Пройдя от двери к шконке, я сказал:

– Доброго вам в хату.

– Не ори, видишь, люди спят, – буркнули мне в ответ. – Устраивайся с краю, если сможешь.

– Ничего, в тесноте да не в обиде.

Я был в одной телогрейке поверх формы, даже одеяло не выдали. Однако лечь я не успел: один из командиров (а тут все командиры были), сонно завозившись, вдруг сел и властно спросил:

– Кто такой? Доложись!

– Техник-интендант второго ранга Гусаров. Был задержан, причины задержания не объяснили. Вины за собой не вижу, так что будем ждать, пока разберутся.

– Гусаров. Знакомая фамилия.

– Да, тот самый, – подтвердил я.

Кстати, чтобы награды мои не были утеряны, я их снял перед задержанием и убрал в Хранилище, да и все документы тоже. Особист наш дивизионный ворчал, что их нет, а я лишь пожимал плечами: мол, куда-то задевались. Нормально прошло. Забрали лишь личные вещи и табельный пистолет; автомат тоже в Хранилище, а то я бы его больше не увидел.

– Яблоки будете? Меня тут обыскали плохо; точнее, пока обыскивали, я их в карманы конвоиров убрал, а после обыска обратно забрал.

– Давай, – сразу раздалось несколько голосов.

Яблок было как раз по числу сидельцев, так что мы похрустели витаминами. Тут мне и место нашлось, и пола шинели, чтобы укрыться, поэтому вскоре я уснул.

Утром баланду принесли, иначе её не назовёшь. Есть я не стал, отдал другому узнику, фигурой похожему на глисту. Он постоянно есть хотел, хотя, судя по форме, относился к старшему комсоставу: не генерал точно, но около майора, думаю, будет. Причём на рукавах были следы от звёздочек, а значит, политработник, батальонный комиссар, скорее всего. Остальные тоже от капитана до полковника; генералов, видимо, в других местах держат. А из политработников был только глист. У него и во внешности было нечто подобное. Всё время врёт; я думаю, его сюда посадили специально: на местных работает и сообщает, что узнал. Подсадной. Когда глист к параше отходил, я своими подозрениями с одним бывшим полковником поделился (у него петлицы были на месте). Он нехорошо так на глиста посмотрел; как бы тому ночью тёмную не устроили со смертельным исходом.

После завтрака прошло не больше часа, и моих соседей начали на допросы таскать, а про меня как будто забыли. Многие заметно побитыми возвращались, некоторые скособоченными, но следов было мало. Видимо, бить, не оставляя следов, здесь умеют лучше, чем в милиции. Глиста тоже забирали, причём два раза. После последнего возвращения я почуял, что от него салом несёт, копчёным, да и другие начали принюхиваться.

А я ведь отлично всё слышал и видел, что происходило в кабинете. Глист доносы строчил о том, что происходит в камере. Я же говорю – подсадной. Хорошо хоть, его целью являюсь не я, а тот полковник, ну и по остальным тоже сообщает всё, что слышал. Его бутербродами с чаем накормили и отправили обратно. А вот насчёт себя я информации пока не нашёл; почти все кабинеты прослушал, но моя фамилия так и не мелькнула. Разве что, когда глист докладывался, про яблоки, сволочь, сообщил, а вчера хрустел ого-го. Их заинтересовало, как я смог протащить, и в нашей камере внеплановую проверку устроили, всё обыскали. Особенно со мной старались, я даже пару раз по почкам получил, когда возмущаться начал. Но ничего не нашли.

После обеда, состоявшего из жидкого супа, который я всё же съел, наконец выяснилось, почему меня привезли на Лубянку. Пока наверху два командира НКВД орали друг на друга, как мартовские коты, я лишь посмеивался. Один из них, приехавший, как я понял, за мной, кричал, что моё доверие к ним теперь трудно будет восстановить. И он был прав: доверия к ним у меня больше нет. А ошибка вышла довольно интересная.

Когда командиры немного успокоились, то старший майор, искавший со мной встречи, объяснил ситуацию коллеге. Запрос на мой поиск выдал Генштаб, причём по уровню запроса было ясно, что найти этого хорошо известного народу Гусарова просто необходимо. Поиски поручили вот этому старшему майору. Задачу ставил сам маршал Шапошников, который считал, что Гусарова похитили, потому как сам лично отдал приказ держать его в резерве. Вот и начались поиски.

