Жрать ходил, оголодал небось, пока добычу втягивал.

— Пошел! — рыкнул Выпь. — Прочь пошел!

Особый дернулся и получил банкой по морде. Лопнуло, душки в стеклянных брызгах порхнули на волю, затанцевали, слепя глаза волосожору.

Выпь безжалостно обкорнал ножом густые волосы, обхватил Юга за плечи и что есть мочи потянул к себе. Едва не завалился на волосожора в обнимку с парнем, зато оставшиеся путы разошлись с сухим треском.

Волосожор скоро переместился на «потолок» кокона — Выпь с трудом увернулся от липкой массы, сплетенной из человеческих волос ловчей сети.

Поудобнее ухватил Юга, скользнул рукой по затылку и едва не отшвырнул тело прочь. Почудилось — волосы черной рекой выливались из головы, гладким потоком затапливали кокон…

Волосожор прыгнул. Выпь успел поймать движение краем глаза, развернулся, выбрасывая руку с ножом — сталь села аккурат в уродливую маленькую голову, застряла между глаз.

Особый содрогнулся, отскочил, закружил по кокону, слепо натыкаясь на стены и раскачивая кладки.

Выпь, не медля, потащил Юга прочь.

Щель так и не затянулась, а протиснуться обратно с грузом, оказалось, как ни странно, легче. Кокон словно раскис, просел, от стены отходили отдельные волоски, будто приключилась с ним нутряная гниль.

Как только Выпь оттащил Юга подальше, кокон загорелся.

— Я справилась! — счастливая Серебрянка была тут как тут.

— Мы тоже, — пастух бездумно таращился на огонь, с жадностью пожирающий стог из человеческих волос, тел и особых.

Отвратительно воняло паленым.

— Он живой?

Пастух оторвал взгляд от огня. Про ношу только вспомнил, ругнулся про себя. Прислушался, коснулся пальцами смуглого горла в обмотке зеленых шариков.

— Живой вроде. Дышит.

— Тогда можно я его стукну?

— Нет. Он и без того… стукнутый.

Словно услышав их, Юга вздрогнул, глубоко вздохнул, открыл глаза. Увидел вблизи пастуха и рванулся. Выпь с удовольствием разжал руки, позволяя тому брякнуться оземь.

— Твою-то мать… Что за?!

Увидел костер, услышал дурной запах. Скривился, с трудом сел, собирая в косу волосы, столь же длинные, как и прежде, до кокона. Выпь помнил, как укоротил их едва не под корень.

Потом. Все потом.

Тронул за плечо:

— Давай отсюда. Вонь страшная, у Серебрянки голова болеть будет.

Схватил за руку, помог встать.

Пока шли прочь от быстро прогорающего кострища, Юга все обирал с себя чужие, липкие волосы. Его собственные, стянутые в косу, чинно лежали на спине, блестели пуще прежнего. Выпь смотрел на своих спутников и грустно думал, что из них троих — ни один не человек.

У Юга глаза были черные, глухие, без блеска. Когда смотрел — любому не по себе становилось. И томно, и так-то жутко, тоскливо делалось, будто глядит на тебя что из литого этого мрака.

Выпь все чаще задумывался, кто его такого породил, уж больно парень выделялся — как по внешнему устройству, так и по внутреннему содержанию.

— Мото…как?

— Мо-то-цикл, — по слогам повторила Серебрянка, — ваши тахи похожи на мотоциклы.

Юга всплеснул руками, мотнул косой:

— Ай, что за нелепица! Никакие они не циклы, обыкновенные, домашние особые.

— А я говорю — мотоциклы! У всадников этих, вердо, даже шлемаки и куртки как у байкеров!

— Ты где таких слов понабралась, мелочь пузатая?

— Я не пузатая! — Девочка топала на спутника ногой, как на домового рыжего жука. — Сам ты мелочь, вообще, о чем с тобой можно разговаривать?! Так и норовишь обсмеять!

Выпь втиснулся между спорщиками и мирно поведал:

— Тахи, когда маленькие — шустрые, толстые и многоногие. У одной особи до шестнадцати лап может быть. Потом растут. В длину вытягиваются, в толщину меньше делаются. Бегать начинают. Лапки, чтобы удобнее было, вот так вот, кругом подворачивают. А под грудь и хвост ловко подводят, так и бегут-катятся. С возрастом костенеют, взрослых тахи уже и под седло ставят.

