Михаил прыгнул, выхватил у ближнего воина копье, с маху кинул. Нырнуло то копье в грудь стража Волохи, да так к чурбану жертвенному и прикололо. На Михаила кинулись сразу трое, как псы на взметнувшегося медведя, но Иванов их раскидал. Еще один подхватился с воем. Его Иванов за тулово поймал, смял с кольчугой, как куклу, шлепнул о землю — только мокро хряпнуло.

Попятились люди, закричали, наладили стрелы.

Только и стрелами не укрылись.

Подступились было к нему, но Михаил выдернул из земли, как репу, чурбан в виде сидящего зайца. За зайцем потянулись из потревоженной почвы корни, унизанные пульсирующими бубонами. С маху обрушил чучело на противника, снес, как река гнилую плотину.

Прошел Михаил, словно буря по молодому леску — где до смерти сломал, а где согнул в три погибели.

А потом навалились на него с двух сторон, прижали к земле, едва удерживая в четыре руки… И Михаил с трудом пришел в себя.

После этого случая отказался Плотников от Лута. Испугался, чего таить. Силы своей, власти Лута. Как голова сладко кружилась — помнил. Как косточки врага хрустели, будто перепелка в лисьей пасти — тоже навек в ушах засело.

Михаил закрыл верное оружие, спрятал дальше от самого себя. Сел на Хоме Росы. Здесь плотничал, растил огород и приблудную кошку Машку, рыбачил, ходил в лес по грибы и ягоды. Жил не тяжко, трудился, как честный человек.

Думал, глупец, от Лута скрыться.

А Лут сам к нему пришел. Белым мальчиком.

Извертелся Михаил без сна, мысли жалили, что клопы. Выбрался из горячей постели на крыльцо, сел на ступеньку, достал из тайничка самокрутку. Редко курил, от силы пару раз в год. В Луте, бывало, куда чаще смолил…

Даа…

Выдохнул дым, поник головой. По всему выходило, одолел его Лут. Поманил, покликал, а тот и рад бежать. Нила-Крокодила он знал по словам едва знакомых, слава о его мошенствах ходила далеко. Исчез Нил вроде, говорили — на Хоме Альбатроса сел, век вековать.

Ан нет.

Мальчика синеглазого Михаил сперва за Первого не признал. Когда увидел — лицо, вся белая кожа была исшита черной нитью. Болел. Кожу скинул, новая наросла. Жарило его страшно, за сорок точно. Человек бы помер, а этот выкарабкался. Михаил его остужал — в мокрые простыни обертывал, в них же в купальню опускал, в ледяную речную воду. Лед таял, но и жар утекал, водой уносило.

Теперь хоть прояснилось, куда белого тащило. На Хом Полыни, не ближний свет. Михаил поскреб мизинцем переносицу. Голым в Лут идти, что голову в мясорубку совать. Следовало вернуть себе оборону. Вот только признает ли? Примется ли к руке? Сберегло ли валентность?

Вздохнул, волнуясь. Звал его Лут опять, но теперь голос у него был мальчишеский, ломкий, а глаза — синими.

Остаток дня Юга проспал. Словно выпал из всего настоящего и вернулся только под вечер. Проснулся, когда его будто пнули под ребра — хорош, мол, валяться.

Мысли спутались. Или голову ему наизнак вывернули, волосами внутрь? Смутно помнил события, а их черед — хоть убей. Поднялся тяжело, зацепился глазом за дикту.

Клык ее прикусывал полог, ограждал. Или сторожил. Юга приблизился, прошелся пальцами по наростам-кольцам. Тяжелые на вид, холодные. И весь ствол оружия был испещрен мелкими подрезами. Раньше, вроде, и не было их…

Юга попробовал выдернуть дикту, но та сидела прочно. Будто корни пустила. Взялся двумя руками и вздрогнул от неожиданности, когда в глаза ягодным соком брызнул закатный свет.

Второй замер, придерживая рукой полог. Юга тоже застыл, точно пойманный вор.

— Поставил, чтобы не тревожили, — медленно произнес Выпь. — Моя палатка, но все равно лезут.

Отстранил Юга, легко, одной левой, выдернул дикту, убрал за спину.

— Выспался? — спросил, глядя сверху.

В отросших волосах его запутался колючий запах полыни, сухой земли, огня. Впалые щеки не бриты. Зеленью горели бусы на запястье. Юга кивнул заморожено.

