.

.VII.

КФИХ «Ледяная Ящерица», Город Юй-Шай, Провинция Швэй, Империя Харчонг.

— Добро пожаловать на борт, милорд.

— Спасибо, капитан…? — ответил Филип Азгуд, приподняв бровь, в ответ на поклон коренастого бородатого мужчины в форме Флота Империи Харчонг, который ждал его у находящегося на борту конца сходней.

— Юйтайн, милорд. Капитан Флота Его Императорского Величества Горджа Юйтайн, к вашим услугам. — Офицер снова поклонился, более низко, с той особой витиеватостью, на которую, казалось, действительно был способен только харчонгец.

— Спасибо, капитан Юйтайн, — повторил граф Корис, подтверждая представление, и улыбнулся с искренней, хотя и усталой благодарностью.

Это был не первый его визит в Юй-Шай, и в первый раз он не очень-то интересовался городом. Его беспокоили не горожане, а городская и провинциальная администрация, обладавшие всеми признаками высокомерия и невыносимого чувства превосходства, присущего всем харчонгским бюрократам. Неизменная бюрократия, которая управляла Империей, была высококвалифицированной. При правильной мотивации она могла совершать удивительные подвиги с поразительным мастерством и эффективностью. К сожалению, она была в равной степени коррумпирована, и это умение и эффективность, как правило, исчезали, как снег летом, если не предлагались надлежащие «спонтанные подарки». Тот факт, что он и его королевские подопечные были немногим больше, чем политическими беглецами — и к тому же беглецами, которые находились очень, очень далеко от дома — означал, что местные чиновники ожидали значительно более щедрых «подарков», чем обычно, а Филип Азгуд имел органическое неприятие к тому, чтобы его «доили».