— Это очень странно и очень неправильно, — упрямо надулась лысая девочка, — так же, как и Полог ваш, и еда ваша, в брикетах-концентратах, и словечки дурацкие…

— Ты послушай ее, такая мелкая, а уже все ей не нравится. Ну и валялась бы себе у сладня, кому ты вообще такая сдалась?

— Юга, — укоризненно сказал Выпь.

Облюдок только фыркал.

К зенице Полог сменил цвет, окрасился колючим ржавым багрянцем. Ела глаза липкая сухая пыль, забивала горло до кашля. Травы под ногами вовсе не осталось, все выпалило жаром, выжрали особые. Выпь привычно молчал, берег дыхание, Юга изредка ругался, да так забористо, что Серебрянка краснела.

Путники вышли к селу — и остановились на некрутом взгорке. Девочка стиснула руку пастуху, шепотом спросила:

— Что это?

— Шлюпка, — глухо опознал Выпь.

А Юга тихо присовокупил очередное емкое, жгучее.

Шлюпка низко висела над становищем, похожая на плоский каменный блин с бахромчатыми рваными краями. Из брюха вниз тянулись лесенки — много-много, прочных и на диво длинных.

— Как думаешь, уже все? — Юга глядел на шлюпку, не мигая.

Выпь не сразу ответил. Сказал:

— Обойдем. Нечего зря дразнить.

— А я бы завернул в гости, — протянул облюдок, — скарба там осталось не меряно…

— Мертвых обирать?

— А им-то что? — приподнял бровь облюдок. — Возьмем еды в дорогу, может, дарцами разживемся. С них не убудет.

Пастух насупился.

— Под шлюпку соваться негоже.

— Так не суйся. Я сам схожу, осмотрюсь…

— Юга, Юга, я с тобой! — тут же вызвалась девчонка.

— Вот уж нет, ты с Выпь здесь потопчешься.

— Ну а вдруг там опасно, вдруг тебе помощь понадобится?

— Здесь жди, — строго оборвал Юга.

Кивнул Выпь и зашагал вниз по склону, прямо под тень.

Надо сказать, под шлюпку Юга первый раз в жизни лез. До этого момента только однажды ее и видел, в смутном, неприятном своем детстве.

Осторожно ступая, миновал раскрытую, бессильную граду, двинулся по улке, держась Домов. Взрослые и юные трованты стояли пустые, испуганные и опечаленные, при виде живого человека распахивались, просили зайти. Туша хищника висела над головой, давила. Юга глянул быстро раз, второй, на третий осмелел и изучил пристрастно. Брюхо у твари оказалось неровным, в буграх-вмятинах, а лестницы свисали из округлых оконец-глазков, затянутых мутной пленкой. Понемногу лестницы ссыхались и укорачивались, совсем скоро нажравшаяся туша должна была стряхнуть оцепенение и медленно уплыть дальше.

Юга поборол накатившую дурноту, отвлекаясь, заглянул в окно ближайшего Дома. Огладил камень, мысленно успокаивая. Дом дрожал, остро переживая смерть хозяев, чувствовал за собой вину — но никто из людей не мог сопротивляться зову шлюпки. Едва его заслышав, бросали дела, покидали Дома и поднимались, цепляясь за услужливо протянутые лестницы.

Кто не мог идти сам, того несли другие.

— Детей даже прихватили, — сказали за спиной.

Юга едва не кувыркнулся через подоконник. Круто обернулся.

— Ты? Что пришел-то?

Выпь не ответил, оттеснил его плечом, хмуро оглядел Дом. Закинул голову, рассматривая шлюпку. На пояс уже пристроил нож: видать, с какого Дома прихватил.

Юга осторожно, вежливо обшаривал другой Дом, побогаче. Оставшуюся на кухне еду завернул в тряпицы, убрал в сумку. Дом грустно следил за не-хозяином, но препятствий не чинил. Чуял, что родные в него уже не вернутся.

По крыше что-то ударило.

Юга высунулся из окна, увидел Выпь, сосредоточенно подпрыгивающего на спине Дома.

— Ай, ты чего удумал?!

Пастух не ответил. Стащил с плеч и отбросил сумку, едва не засветив Юга по голове. Примерился к ближайшей лестнице.

— Э-э, ты погоди, куда собрался!

Юга, ругаясь, оставил вещи и полез следом за пастухом.

— Куда несет тебя? Совсем мозги отшибло?

— Проверить хочу. Кое-что.

— Что «кое-что»?

Опять не удостоив его ответом, Выпь сильно толкнулся, высоко подпрыгнул и в этот раз зацепился-таки за перекладину. Качнулся, подтянулся, перехватил руками…