Теперь понятно, что факт запечатления в статуе приобрел для римлян характер статус-символа. Вследствие этого видные деятели или мужи, пусть даже с минимальным значением в общественной системе, принялись массово заказывать бюсты или статуи с самих себя и с членов своей семьи.

Музеи кишат подобными творениями, ошеломляет невероятный уровень реализма в трактовке их лиц и одежд: это настоящие трехмерные фотографии в камне. Римляне по контрасту с греками или египтянами стали первыми, кто не гнушался запечатлевать собственные дефекты: лысины, мешки под глазами, двойной подбородок, толщину лица и пр. У этой привычки забавное объяснение. Когда умирал некий человек, с его лица делали слепок, а потом на его основе создавали «оригинал», чтобы хранить в доме вместе с изображениями лиц других предков. Как если бы речь шла об их портретах. На похороны римлянина из приличной семьи приносили «лики» предков и несли во время шествия за гробом, чтобы продемонстрировать всем благородное происхождение усопшего. Такая традиция «прямой» фиксации черт модели породила повышенно реалистический стиль римских статуй.

И последняя любопытная вещь. Многие статуи и рельефы были раскрашены: волосы, глаза, губы, складки одежд. Почему же в наших музеях все они белые? Просто краски растворились… Однако об этом в эпоху Возрождения не догадывались. В том числе и Микеланджело. Поэтому вся пластика того времени создавалась с использованием белых пород мрамора, поскольку была вдохновлена «побелевшими» римскими статуями. Таковы плоды отдельного недоразумения…

Возвращаясь в мастерскую скульптора, мы замечаем в углу поврежденный бюст Августа, а рядом — Нерона, по всей вероятности. Отметим огромную разницу между выражениями их лиц. Нерон кажется живым, будто это наш знакомый. А взгляд Августа обладает поразительной холодностью.

Это не случайно. Действительно, произошла эволюция стилей. Работающие при Августе мастера почти поголовно приезжали из Аттики и несли в своих творениях классические традиции греческих статуй, сформировавшиеся в веках. Это был идеальный стиль, точный, но строгий, статичный, лишенный жизни. С течением времени стилистика римской пластики изменилась, возможно при участии мастеров с Востока. Скульптуры приобрели теплоту и динамику, черты — живость. Когда мы смотрим на них в музеях, невольно думаем: «А ведь этого господина я уже где-то встречал…»

Статуи из музейных собраний и вправду бросают нам вызов. И если вы осмелитесь принять его, то посещение станет не таким скучным, а превратится в подобие игры. Например, можно понять, в какую эпоху изваяли статуи. Представьте себе моду. Вы ведь можете распознать, в какое время была сделана фотография, просто приглядевшись к женской или мужской прическе, к одежде. Вы думаете о шестидесятых, семидесятых или восьмидесятых годах… Так вот со статуями можно проделать то же самое. Стили одежд и причесок изменялись со сменой поколений, и поэтому вам легко угадать эпоху, к которой принадлежит статуя, всего лишь взглянув на одежды и стиль исполнения портрета.

После «веризма» Веспасиана, Тита и Домициана, накануне трагедии в Помпеях, при Траяне и Адриане скульпторы возвращаются на короткий период к «холодному» стилю: взгляды кажутся отстраненными, словно портретируемые не принимают в расчет зрителя (честно говоря, возникает неуютное ощущение, даже слишком). К счастью, этот стиль стремительно проходит. При следующих императорах, таких как Марк Аврелий или Септимий Север, мастера снова обращаются к созданию «живых» статуй, однако с применением важного новшества: эффекта игры светотени. Это гениальная находка. Подойдя поближе к саркофагам или статуям того времени, замечаешь дырочки в волосах, бородах, у рта и ушей, будто проеденные жучком-короедом. На самом деле они просверлены буравчиком. Как же так, почему их не закрыли в процессе отделки, как происходило ранее? Нет, их специально оставили на виду, чтобы добиться эффекта игры теней и света… Действительно, теперь статуи лишились абсолютной гладкости. Скульпторы оставляют шершавые зоны рядом с отполированными, чтобы подчеркнуть игру потоков света. Прорабатывается даже решеточка на коже… Меняется также и взгляд. Если глаза у статуи Цезаря пусты, в них нет зрачков (поскольку их прорисовывали), то теперь зрачки пробуравливают. Представьте себе цвет радужки глаза, к которому добавляется еще и тень выемки: взгляд становится более глубоким, во всех смыслах (эти приемы начали использовать уже при Адриане, обладавшем глазами насыщенного голубого цвета, как свидетельствуют вставки из стеклянной пасты в одном из бронзовых бюстов из собрания Археологического музея Александрии Египетской).

