Рычаг от катапульты сломался. Так вот в чем дело. Вот почему его сидение выстрелило вверх и чуть не проломило обшивку. Вдруг неведомая сила потянула нос самолета наверх, и сидение снова съехало на пол. Хорошо. Так намного лучше. Теперь он мог повернуть голову. Значит, шея не сломана.

И тут ужас снова охватил Алекса, когда он услышал леденящий кровь звук.

Винты.

Громкий, глубокий гул, который быстро приближался. Звук оглушал. Охватывал все вокруг.

О черт!

Вот тогда он по-настоящему испугался.

На корабле было четыре массивных бронзовых винта, каждый диаметром более двадцати футов и весом тридцать тонн. Четыре крутящихся, острых, как бритва, лезвия, вращались со скоростью более двух тысяч оборотов в минуту.

Приближаясь к четырем мясорубкам, Хок узнал наконец истинный смысл слова «страх». Страх не подкрадывался незаметно и не щекотал тебе шею ледяными пальцами. Нет, он взрывался у тебя в мозгу. Алекс сильно дрожал. Он сжал челюсти, чтобы зубы не стучали.

Капсула, в которой был заперт Алекс, неслась вперед, молотясь о борт корабля. От нее откалывались острые куски обшивки. Винты неумолимо надвигались. Теперь Алекс ясно представлял себе, как погибнет. Он видел, как его разрежет на мелкие кусочки и раскидает в разные стороны.

А скорость его движения все увеличивалась.

Он хотел держать глаза открытым до последнего момента. Хотел все видеть. Хотел смотреть страху в глаза, несясь к неминуемой гибели. Он во всех подробностях видел жуткие изгибы лезвий каждого винта, пока мчался навстречу круговороту.

Он заставил себя держать глаза широко открытыми.

Он был в безжалостных объятиях винта. Началось. Он попал в бурлящую магистраль, ведущую к смерти. Вибрация и шум заслонили все в мире, кроме неясно маячащих лезвий крутящихся винтов. Казалось, винт стал вращаться чуть медленнее, но, возможно, это ему только показалось. Теперь все происходило, как в замедленной съемке.

Он напрягся в своих путах, пытаясь разглядеть, что его ожидало. С этого расстояния зазоры между лезвиями казались гораздо больше. Но недостаточно широкими для такого положения под углом в сорок пять градусов. А что если он сможет резко переместить вес вперед? В его глазах вспыхнула надежда. Он сможет проскользнуть между страшными лопастями, если ему удастся как-нибудь опустить нос самолета… Минутку… Ведь из сидения вылетела спица… Веса катапультирующегося сидения, если оно ударит вперед, должно как раз хватить. Он ухватился за ручки по обеим сторонам кабины и дернулся вперед со всей силой, на какую был способен.

Последняя отчаянная попытка, шальной шанс выжить. Но если нос будет опущен вниз, когда он будет проплывать между двумя лопастями, может быть, тогда гравитация и гидродинамика окажутся на его стороне. Конечно, он не физик, не волновой механик, но, черт подери…

Сидение выстрелило вперед, и Алекс еще раз ударился о переднюю часть обшивки. Шлем снова смягчил отдачу. Он услышал громкий треск, однако воды не было. Только кровь, залившая ему лицо. Он ничего не видел. Ему показалось, что нос немного опустился перед тем, как беспощадная тьма накрыла его.

Полностью потерявший всякие ориентиры, болтаясь в поднимаемом винтами вихре, Алекс внезапно очнулся и увидел оранжевый диск солнца на линии горизонта.

Каким-то непонятным образом он все еще был жив.

Он стер кровь с глаз и заметил, что его сильно подбрасывало на волнах, поднятых четырьмя гигантскими мясорубками «Линкольна». Он видел, как удаляется от него покачивающаяся корма авианосца. Сердце так колотилось под ребрами, что, казалось, может пробить грудную клетку. Алекс понял, что нужно как-то выбраться из капсулы, но не мог совладать с трясущимися руками. Он несколько раз попытался пробить обшивку, но ему не хватало координации движений. Лишь с третьего удара он проломил ее.

