В могильном безмолвии «Пещеры Нимуэ» повисла тишина, а затем Шарлиен Армак протянула руку. Она мягко коснулась предплечья ПИКА, в котором жила её подруга. И она улыбнулась.

— Я надеюсь, доктор, вы не обидитесь, если я укажу, что здесь немного прохладно — даже для чизхольмской девушки — чтобы снимать с себя одежду.

— О, в этом нет необходимости, — заверил её Мерлин с ответной улыбкой, чьи голубые глаза смягчились, когда он понял преднамеренную смену темы. Или, по крайней мере, смещение акцента. Он на мгновение легонько положил ладонь на тонкую руку, лежащую на его руке, затем махнул той же рукой в сторону ожидающего смотрового кресла. — Просто растянитесь на кушетке, вот здесь. Сыч будет заниматься всем оттуда.

Шарлиен снова посмотрела на приподнятое кресло и пожала плечами, и он снова протянул ту же руку. Она взяла её, взобралась на ступеньку рядом с креслом и села. Поверхность смотровой кушетки задвигалась под ней, приспосабливаясь к форме её тела, но она восприняла это спокойно. В конце концов, она уже испытывала то же самое ощущение с пилотским креслом разведывательного скиммера.

— Мне просто лечь здесь? И всё?

— И всё, — подтвердил Мерлин.

Она пристально смотрела на него ещё примерно пару секунд, затем глубоко вздохнула и откинулась на спинку кушетки.

— Просто лежите и расслабьтесь, — подбодрил её Мерлин, и её брови поднялись, так как голос сейджина изменился. Его глубокий мужской тембр стал выше, перейдя в хриплое контральто, которого Шарлиен никогда раньше не слышала. Каким-то образом он остался узнаваемым голосом Мерлина, но императрица внезапно поняла, что на самом деле она впервые слышит Нимуэ Албан, а не Мерлина Атравеса.

Она повернула голову, глядя на него, и он улыбнулся. Это была нежная, странно грустная улыбка, и она склонила голову набок, вопросительно глядя на него.

— Я уже давно не был Нимуэ, Шарлиен, — сказало это контральто, — и мне пришло в голову, что в данных обстоятельствах тебе может быть немного комфортнее с ней, чем с Мерлином. Кроме того, ты здесь для того, что Нимуэ всегда хотела испытать. Дети — младенцы… Они не были чем-то, что ответственные люди приносили в мир, когда она была жива. В любом случае, не тогда, когда все узнали, что Гбаба собираются убить нас всех.

Шарлиен протянула руку и снова нежно положила ладонь на предплечье Мерлина/Нимуэ, когда увидела печаль, скрывающуюся за этой улыбкой.

— Я всегда знала, что у меня никогда не будет ребёнка, — тихо сказала Нимуэ из-за лица и усов Мерлина. Это была самая странная вещь, которую Шарлиен когда-либо видела, но в ней также была странная, совершенная «правильность».

— Я знала, что со мной этого никогда не случится. Но я никогда не думала, никогда не представляла, что буду стоять здесь сегодня, наблюдая за кем-то, кто собирается стать матерью. — Нимуэ грустно рассмеялась. — Это иронично, не так ли? Я всегда ожидала, что умру молодой. Теперь мне девятьсот лет, и — кто знает? — я могла бы пробыть здесь ещё девятьсот. И у меня всё равно никогда не будет собственного ребёнка.

— О, он у тебя будет, — тихо сказала Шарлиен. — Этот ребёнок твой, Мерлин… Нимуэ. Этот ребёнок будет жить, вырастет только благодаря тебе. Мы с Кайлебом никогда бы не встретились без тебя. Без тебя я бы умерла в Святой Агте. Без тебя Черис стала бы сожжёнными и уничтоженными руинами. «Группа Четырёх» победила бы — Лангхорн победил бы… без тебя. В Писании говорится, что ребёнок — это больше, чем просто плоть от плоти своих родителей, а тот факт, что оно лжёт о стольких других вещах, не означает, что оно лжёт обо всём. Что бы ни случилось, мы с Кайлебом всегда будем помнить, всегда знать, что это ребёнок, которого мы делим с тобой, а также друг с другом. И я клянусь тебе, Нимуэ, — карие глаза глубоко заглянули в сапфирово-голубые глаза, ища за ними молодую женщину, умершую столетия назад, — что однажды, доживём ли мы с Кайлебом до этого или нет, весь мир тоже узнает об этом.

