Он не мог этого изменить, даже если бы захотел, и, если быть до конца честным, всякий раз, когда он вспоминал Каменный Пик и Скальный Плёс… и ультиматум, который принц Кайлеб поставил ему на следующее утро после Скального Плёс, он не хотел этого.

«Нет, — подумал он, вынув трубку изо рта и набивая в неё табак большим пальцем. — Счастлив ты или нет, но для разнообразия выбить дерьмо из нескольких черисийских галеонов действительно имеет определённую привлекательность, не так ли?»

Он снова сунул трубку в рот, затем сунул щепку смолистого дерева в пламя нактоузного фонаря, освещавшего картушку компаса рулевого, и снова зажёг табак. Он пыхтел, пока тот не затлел, как следует, а затем перебросил щепку через поручень. Она описала дугу со шканцев в море, словно крошечная падающая звезда, и он, ещё раз оглянувшись на огни своего флота, удовлетворенно кивнул и направился вниз.

.III.

КЕВ «Танцор», 54, Доларский Залив

«Были времена, — подумал Гвилим Мензир, — когда было бы гораздо приятнее оказаться неправым». — Бесспорно, его репутация предсказателя погоды могла бы пострадать, но он без сомнения предпочёл бы это, чем столкновение с тем, что, вероятно, было самым страшным штормом, с которым он когда-либо сталкивался на море.

Пурпурно-чёрные закатные тучи продолжали своё безжалостное наступление, а ветер перешёл от пронзительного завывания к вою, к бешеному крику. Как он и опасался, усилившийся шторм не позволил его галеонам продолжать свой путь к Острову Когтя. Они были вынуждены лечь в дрейф против ветра под штормовыми фок- и грот-стакселями и взятыми на гитовы грот-марселями. Он приказал спустить брам- и бом-брам-стеньги скорее по наитию — даже предчувствию — чем по чему-то ещё, но был рад, что сделал это.

Вцепившись в поручни шканцев и обвязавшись вокруг груди спасательным концом, он смотрел в небеса, несмотря на всю жизнь, проведённую в море, испытывая благоговейный трепет перед кипящей яростью цвета индиго. Молния заикалась и вспыхивала, взрываясь, словно ракураи самого Лангхорна, длинными неровными полосами, похожими на трещины между Миром Божьим и Адом. Канонада Небесного грома была слышна даже сквозь рожденный адом вой ветра и чудовищную, грохочущую ярость моря. Волны вздымались на тридцать футов и более, нависая длинными гребнями. Поверхность моря была полностью покрыта длинными белыми пятнами пены, лежащими вдоль направления ветра, а гребни волн представляли собой белые взрывы разорванной ветром пены. Удары этих могучих волн были подобны молоту, они били по костям и сухожилиям его кораблей, а ледяной дождь, хлеставший так сильно, что фактически смывал солёный привкус летящих брызг с его губ, стучал по его мокрой непромокаемой одежде, как кулаки в шипованных перчатках. Он мог видеть только три других корабля, несмотря на огненные отсветы бело-голубых молний — остальные были скрыты дождём, брызгами и похожими на горы волнами.

Это был, пожалуй, самый страшный и волнующий момент в его жизни, и он почувствовал, как его губы с вызовом раздвигаются, обнажая зубы, когда он вцепился в поручни своего флагмана и почувствовал, как его податливая, вибрирующая сила борется с яростью моря.

Ему нечего было делать на этой палубе, и он это знал. Он был флаг-офицером, а не капитаном, и он не нёс прямой ответственности за управление «Танцором»… или его выживание. Он никогда так хорошо не осознавал свой статус пассажира, как в этот момент, и ему было интересно, возмущается ли капитан Махгейл его присутствием на палубе. Думал ли он, что это случай нервного адмирала, который заглядывает через плечо своего флаг-капитана?

Он надеялся, что нет, потому что правда заключалась в том, что он полностью верил в Рейфа Махгейла. Но в эту ночь, в разгар такого шторма, как этот, он просто не мог оставаться в своей каюте, пока его дико раскачивающаяся койка раскачивалась на карданных подвесах подволока.