— Как бревно, — подтвердил хриплым со сна голосом, взялся переплетать косу, раздирая пальцами пряди, — что я пропустил?

— Ничего важного. Столпы только прибыли. Хотят нас видеть.

Юга замер. Глубоко вздохнул, с силой выдохнул.

Столпы, они же жеребьевые, избирались Лутом в лихую пору для подсобы Башне. Никто не знал, на кого падет жребий, по каким приметам Лут ставленников выдвигает, а только в положенный срок к арматору прибывали выбранные люди.

Лут их таврил особым клеймом — всякий раз разным. В этот раз наградил выжженной на тыле кисти цикадой. Слинять должно было, если дело сладится.

С клейменными Башня и должна была дальше справляться. Луту не перечили, кого избрал, с тем и вставали плечом к плечу.

— Где мы, а где столпы, пастух.

Выпь на это только криво, непривычно усмехнулся.

— В одной лодке, Юга. В одной лодке.

Юга закатил глаза:

— Ай, куча народа наперлась, а грести нас поставят, пастух, вот увидишь. Остальным лишь бы с трибуны руководить. Ладно, давай поглядим, что там за благородное собрание.

Второй шел впереди, указывая дорогу. Сам он не разбирался в лагерном устройстве до того, как попал сюда. Знающие люди пояснили. Оказалось — под питательную основу лагеря выбирали специальных людей, крепких телом и умом. Готовых принести себя в жертву во имя спокойствия и защиты собратьев. Нарекали таких стромами, а растили и готовили на Хоме Колокола, в толстостенных, от людей огражденных, монаках.

Когда приходил черед, строма в специальном обряжении живьем закапывали в землю. И уже напряжением, соединным усилием воли и физической тяги, стромы выпускали из себя первые ростки лагеря — стены, укрепления, ловушки… То, что поднималось над поверхностью, вырезано было на их телах, а люди только принимали и дополняли костные конструкции своими силами.

Сказывали, что самые старые города на Хомах тоже стояли не на ровном месте.

Выпь слушал эти объяснения. Молчал. Знаю я место, где из камней растят дома, думал. Но чтобы из людей строения добывали — такого, пожалуй, не упомню.

Было еще: на Хоме Оливы готовили лучших огневых стрелков, аммонес, на Хоме Фарло учили пешников, а Хом Шартра похвалялся стабилизированными, особой породы скакунами. И никто в стороне не остался.

Лагерь поднимался, прорастал живыми стенами. Солдаты деловито крепили насыпи. Юга видел гребни, строгую их линию, ряды одинаковых двускатных палаток, сторожевые вышки. Где-то там был враг с которым он так неудачно столкнулся.

— Давно здесь? — спросил, когда миновали половину пути.

Лагерь имел форму прямоугольника, палатки столпов находились у площади для общих собраний.

— Две недели.

— И что? Гаера видел уже?

Выпь покачал головой. Скулы у него затвердели от этого имени.

У входа в красноверхий шатер стояла охрана. Дуплет, в глиняных масках-окаринах. У одного шесть отверстий-дыхальцев, у другого четыре. Пырились ложноглазые в горизонт. Ко всему одинаково равнодушные, кроме нарушения дисциплины. С Хома Стени прислали, лучших отобрали для Отражения.

Синхронно отпахнули крылья полога и Второй застыл рядом с Третьим под прицелом человекова внимания.

— Что же, — первой опомнилась женщина с короткими, в скобку остриженными коричневыми волосами. — Теперь мы знаем, что Башня не солгала. Я Солтон.

Она подала руку Третьему и тот принял ее. Сжал худое сильное предплечье.

— Юга, — представился хрипло.

Следующим приблизился человек с пятнистым, будто ржой изъеденным лицом.

— Пегий, — сказал отрывисто, хлопнул по ладони Третьего и вновь отошел.

— Сом, — плотный мужчина с широкой улыбкой приветствовал Юга, постучал его по спине. — Вот так, осталось дождаться Башню и привет!

— Башня никогда не спешит, — кисло отметила женщина.

— Но никогда не опаздывает, — весело отозвались ей, и Выпь круто развернулся, остановив дикту в ладони от головы Гаера.

Рыжий только зубы оскалил.

— И тебе привет, пастушок. Вижу, вы с рапцис морено все так же дружны? Похвально.