Они смотрели друг на друга несколько долгих, молчаливых мгновений, а затем Мерлин снова улыбнулся. В этой улыбке всё ещё была печаль, но было и нечто большее, похожее на нежность, и жилистые пальцы воина погладили тонкую женскую руку на его облачённом в кольчугу предплечье.

— Ну, в таком случае, почему бы нам не продолжить и не покончить с этим?

.III.

Замок Мейрвин, Город Серабор, Баронство Ларчрос, Княжество Корисанд

«Чёрт возьми, здесь достаточно холодно, чтобы отморозить яйца горной хлещущей ящерице», — подумал Саламн Трейгейр, граф Штормовой Крепости, слезая наконец с седла.

В Корисанде октябрь был летним, а не зимним месяцем, но никто не смог бы доказать этого по холодному, ледяному дождю, барабанящему по улицам и крышам Серабора. Тому самому ледяному горному дождю, который барабанил по нему и его спутникам весь прошедший день. Не то чтобы Штормовая Крепость был незнаком с местной погодой. Его собственное графство находилось к северо-востоку от Ларчроса, и он был довольно частым гостем здесь на протяжении многих лет. Более того, зубцеобразные Горы Мартака образовывали границу между Ларчросом и графством Скалистых Холмов. Несмотря на то, что экватор проходил прямо через северную часть Мартака, на их самых высоких вершинах почти круглый год лежал снег, а Горы Баркора, в предгорьях которых приютился Серабор, были ещё выше.

«Полагаю, всё-таки сейчас не настолько холодно, чтобы кого-то заморозить», — неохотно признал он, потянувшись назад, чтобы помассировать задницу, в то время как остальная часть их многочисленной группы слуг, компаньонов и охранников спешивалась вокруг него. — «Хотя, чёрт возьми, ощущается именно так!»

— Добро пожаловать в Замок Мейрвин, милорд, — произнёс чей-то голос, и Штормовая Крепость повернулся к говорившему. Ражир Мейрвин, барон Ларчрос, был таким же мокрым — и выглядел почти таким же несчастным — как чувствовал себя Штормовая Крепость, но ему всё-таки удалось улыбнуться. — Если вы не слишком основательно замёрзли, я полагаю, что огонь и горячий шоколад — или, может быть, даже что-нибудь покрепче — ждут нас.

— В данный момент, это звучит как самая лучшая идея, которую я слышал за весь день, Ражир! — сказал Штормовая Крепость, тоже улыбнувшись.

— Тогда давайте пойдём поищем всё это, — предложил Ларчрос и взмахом руки предложил Штормовой Крепости сопровождать его, в то время как умелые конюхи уводили их лошадей.

Граф кивнул, и они вдвоём вышли из вымощенного кирпичом конного двора, пересекли главный двор замка и поднялись по ступеням к массивной, старомодной центральной башне. Замку Мейрвин было намного более трёх столетий, и, несмотря на расширенные окна с множеством стёкол, которые заменили большую часть верхних бойниц башни, старая крепость выглядела на свой возраст. Лично Штормовая Крепость предпочитал свою собственную, гораздо более новую резиденцию в городе Телифа, откуда открывался вид на сверкающие голубые воды Бухты Телиф. Во всяком случае, он определённо предпочитал пейзаж. Узкие извилистые улочки Серабора, какими бы живописными они ни были, были далеки от широких прямых проспектов Телифы. Но это было потому, что Серабор находился на вершине «холма», который, вероятно, можно было бы назвать горой где угодно, только не в Баркорах. Почти вся последняя миля до городских ворот представляла собой непрерывный подъём в гору, который был чистым, неочищенным страданием для их лошадей, а сам замок венчал цельную гранитную глыбу, вокруг которой так давно был построен Серабор.

«И всё же, — подумал Штормовая Крепость, — тот, кто выбрал это место для строительства замка, знал, что делал. Просто добраться до него может стать невыносимой болью в заднице. А уж штурмовать это место на самом деле было бы даже намного хуже!»

Это не было тем соображением, на которое он потратил бы много времени всего три месяца назад; однако в данный момент оно занимало большое место в его мыслях.