***

Отчего было не попробовать?

Медяна, привычно шипя, что «отец убьет-закопает», шла на риск вместе с ним. Вошло в привычку, в отличку, парню этому она доверяла.

Морока сняли с лежака глухой ночью, в самую прекрасную для приключений пору.

— Я возьму Метелицу.

— Ага. Только иди как можно дальше. Он не должен отвлекаться.

— Не учи ученую, — фыркнула девушка, тишком седлая молочную, с гадким норовом и гладкой шкурой, молоденькую оларшу, — увидимся у Трех Сестриц. Привет!

Выпь вскинул ладонь, прощаясь. Морок вертелся на привязи, нервно плескал крыльями, скалил отменные лунные зубы. У пастуха предвкушающе-приятно ныло в груди. Диких он любил. Не власть, не силу свою над ними выказывать, нет. Любил работать вместе, чувствовать, как рождается между ними то самое чувство уважения, взаимной симпатии, что отлично срабатывало всадника и летуна.

Без страха приблизился, счастливо избег удара колохвостом и прыжком оказался на спине. Взмахом ножа обрезал повод, шепнул замершему в недоумении зверю:

— Покатаемся?

И — вцепился, когда олар могучим рывком нырнул в небо.

Каждый раз, обкатывая нового непокорного, он вспоминал белую дорогу Плата и их дикую скачку. Морок был не глупым, однако его молодость и сила, жадность к свободе, делали его крайне тугим для общения с людьми. И взяли его грубо, на крючья, выдернув из свободного плавания в тесный мирок под зонтегом.

Кому такое понравилось бы?

Выпь предстояло показать — доказать! — зверю, что не все так плохо.

Чувство тяжести на спине сводило олара с ума. От всадников он избавлялся, как от налипших паразитов — крутился, закидывался в петли, протискивался между деревьями, нырял в водоемы. Срабатывало всегда, люди, даже терзающие его шкуру колючими приспособами, отваливались, и ненадолго он был совершенно счастлив и счастливо свободен.

Этот был другим и даже пах иначе.

Но, главное, по-другому звучал.

Не орал толсто, не пищал тонко, а будто бы пел так, словно они родились в одном месте и плавали в одной стае. Морок поневоле вслушивался, разрываясь от чувства противоречия — двуногий оларом быть не мог, но двуногий не мог разговаривать, как олар.

В конце концов, воздушный змей позволил — любопытства ради — вести себя странному человеку. Тот не подвел и ни разу не обидел грубым словом или болезненным жестом. Провел над гладкой водой, позволил брюхом вверх почесаться о звезды, даже не испугался, когда Морок нырнул в черную чащу, лишь вжался плотнее, распластываясь на спине. Олар, непонятно с чего возгордившийся, пронес его бережно, словно беспомощного детеныша.

И, уже когда шли низко, вполне в согласии друг с другом, не удержался и сшалил — коротко встряхнулся, собирая складками шкуру и скидывая человека вниз, на мохнатую крышу дома.

Всадник послушно сверзился, да так удачно, что скрылся в облаке древесной пыли и листьев внутри жилища. Не ожидавший такого успеха олар виновато стегнул хвостом.

***

Выпь поднялся на ноги, еще изрядно ошеломленный падением. Благо, лететь было невысоко, а приземляться особо не больно, но вот дыру в крыше он кому-то обеспечил.

Держась за голову, настороженно огляделся. Запах вокруг стоял нежилой. Тесный, мертвый, без вкрапления нот живого огня или пищи. Выпь механически ощупался на предмет целостности и замер, похолодев, не обнаружив на привычном месте браслета, сочиненного из ярких зеленых бус.

Даже торчащая из руки кость напугала бы его не так сильно.

Выругался — что редко себе позволял. Опустился на четвереньки, торопливо зашарил в холодном соре на земляном полу. Сколько он ходил-бродил, а браслет всегда с ним был. Оставалось надеяться, что сронил он его где-то здесь, а не посеял, когда летали…

Иначе Юга его убьет, совсем убьет.

Застонал от досады, не отыскав бус.

Периферию зрения царапнул ноготок света.

— Кто здесь?

Выпь торопливо выпрямился, отступил, головой задел низкую, от стропил тянущуюся связку, медно брякнувшую на весь дом.