И очень быстро понял, что совершил серьезную ошибку. Капсула кабины тут же начала наполняться водой. В передней части было больше всего свободного места, поэтому вода хлынула туда и капсула накренилась вперед. Она качнулась и начала тонуть. Алекс стремительно шел ко дну вместе с кабиной. Он стал яростно дергать ремни, которыми был пристегнут к креслу.

Футах в тридцати или сорока под водой пальцы последний раз рванули застежки, и он смог освободиться. Алекс выпутался из ремней, оттолкнулся и стал пробираться к поверхности.

Вынырнув из воды, он услышал громкий треск над головой и увидел повисший в воздухе большой вертолет марки «Морской король». Один спасатель, который уже был в воде, быстро поплыл к нему. Другой стоял у открытого люка вертолета, готовый к прыжку. Исходящий от вертолета поток воздуха нагонял волну, и Алекс ушел под воду, глотнув пару пинт морской воды. Он почувствовал, как спасатель тянет его за комбинезон. И через несколько секунд Алекс снова, отплевываясь, оказался на поверхности, где его тут же накрыло еще одной волной.

— Господи, сэр! — сквозь гул вертолета крикнул ему спасатель, умудрившись накинуть на него крепкую веревку и закрепить ее у Алекса на груди. — Мы вас чуть не потеряли, когда кабина пошла ко дну!

— Да, я знаю!

— Вы что, с ума сошли, сэр? Какого черта вы пробили обшивку?

Хок выплюнул последнюю порцию соленой морской воды, которую мог выдавить из своих горящих легких, потом повернул голову и улыбнулся. Его спаситель был совсем еще ребенок, ему было не больше двадцати. Петля у Хока на груди натянулась, когда его стали поднимать наверх, сначала медленно, потом быстрее, к зияющей пасти «Морского короля».

— Никогда не трогайте обшивку! — снова крикнул ему парнишка.

— В следующий раз не буду, — крикнул ему Хок. — Попытаюсь запомнить, что этого нельзя делать!

Эмброуз Конгрив подошел к дому двадцать один по Пятьдесят второй улице, пребывая в радужном настроении. А почему бы ему и не быть в прекрасном расположении духа? Он ведь собирался поужинать в клубе «21», его самом любимом месте, с лучшими во всем Нью-Йорке напитками. Спокойная прогулка по Пятой авеню при мягком свете луны была бесконечно приятной. Он здесь удобно устроился, поселившись в милом угловом номере в «Карлайле» на перекрестке Семьдесят шестой и Мэдисон. В номере было много уютного ситца и очень мягкая мебель. А еще его ждал огромный букет гортензий.

Благоухающий голубой конверт из цветочного магазина на Парк-Авеню был теперь надежно спрятан в кармане жилета Эмброуза. С чтением открытки можно и подождать. Главное, он знал, от кого эта открытка. И этого было вполне достаточно.

Эмброуз приберег открытку на потом. Он предвкушал, как закажет холодный мартини, а потом прочтет, что она ему написала, пока будет стоять у бара и ждать. Он специально пришел пораньше. Ему нужно было время, чтобы как следует посмаковать записку Дианы вместе с мартини.

— Добрый вечер, мистер Конгрив, — произнес вежливый господин, стоящий у входа в обеденный зал. Он протянул руку, когда Эмброуз вошел в знакомую комнату, до отказа набитую моделями катеров, самолетов и другими спортивными аксессуарами, подвешенными к потолку. — Приятно снова видеть вас здесь.

Конгрив тепло пожал протянутую руку. По его мнению, Брюс Снайдер был душой и сердцем легендарного ресторанчика. Высокий, красивый мужчина с зачесанными назад волосами, в безупречно скроенном костюме умудрялся сочетать в себе элегантную утонченность Нью-Йорка и легкость манер, которая являлась неотъемлемой частью его оклахомского воспитания.

Именно Снайдер поддерживал огонек клубной атмосферы; именно он распоряжался порядком социального расслоения в священных стенах. Он и только он решал, будете вы сидеть на одной из почетных скамеек в зале или отправитесь «в ссылку» за барную стойку. Но Эмброуз знал, что в отличие от многих людей его уровня власти Снайдер носил свою мантию легко и с искренним добродушием.

— Я жду одного человека, Брюс, — сказал Конфив. — Я пришел рановато, и меня мучает жажда. Может, я сначала перехвачу чего-нибудь холодненького в баре.