Майор выяснил, что я отправился домой, но там меня не было. Однако управдом сообщил, что объект поиска отправился к новому месту службы, чего не могло быть. Майор проверил и выяснил, что меня из резерва перевели в действующие войска, и я отбыл на Южный фронт. Почему в личном деле была именно такая информация, никто не знает, неразбериха и у снабженцев стоит жуткая. Запросы, отправленные во все части Южного фронта, ничего не дали. Точнее дали, там аж двое снабженцев с фамилией Гусаров нашлись, но в званиях и именах совпадений не было.

Так поиски и длились, пока через наградной отдел не прошла информация о том, что полный тёзка Гусарова, которого так искали, отличился на Карельском фронте. Срочно отправили запрос, и информация подтвердилась: он и есть. Отправили приказ доставить Гусарова в Москву самолётом. Но где-то произошла ошибка, и после приземления меня доставили на Лубянку, а не в Генштаб, как должно было быть.

Был и ещё один момент, который тоже можно отнести к моему невезению. Старший майор быстро бы нашёл, куда меня отвезли, если бы на том участке не был сбит другой ПС-84 с пассажирами. Думая, что я был на сбитом самолёте, майор сразу не разобрался и только сейчас выяснил, что наш борт благополучно добрался до места назначения, и я кукую в камере. Орал старший майор в основном на то, что меня доставили сюда, а не в Генштаб, как было указано в сопроводительных документах.

Ну ладно, разобрались. Что Шапошникову нужно, это понятно: снова на моей шее в рай въехать хочет. Я ему уже говорил: Боливар не вывезет двоих. Враг у порога Москвы, и помочь нужно, без сомнений, но помогать Шапошникову я не хочу. Кому другому, кто меня ещё не подставлял, не искал с собаками, в каталажку лубянскую не совал – пожалуйста. Но не ему. Хотя поглядим на поведение: извинится (а то вижу, он не умеет) – передумаю. А нет, так и мой ответ будет тем же – нет. Размышляя так, я стоял у окна и делал зарядку. Окна тут на самом деле не было, а был воздуховод, через который подавался свежий воздух, но ведь помечтать можно. Вот так я занимался, когда скрипнула и отворилась дверь камеры, за которой стояли двое конвоиров.

– Гусаров, на выход.

Я никак на это не отреагировал, а используя некоторые приёмы йоги, которой занимался в прошлой жизни, года три (иначе не мог бы на самолётах летать с моей аэрофобией), стоял на одной ноге и ловил нирвану, сложив ладони перед грудью и закрыв глаза. Стоял босиком на ледяном полу, и меня не шатало, стоял как вкопанный. Соседи с интересом наблюдали, что будет дальше, и не вмешивались. На мою гимнастику они поначалу с недоумением косились, пока один из командиров, служивший на КВЖД, не объяснил им, что это такое. Видимо, где-то видел, раз с ходу разобрался.

– Гусаров, на выход! – уже громче повторил один из конвоиров.

Возможно, они думали, что я сплю: двое, завернувшись в шинели, лежали на шконках, хотя они не спали, а после допросов отлёживались. Но вот глист указал им на меня, незаметно ткнув в меня пальцем. А я как раз руки начал поднимать, стоя по-прежнему на одной ноге. Один из конвоиров остался у двери, а второй подошёл и положил мне на плечо руку, которую я сбросил резким движением плеча. Он попытался меня на захват взять, да словил нокаут (удар по почке от него я не забыл), а я вернулся в ту же позу, не обращая внимания на тело под ногами, и продолжил заниматься гимнастикой. Дверь почти сразу захлопнулась: второй конвоир смылся.

Минуты через две он прибежал с целым отделением, которое ворвалось в камеру и бросилось ко мне; соседи к стенам прижались. Как пел Высоцкий: «Целый взвод меня бил – аж два раза устал». Вырубить не смогли, но отметелили на славу, вытащили в коридор и бросили в карцер, в котором было по колено ледяной воды и можно было только стоять. Я продолжил заниматься йогой и провёл так полчаса, пока старший майор, всё ждавший, когда же меня приведут, не разорался снова и не приказал доставить меня под его очи немедленно и в любом виде. Меня принесли в кабинет следователя мокрого и избитого, в бессознательном виде: опыт имитации комы у меня уже имелся.