— Надежное место для схрона, — поддержал Лин, вместе с Михаилом проверяя палкой обрывистый склон оврага.

— Да, — Плотников помолчал. — Поэтому и выбрал.

Наконец, палка запуталась в чем-то, похожем на водоросли или волосы. Михаил пролез вперед, не без труда отстегнул маскировочную сеть, потерявшуюся под слоем дерна. Лин подсобил срезать актисами, где надо.

— Вот оно, — почти шепотом сказал Плотников, отступая.

Фонарь поставил на землю — нужды в нем больше не было. Баранец спал в норе, поджав под себя четыре ножки и подогнув круторогую голову. Тело его светилось песочно-желтым, и от жара было прозрачно, как янтарь. Там, в глубине тулова, черным рисовался абрис спрятанного оружия.

— Я положил, я взял, — негромко проговорил Михаил.

Плотницким ножом чиркнул себя по ладони, пуская кровь. Коснулся бока баранца и тот втянул в себя соленое — без остатка.

Михаил глубоко вздохнул, заново узнавая оружие и позволяя ему признать себя. Он опасался — глухо и глубоко — что Статут сыграет против него, лишит силы железа и силы огня. Что сабля и револьвер больше не лягут ему в руки так, как ложились раньше.

Но житейское море, отступив, оказалось рясцовой лужей, едва сумевшей прикрыть скуластые рифы и обитые железом черные сундуки. В сундуках тех, знал Михаил, возились чудовища, гнули хребты, выдавливая соленое кованое дерево.

Лин за его спиной безмолвствовал. Чувствовал момент, не иначе. Когда он вообще видел Иванова без оружия?

Михаил слабо усмехнулся и потянул саблю на себе, вытаскивая из полуденного меда янтаря, как из подтаявшего масла. Оружие мигнуло скупой улыбкой приветствия и погасло. Вороненое лезвие вообще редко когда улыбалось, любило темноту больше крови.

Плотников пристроил ее в ножны, револьвер вернул в кобуру, приласкав истертую шершавую рукоять.

— Оружие тебе как небу птицы, — грустно признал мальчик Оловянных, покачивая головой. Свет опаловыми каплями скользил по его волосам, подрагивал в блюдцах глаз. — Я горд сражаться с тобой бок о бок.

— Будь моя воля, ты бы свои актисы только как модель в натюрморте использовал, — отозвался Михаил.

Лин робко улыбнулся, осторожно коснулся его плеча пальцами — благодаря или останавливая — и развернулся на подъем.

Госпожа Танакиль, уловил Волоха обрывок быстрой, темной фразы. Танакиль, значит. Хорошо.

Их привели в замок под конвоем стражи и под напутствия старика, чьих овцов-баранцов они так неудачно примяли. Сперва думали взять в рукава из соляной коросты, но Волоха глянул на командира мечников, и он не стал настаивать. Хватило и того, что пошли миром.

Хом спал. От гривы травы пахло поздним летом и гвоздикой, а собой была она густа, непролазна. Предводительствовал высокий страж, и шел он, ориентируясь на мерцающую в темноте веревку, протянутую на высоте локтя. Изредка касался ее рукой, словно слепец.

Через равные промежутки на вервие ракушечными наростами вспухали узлы. Вся масса травы была проникнута, пролеплена веревочной паутиной.

Дятел молча толкнул русого, кивнул в сторону и Волоха напряг глаза, успел заметить промельк белого, быстрого за границей джута.

В траве кто-то жил.

Люди не были ей хозяевами.

Замок госпожи Танакиль стоял в ущелье, прижавшись лопатками к отвесной скале. Подступы берегло травяное море и голые камни, влажные, в слюне извергающегося водопада, наполняющего быструю реку. Волоха не часто видел в своей жизни замки — Лут сберег. Но этот, рисующийся в темноте узкими, как кошачьи зрачки, стрелками бойниц, показался ему очень старым. Останцем, клыком некогда великолепной челюсти.

Встречала их та же замурованная в вороненые доспехи молчаливая стража.

— Здесь все как будто на измену подсели, гаджо, — поделился цыган. — Не иначе, разборки с соседями. Овец делят.

— Я буду рад, если это окажется так, — негромко отозвался Волоха.

Он ждал, что их отведут в подобие тронного зала, но не было зала, и трона тоже не было. Госпожа встретила гостей в пустой трапезной, где несколько слуг торопливо разводили огонь в камине.

