Следовательно, по Тибру в течение всего года движется против течения нескончаемый поток «фур», груженных мешками с зерном. Это пузатые судна, называемые naves caudicariae (от caudex, что значит «бревно»). Судна эти тяжелые и маломаневренные, их используют в основном как баржи, которые тянут с берега быки или люди. Расстояние не так уж велико, примерно 25–27 километров, но на путь против течения уходит два дня.

Наш раб прибыл на причал. Он не верит своим глазам. До самого горизонта в море стоят десятки кораблей, ожидающих очереди на вход в порт и разгрузку. У многих сложены паруса, отчего хорошо просматриваются формы судов, изящные, с выпуклыми боками. Словно мы с вами присутствуем на античной высадке в Нормандии.

Юноша наблюдает за кипящей на пристанях работой: что только не выгружают с кораблей! Он проходит мимо «армии» амфор, туго обвязанных канатами гор тюков с неведомо каким товаром. Вот с корабля вереницей сходят saccarii, по-нашему грузчики, с мешками зерна на плечах, и доски сходней, наброшенные на корму, ритмично прогибаются под их ногами.

В другом месте грузчики при помощи специальных подъемных кранов, которые римляне называют ciconiae, собирают переложенные соломой стопки чаш из керамики терра сигиллата — такой посуды много в музеях, красные чаши с рельефным штампованным орнаментом. Они составляют непременный «парадный сервиз» каждой зажиточной семьи. Когда-то эта керамика была гордостью Италии, точнее, области Аретия. Теперь ее изготавливают в Южной Галлии. Примерно так сейчас происходит с нашими продуктами, которые копируют в Китае и предлагают затем по более низкой цене.

Среди всей этой суеты выделяется фигурка мальчугана лет двенадцати, веснушчатого и рыжеволосого, — он преспокойно сидит на причале, свесив ноги, и удит рыбу. Его улов — уже две кефали. Теперь же он ловит осьминогов, используя для этого примерно такие же крючки-якорьки, какие в ходу и в наше время.

Наш посыльный останавливается. С одного из кораблей выгружают на берег гигантских, никогда им прежде невиданных птиц. Это страусы. Один из рабов идет по шатким мосткам, прижимая птицу к груди. Они похожи на пару танцоров, репетирующую балетное па. Вот страус встрепенулся, выгнул длиннющую шею и больно клюнул носильщика в голову. Он пытается вырваться, но тот еще крепче сжимает его в своих объятиях, и они оба падают наземь. Птица бьет крыльями, подымая клубы пыли. На помощь упавшему носильщику бегут другие рабы и хватают птицу. Однако тут же вмешивается какой-то человек и жестоко колотит палкой нерадивого раба: страус — редкий товар, а раб его грозил «попортить». Весь в кровавых ссадинах, носильщик, хромая, отводит страуса к стоящему поодаль на повозке ящику.

Наш посыльный в изумлении разглядывает сходящих с борта этого корабля животных. Нам бы он напомнил Ноев ковчег. И корабль с таким грузом прибыл не один: с двух соседних тоже выгружают живой товар. Итак, перед его глазами проходят по порядку: газели и антилопы (с деревянными брусочками, надетыми на кончики рогов во избежание ранений или повреждений), затем слон в цепях. Его особенно сложно доставить на берег: в разные стороны натянуто много цепей и стоят наготове служители. Здесь же и procurator ad elephantos, императорский чиновник, отвечающий за высадку этих животных, он и руководит операцией. Вот он рядом с владельцем слона, отпущенником, несказанно разбогатевшим на этой торговле.

Настал черед тигра, на нем хитроумный намордник из красной ткани или кожи (издалека неясно), обматывающий нижнюю челюсть так, чтобы зверь не мог закрыть пасть и кого-то укусить. Непросто убедить тигра сойти на берег, он упирается, фыркает, пытается ударить лапой. Спереди и сзади тигр связан канатами, не позволяющими ему совершить прыжок. Люди, занимающиеся выгрузкой этого хищника, — профессионалы. Но все же глубокие шрамы на теле некоторых из них говорят о том, что это ремесло полно неприятных сюрпризов. Наблюдаемое нами зрелище очень напоминает сцены, изображенные на вилле в Пьяцца-Армерина (Сицилия): по-видимому, вилла в какой-то момент принадлежала богатому торговцу животными, и на громадном мозаичном панно представлены все способы отлова и перевозки животных для представлений в Колизее. Вилла в Пьяцца-Армерина — поистине уникальное место по богатству сохранившихся мозаик.