Оптическая иллюзия абсолютна, статуи достигают большей убедительности… И все это при использовании куска камня или бронзы… В античности подобная техника сопоставима с трехмерной графикой для создания динозавров фильма «Парк юрского периода»…

По прошествии столетий эта техника приобрела огромный успех. Возможно, ее распространителями стали скульпторы афродизийской школы, из земель современной Турции. Любопытный момент: изменились также размеры скульптурных бюстов, что позволяет нам точно датировать произведения. Вначале портретировалась область до основания шеи, затем, во II веке, мастера стали включать в изображения верхнюю часть туловища и руки, впоследствии, в III веке, было решено запечатлевать туловище целиком.

Иногда для изготовления одной статуи использовались разные породы мрамора: голову исполняли из белоснежного камня, одежды — из мраморов зеленых, розовых оттенков или крапчатых разновидностей. Достигалось впечатление изысканности и роскоши.

Однако данная удивительная живость статуй в какой-то момент исчезла. Это был последний всплеск древнейшей традиции искусства ваяния. Изображаемые в дальнейшем модели становятся суровее и неподвижнее, наподобие мертвецов, их глаза широко распахнуты, взгляд статичен. Так продлится вплоть до прихода византийского стиля. Именно такими хотели видеть изображения императорской власти и высшей божественной реальности. Теперь они отдалились от повседневности и были совсем не похожи на обычных людей.

Гелиодор, довольный, выходит из мастерской. Что с того, что при новом императоре Адриане, уже взошедшем на трон, все переменится: станут иными не только стрижки, но и войдет в моду борода. Не солдатская борода, а борода философа. Одним словом, мраморный бюст Гелиодора успел «устареть», еще не покинув мастерской. Но для него все это не имеет значения — это всего лишь частности. Что имеет значение — так это деньги. А он совершил отличные сделки. С большой выгодой пристроил весь товар. Так что дела идут как нельзя лучше.

Вернувшись в порт Пирей, он задерживается перед магазином ювелирных дел мастера. Его взгляд упал на небольшую статуэтку Афродиты в чувственной позе, выставленную у входа. Уже много лет статуэтка служит символом мастерской, неизбежно привлекая взгляды потенциальных клиентов. Вопрос у Гелиодора один: есть ли кольца с печатью Афродиты? Его мысли обращены к дочери, хочется сделать ей хороший подарок ко дню рождения.

Владелец ювелирной лавки кивает, роется среди вещиц, загромождающих рабочий стол, и находит деревянную шкатулочку. Открыв ее, он показывает клиенту два кольца, совершенно одинаковых. Ювелир и наш Гелиодор, оба носители эгейского менталитета, привыкшие искать выгоду в самом мелком деле, ведут долгий торг. В итоге Гелиодор завершает торг символическим жестом, положив поверх своей суммы сестерций. Ювелир улыбается. Сделка совершена.

Благодаря нашему сестерцию Афродита пересечет Эгейское море, в свою очередь богиня отправляет сестерций в другое дальнее путешествие: ювелир тут же отдал его в сдачу римлянину, купившему второе из двух колец. Он все время торга стоял рядышком, услышал, на какой цене сошлись стороны, и заплатил ту же сумму, не теряя времени на долгие переговоры. Очень шустрый юноша этот римлянин. Кольцо он купил в подарок возлюбленной.