Поднялась навстречу.

Стража расступилась, образуя живой коридор и Волоха, помедлив, приветствовал хозяйку легким поклоном.

— Госпожа Танакиль.

Женщина оказалась много старше него. Черные волосы, тронутые крылом зимы, зубчатый венец с сеткой, больше походящей на бармицу. Простое, по шею закрытое платье. Внимательные светлые глаза.

Она всмотрелась в лицо русого. Сделала короткий жест рукой и стража покинула зал. Остались лишь четверо по углам. Тени камней — их присутствие Волоха чувствовал, но глазами не видел.

— Приветствую вас в стенах замка Стернь.

Голос Танакиль был глуховатым, мягким и холодным, как снежная ночь. Укрывающие стены гобелены прятали звук, но Волоха готов был поклясться — в этом замке слишком тихо, словно в утробе чучельного животного.

— Благодарю вас. И должен принести извинения — моя корабелла повредила ваше стадо.

— Я знаю, — женщина коснулась пальцами темных век, — наблюдала с балкона за вашим… Падением.

— Управляемым снижением, дамочка, — влез Дятел.

Танакиль будто не услышала цыгана. Продолжала, обращаясь к Волохе.

— Вы всполошили мою стражу, но не стану скрывать, меня занимает иное. И ваша корабелла, капитан, может оказаться полезной. Поэтому я велела вывести вас из моря травы.

Слуги продолжали воевать с кресалом. Огонь упрямился — маленькими укусами подъедал растопку, но отвергал сытные куски.

— Разве вас не волнует причина нашего появления? Возможно, следом прибудут гвардейцы. Или кто-то еще из вольных бродяг Лута.

Танакиль горько усмехнулась.

— Ах, капитан. Случись это, я бы первая благословила Лут. Но увы. Вы первый, кто благополучно преодолел зонтег за многие годы.

Волоха почувствовал, как за спиной переглянулась команда. Никому не улыбалось застрять на пяток лет в компании травы и овец.

— Нельзя войти, а выйти можно?

— Я не могу ответить на ваш вопрос, капитан. За годы… Консервации была потеряна связь с Лутом. И корабеллы, и веллеры, способные взмывать в его глубины — все исчахло.

Волоха провел рукой по волосам. Решай проблемы по мере их поступления, сказал сам себе. Они нужны были хозяйке замка Стернь. А проверить зонтег на проницаемость изнутри можно чуть позже, когда Еремия отлежится.

— Хорошо, госпожа. Расскажете, в чем мы можем быть вам полезными?

— Непременно, капитан. Однако прежде — ваши люди наверняка устали и голодны? Я распоряжусь, чтобы их накормили и предоставили комнаты. Эстер!

Служанка, помогающая оживить огонь, тут же вскочила, сложила руки на переднике. Опустила глаза долу.

Волоха только теперь хорошенько ее рассмотрел. Кольнуло холку дурное предчувствие. Эстер оказалась не красавицей по меркам большинства: слишком худая, плоская, с короткими волосами. Но лицо ее притягивало удивительной миловидностью, живостью; заставляло искать ответного взгляда.

Так похожа на Элон — и почему ее образ, преломленный Лутом, вдруг оказался здесь?

Плохо, подумал Волоха. Здесь опасно.

— Слушаюсь, госпожа.

Волоха обернулся к остальным, кивнул. Цыган недоверчиво выпятил губу, скрестил руки на груди, всем видом показывая, что с места не сойдет. Остальные же, получив разрешение, отчалили, вслед за юной Эстер.

Волоха проводил девушку взглядом.

Надо же. Будто гистологический срез баснословного оригинала.

Элон Соланж, прима-ассолюта Театра-на-Камне.

***

Один Лут знает, почему она выбрала именно этот маршрут. Волохе было чем заняться, кроме как глазеть по сторонам — он с ребятами натуго затягивал кольчугой правый бок корабеллы, а это была работа.

Такая работа, что можно и отдохнуть. Даже Волоха позволял себе передышки, не только команда, которая всяко искала повод отвлечься.

Мусин с Буланко провожали проходящих девушек незамысловатыми комплиментами, Дятел изредка отмачивал что-то смачное в адрес особо выдающейся особы. Иночевский работал молча, а отдыхал, читая книгу.