Вот только куда? Куда теперь?

— И куда мы теперь?

Сердце у Второго бухнуло тяжело. Остановилось.

Юга смотрел вопросительно, молчал. На смуглых скулах таяли снежинки. Цеплялись за ресницы. Мерз Третий легко. Выпь подумал, что содрал бы с себя кожу, горячую шкуру, чтобы накинуть ему на плечи.

Мысленно отпинав себя за трусость, потер лицо.

— Печати говорили, что есть Сиринкс, — наконец заговорил, — и что она, она может научить владеть Голосом, чтобы не было вреда другим…

Юга быстро перебил.

— Сиринкс — женская особь твоего вида?

— Да.

— Собираешься искать, значит, — Юга склонил голову, упер руки в бедра. — Примерно представляешь, где Сиринкс эта может обретаться?

— Нет, — Выпь виновато пожал плечами.

— А как выглядит?

— Не-а.

— Тогда как, Лут тебя забери…

— Я буду слушать, — улыбнулся Выпь. — Я узнаю.

Юга ошарашено покрутил головой. Был он с утра непривычно бледен, и Второй, решившись, быстро коснулся ладонью кончика его носа.

Третий дернулся, вытаращился, молча приоткрыл рот.

— Холодный, но не сухой, — задумчиво сообщил Выпь, — я боялся, ты простынешь здесь.

— Или я тебе собака?!

— Кошка скорее, — признался Второй, увернулся от удара, — так ты поедешь со мной?

— А что еще сказали тебе Печати?

Выпь пожал плечами, стараясь казаться беспечным.

— Что-то про рокарии Третьих. Кластер. Про водную библиотеку…

— Моя вотчина, значит… Знаешь, что, пастух, пожалуй, мы разделимся. Я отправлюсь навестить предков, а ты будешь выслушивать свою зазнобушку.

Выпь поморщился. Издевка в голосе Третьего его задевала.

— Не зазнобушку. Мне нужно, чтобы она меня научила. Чтобы я… Чтобы я не навредил тебе. А вот идти одному на Хомы Третьих не лучшая идея.

— Все лучше, чем тащиться туда вдвоем. Должна сработать родовая память, знаешь ли. Как у тебя, — улыбнулся, показав острые зубы.

До тэшки успели добраться. Судя по ошарашенным взглядам работников воронки, такие вот легко одетые заблудные туристы Хому были в новинку. Лутоны, однако, у туристов водились, и места на тэшке нашлись.

Посадка затянулась. Залы ожидания здесь так и не завелись, и Юга дрожал, прятал голые ладони под мышками. Однако приглашение согреться от бригады снеголомов, мужиков денежных, только что с вахты, не принял, независимо жался рядом со Вторым.

Когда поднимались по трапу — покрытой инеистым пушком доске с набитыми поперечинами — Выпь решился.

— Если будем жить на севере, — сказал, стараясь держаться спокойного голоса, — я сошью тебе шубу, мерзляк.

Юга споткнулся, будто Выпь саданул его по затылку.

Не повернулся, не ответил даже, просто втянул голову в плечи.

Уже на палубе проговорил:

— Нет. — И улыбнулся, прежде чем Выпь понурился. — Когда мы будем жить у моря, я подарю тебе плавки.

***

Дятел сел рядом. Бесстыдно затянулся, прикуривая от Волохиной сигареты, с кряхтением вытянул длинные ноги.

Помолчали, разглядывая красующийся, ластящийся Лут. Страта была спокойная, не опасная, Лебединая дорога — ни Спиралей Бруно, ни роз Лута в пору цветения. Можно было расслабиться и отдышаться.

— Ну так и, гаджо? Гостиных домов поблизости не валяется, а тебе неплохо бы выспаться да кончать с этой дрянью. Я не про Хом Бархата, кстати.

Поймал за руку, задрал рукав, обнажая укусы.

— Я сам себе врач.

— Ты сам себе враг, упертый русак, — возмутился цыган. — Куда жопу мостишь? Нужно и корабеллы спрятать, и нам подлататься.

— Я знаю.

— Так что? Тренкадис? К Агон заскочим на огонек?

Волоха затянулся еще.

— Двигаем к Элон.

— К этой твоей стриженой вертушке? — цыган фыркнул, грациозно повел руками, на что русый хрипло рассмеялся.

— Не говори, что претендуешь на лавры солиста.

— Боюсь, сцена для меня мелковата. Таланта не выдержит, треснет как попка княжны, — Дятел подмигнул.