Но была и другая причина, по которой он был здесь, потому что, если только его инстинкты не обманули его, это великолепное, злобное чудовище шторма ещё не достигло своей полной ярости. Он всегда слышал, что штормы, рождающиеся в Великом Западном Океане, не похожи ни на какие другие, и всегда относился к этим утверждениям с изрядной долей скептицизма. Эта ночь превратила его в верующего. Он пережил два урагана, ни один из которых на самом деле не был в море, и, вглядываясь в ярко освещённое сердце живой ярости этого шторма, он знал, что он быстро приближается к этому уровню жестокости. И на этот раз он не был в безопасности на берегу.

«Как раз то, что мне не нужно», — мрачно подумал он.

Он знал, что шторм с каждым часом загоняет его галеоны все глубже в Доларский Залив. Чего он не знал, так это смогут ли они вообще держать паруса поднятыми или у капитана Махгейла не будет другого выбора, кроме как поставить «Танцора» против ветра под голыми мачтами. Сухопутный житель может и не поверить, что корабль действительно может двигаться вперёд без единого куска парусины, но сопротивления ветру его стоячего такелажа и свёрнутых парусов было бы более чем достаточно, чтобы заставить судно двигаться в подобных условиях, в то время как любой парус, который он мог бы поставить — даже тройной толщины штормовые стаксели — в любой момент могло унести как платочек, потенциально причинив при этом серьёзный ущерб.

В данный момент, несмотря на бушующую ярость шторма, его опытному глазу было ясно, что «Танцор» не находится в непосредственной опасности. Он мог пошатнуться, тряся головой, как воинственный пьяница, когда на него обрушивалось ещё одно огромное море, в зеленовато-кремовой ярости захлёстывая его палубу. Он могла пьяно покачиваться, мог стонать и скрипеть каждой доской и деревяшкой, в то время как ветер завывал в полотнищах его парусов. И он знал, что помпы работают, справляясь с водой, которая умудрялась выплёскиваться по краям даже самого плотно закрытого орудийного порта, пробиваться сквозь самые плотно закрытые решётки люков. Без сомнения, ещё больше воды просачивалось через его швы, когда он работал в бурном морском потоке, но это его не беспокоило. Это было лишь ещё одним свидетельством его истинной силы, гибкой прочности, которая позволяла ему изгибаться и поворачиваться, уступая лишь в достаточной степени силам, бьющим по его корпусу.

Но как бы хорошо он ни переносил ярость моря, он не мог стоять неподвижно перед его лицом. Он не мог видеть, как земля расстилается на сотни миль к северу и югу, когда континенты Западный Хевен и Ховард протянулись, чтобы окутать его корабли, но он знал, что она там.

«По одному делу за раз, Гвилим, — сказал он себе. — По одному делу за раз. Сначала мы выживем… потом будем беспокоиться о Тирске. Кроме того, — он почувствовал, что снова скалит зубы, — если он в такую ночь находится в море со своей кучкой насильно завербованных сухопутчиков, у него достаточно своих забот, чтобы оставить нас в покое, чёрт возьми!»

.IV.

Теллесбергский Собор, Город Теллесберг, Королевство Старая Черис

Мерлин Атравес подозревал, что Императрица Шарлиен выскажет ему несколько едких слов, как только поймёт, что происходит. Если уж на то пошло, он был вполне уверен, что заслужил острые замечания императрицы о своём характере, но не те, которые она могла бы сделать о его интеллекте. Однако он был готов принять это таким, как оно есть.

«Кроме того, Кайлеб был прав, — мрачно подумал Мерлин, глядя на многоцветное сияние витражей собора, освещённых утренним Теллесбергским солнцем. — Последнее, что ей нужно сегодня, из всех дней — это такое отвлечение внимания!»

В данный момент архиепископ Мейкел Стейнейр, во всей красе своих епископских регалий, в митре, сверкающей рубинами, стоял перед алтарём, с широкой улыбкой расплывшейся по его лицу, в то время как Её Императорское Величество Шарлиен Элана Женифир Алисса Тейт Армак приближалась к нему по дорожке из богатого малинового ковра под громкие голоса кафедрального хора. Её сопровождал Его Императорское Величество Кайлеб Жан Хааральд Брайан Армак, а на руках она несла яростно протестующую наследную принцессу Элану Жанейт Нейму Армак.