Раб-посыльный всматривается в содержимое ящиков, ждущих разгрузки на палубе. Сквозь проемы в передней части ящиков виднеются желтые глаза, окруженные густой гривой. Это львы. На внезапно раздавшийся рык одного эхом отзываются другие львы. Только из одного ящика не слышно ни звука. Рабочие достают бездыханное тело льва. В среднем из пяти животных лишь одно выживает в пути. Становится понятно, отчего торговля животными вызывает в империи колоссальное сокращение численности представителей дикой фауны. И все это ради живописного убийства в Колизее…

Наконец наш знакомец находит отходящий в Испанию, куда адресованы письма, корабль. Он здесь такой не один. Еще шесть рабов рыскают по пристани, отыскивая подходящий корабль для хозяйской корреспонденции. Посыльный обращается к хорошо одетому человеку. Стоящая рядом кожаная сумка подсказывает, что он пассажир. По всей видимости, это важный чиновник императорской администрации. Со всей деликатностью, к которой обязывает разница в социальном положении, раб с низко опущенной головой подходит к нему и спрашивает, не может ли тот отвезти письма его хозяина в Гадес (современный Кадис), куда направляется корабль. Это долгое плавание, предстоит миновать Геркулесовы столпы: город находится на юге Иберийского полуострова, на атлантическом побережье.

Мужчина внимательно смотрит на просителя, бросает взгляд на кожаную сумку и снова смотрит на раба. У него светлые глаза и хорошо вылепленное лицо. Гармонию нарушает лишь шрам на подбородке, впрочем он придает облику мужчины особую индивидуальность.

Наконец он с улыбкой принимает поручение. Раб вручает в придачу мешочек с небольшой суммой денег за хлопоты, который ему дал хозяин. Взвесив мешочек в руке, мужчина открывает его: в нем несколько сестерциев. Он хочет отказаться от платы, но раб, не переставая кланяться, уже отошел, и теперь его не дозовешься.

В то время как он провожает взглядом уходящего раба, его ладонь сжимает маленькая ладошка. Мужчина оборачивается и видит черные как уголь глаза девочки — это его дочь.

Позади дочери с улыбкой смотрит на мужа жена. Мужчина нагибается и нежно глядит на девочку, щекоча ей пальцем подбородок. Очевидно, домашние пришли проститься с отцом семейства. Женщин сопровождают два раба. Девочка поражает нас своим видом. В особенности нарядом: ради своего отца она надела самые лучшие одежды.

На ней белая льняная туника. На пальце янтарное колечко, шею украшает великолепное золотое ожерелье с маленькими сапфирами. На плечах изящная шелковая шаль. Все очень красивое, дорогое и элегантное, что говорит о зажиточности семейства.

Но нам эти вещи говорят еще и о другом. Туника соткана в Риме из выращенного в Египте льна. Янтарь родом с Балтики. Сапфиры привезены из Шри-Ланки. Шелк — из Китая…

Эта девочка являет собой символ того, что мы хорошо знаем и что впервые имело место в Риме, — я говорю о глобализации.

Мы привыкли считать ее чертой современного общества, на самом же деле достаточно оглядеться вокруг себя в империи, чтобы понять, что родилась она две тысячи лет назад. Пусть и имела тогда несколько иные черты, присущие той эпохе.

Во всех странах вокруг Средиземноморья, вплоть до пустынь на юге и на востоке и до ледяных просторов Северной Европы, имеет хождение одна монета, действует единый корпус законов, принят единый образ жизни, единый урбанистический стиль царит в городах. Даже язык и то единый (с прибавлением греческого на Востоке). Вы можете заказать одну и ту же марку вина хоть в Лондоне, хоть в Александрии Египетской. Люди одеваются по одной моде и моются тоже одним и тем же способом.