— Я слышу тебя! Слышу, как бьется твое глупое сердце…

Из пустой тьмы выткалась старуха, сжимающая в кулаке стебель огнеца. От него-то и шел дрожащий, неверный свет.

Сама простоволосая обитательница куталась в линялый плат.

— Прошу простить за вторжение. — Прохрипел Выпь. — Моя ошибка.

Старуха замерла, вздернув острый подбородок. Потянула дрожащую руку, жадно растопырила зрячие, с шишками суставов, пальцы:

— Этот голос я узнала бы из тысячи, Манучер. Кто запер его в железных обручах? Кто заковал в тиски? Дай мне услышать тебя, дай взглянуть…

Выпь попятился, едва не кувыркнулся через спину, когда под колени раскормленным железным псом ткнулся рундук.

— Вы путаете меня с кем-то, я вовсе не…

Пронзительно заскрипела дверь, на пороге встала взъерошенная дочь фермера. За спиной девушки тянули любопытные рыльца Морок и Метелица.

— Выпь! — испуганно выдохнула рыжая, срываясь со свистящего крика на кричащий шепот. — Ты что творишь?! Уходим, быстро!

— Простите, но мне пора, — откланялся парень и торопливо ретировался.

— Стой! — старуха цапнула воздух когтистой ладонью, но Выпь уже выскочил за дверь.

Когда поднялись в воздух, Медяна шумно выдохнула.

— Фух, ну ты учудил! Знаешь хоть, куда тебя занесло?!

— Нет, — Выпь глянул вниз, на ровный ряд крохотных низких домов, со сросшимися в один сплошной ковер крышами, затканный белыми, словно бы восковыми цветами.

— Это же соседи! Домовины, Чужой Двор! Я надеюсь, ты там никого не встретил и ничего не оставил?

— Нет, — догадался соврать Выпь, — а что, там есть кто живой?

— Нет, живых там точно нет, — облегченно вздохнула Медяна, — но отец…

— Не узнает, — привычно откликнулся Выпь.

Мыслил — вернуться следовало непременно.

Потому что браслет.

И — хмурясь, коснулся фильтров — Манучер.

— Я пока не знаю точно, как это могло случиться, ты сам в курсе — у нас все налажено, отрепетировано. Он просто очнулся в середине вивисекции, мои люди даже не успели… Кто мог предположить, что у него хватит сил?

— И правда, кто?

— Я не хотел ставить персонал под удар, это же аффектированный Третий. И — это же Башня! Он не мог уйти, в его состоянии, в снег…

Гаер кивал на каждое предложение. Поддакивал.

— Действительно. В его состоянии. В снег. Из Башни.

— Но ты бы видел! — продолжал надрываться гистор. — Он просто шел, как мясо-машина Оловянных, пер вперед и… Творил что-то невероятное.

— Постой. Не части. У меня есть план.

— Правда? — приободрился собеседник.

Рыжий важно кивнул. В маленьком рабочем кабинете было тихо, стены надежно огораживали от суеты поднятой по тревоге Башни.

— Я как следует раскурю вот эту трубку и как следует забью в твой дымоход. Вещь будет испорчена на все последующие воплощения, но моральное удовлетворение определенно заслуживает такой жертвы.

— Однако… — протянул мужчина, невольно прижимаясь поджавшимся тылом к шкафчику.

Рыжий глубоко затянулся, выдохнул аккуратные дымные колечки и вдруг рявкнул:

— Так что кончай уже прихорашивать мой пушистый персик, хватай охотников и чтобы притащили за ребра парня, слышал?! — подался вперед, предупреждающе вскидывая руку. — Еще хоть одно оправдательное блеяние в свою защиту — на шашлык пущу.

Гистор волевым усилием проглотил ком из горькой гордости пополам с заготовками речи и торопливо, по стеночке, покинул кабинет.

Гаер, ухмыляясь, откинулся на спинку стула. Закинул ноги в разношенных ботинках поверх белоснежного веера докладов. День определенно задался и обещал быть долгим.

***

— Эй, Кальмар, харэ мухлеж разводить…

— Кракен, — хором вздохнули прочие игроки, а Джуда лишь блеснул зубами, блудливо трепетнул ресницами.

— Ай, какой такой мухлеж, о чем говоришь? Я честный муж.

— Ты бесчестный мудак, — поскреб щетину Дятел, рассматривая оставшиеся на руках карты, — чтоб тебя… Эй, Муся, шустрый у тебя выученик оказался.