— К Элон.

— К Соланж так к Соланж. Воля капитана — закон.

— Капитан! — к ним мячиком подскочил Руслан, едва не навернулся о ноги старпома. — На прямой связи Гаер! Страсть как желает говорить с вами…

Волоха выругался и — под неодобрительным прищуром звериных очей цыгана — забычковал сигарету о запястье.

***

Дорогой мой брат, знаю, ты не сразу отыскал это письмо. Тем лучше. Тем дальше я буду от Башни.

Ты сердишься теперь. Знаю. Но поступить иначе я не мог.

Не имел права оставаться в стороне, когда видел. Фрактальное зрение, у всех Первых так. Даже у отбраковок.

Если я верно понял, ты послал Третьего Ивановым, зная, что рано или поздно на него выйдет Второй. А во Втором ты предполагал наследника Истинного Гласа, Манучера, единственного, кого мог призвать к себе Глашатай. Так, Ивановы должны будут отправиться в Бухту, за корабеллами.

Пираты и сокровища, да?

Ты не пожалел старых друзей. Ставки были выше.

Если все верно, то первое проявление Манучера, первый манифест станет маяком.

Едва ли Второй об этом догадывается. Но я это видел, я это знаю.

Против Оскуро нужны будут подобные мне.

Выбраковки. Уроды.

Теперь ты понимаешь, для чего я ушел на Хом Полыни. Ты, наверное, знал об этом и раньше. Или я преувеличиваю твои способности.

Дорогой мой брат, я скучаю. Еще мне жаль. Не знаю, увидимся ли снова и будешь ли ты рад видеть меня нового.

Целую, обнимаю, жму руку.

Лин.

Последние два абзаца Гаер перечитал несколько раз, шевеля обкусанными губами. Щека дергалась.

Не то чтобы чтение трудно ему давалось, просто в этом корявом письме был весь Лин, с его нескладной убийственной логикой и искренней, наивной прямотой. Дочитав до жирной точки, больше похожей на кляксу или раздавленную муху, рыжий перевернул лист — на другой стороне был изображен сам хозяин Башни, черно-белый эскизный набросок.

Портреты Оловянному всегда удавались. Верно схватывал самую суть, обнажая скупыми линиями подлинник человека.

Арматор медленно сложил лист. Сначала пополам, потом еще, и еще. Упрятал в нагрудный карман, поднялся с пола, отряхивая зад от пыли. В комнату младшего брата — голые стены, кровать, стул, стол, шкаф, окно без занавесок — вход был только по пригласительным.

Гаер обыскал здесь все, благо личных вещей у Оловянного было немного. Рыжий надыбал кучу разноликой чуши, вроде обломков покусанных карандашей, камешков, какого-то собачьего свистка, ярких ластиков. Его бледнолицый брат, словно любопытный хомяк, стащил к себе в гнездо изумляющие его диковинки. Блестки не-эфоратного мира.

И вот, пожалуйста, уже под конец обыска наткнулся на письмо.

С ним в кармане и с трубкой в зубах Гаер направился на балкон.

Успел сделать пару затяжек, когда в ухе пискнул коммуникатор.

— Чего еще?

— Эфорат, арматор, — доложил Эдельвейс, знающий, как ценит шеф лаконичную четкость.

Арматор в сердцах аж плюнул.

Этого дерьма еще не хватало.

— Давай картинку, — буркнул, поворачиваясь задом к карабкающемуся на небосклон светилу.

— Есть хочется, — застенчиво признался Лин.

Нил шлепнул себя по лбу. Эступидо! Каков дурак! Даже не озаботился провиантом, оставались орехи да вода. Крокодил выпотрошил многострадальную сумку.

— Малыш, все что есть — все твое. Если зубы крепкие или орехокол где завалялся. Я хоть и Крокодил, такое не расшмякну…

— Спасибо, — Первый осторожно взял у спутника орех.

Сжал в кулаке до выразительного хруста.

— Будешь? — протянул Крокодилу сухую мякоть.

Так и съели вдвоем все.

За исключением одного. Того самого.

***

— Из чего они сделаны? Из какого такого сплава-металла? — спросил Нил, взвешивая в ладонях ак-ти-сы.

Какое-то слитное междуречье кис-кис-киса и акта.

Они обменялись своими драгоценностями — Лин возился с крутобедрой виолончелью, осторожно гладил полированные бока. Нил любопытничал, крутя страхолюдное, обоюдоострое оружие Первых.