— Что вы такое говорите? Великий Аллах, да если вы хоть что-нибудь им сделаете, я…

— Вы что? Что вы можете сделать, мой дорогой султан? Послушайте меня одну минуту. Потом решите.

— Скажите этому человеку, чтобы он меня отпустил. И скажите этому странному созданию, чтобы оно убрало нож. Я вас выслушаю.

— Очень хорошо, — Бонапарт кивнул Шамутону и Ху Ксу, и они отошли. — Мой дорогой друг, у вас есть Национальный музей, который когда-то был важным фортом на острове Масара. Это так?

— Форт Махуд, — голос султана заметно дрожал. — Когда-то там располагалась штаб-квартира фельдмаршала Эрвина Роммеля.

— Да. Так вот, ваше превосходительство, именно там сейчас находится ваша семья — жены, дети, внуки. Некоторые служащие… Со времени вашего отъезда из Омана они все находились под моей защитой. Не беспокойтесь, мои люди в Омане защитят вашу любимую семью от террористов, которые попытаются причинить им зло.

— Нов моей стране нет террористов, — сказал султан, из него словно весь воздух выпустили. — Мои люди живут в мире со всеми народами.

Бонапарт улыбнулся ему так, как улыбаются неразумному ребенку.

— Никто не живет в мире со всем миром, ваше высочество. Вы, конечно же, слышали о растущей за пределами столицы угрозе со стороны ультраправой христианской группировки? О том, что йеменские силы подтягиваются с юга? Да, султанату Омана грозит серьезнейшая опасность.

— Боже мой! — сказал султан, опустив голову. Каким же он был дураком. Тщеславие притупило его защитные инстинкты, и он недооценил этого человека. Он был ослеплен блестящей перспективой получения ордена Почетного легиона, значение которого он внешне приумалял, но на самом деле давно мечтал получить.

— С этого момента и вы тоже находитесь под моей защитой, — улыбаясь, заявил Люка Бонапарт. — До поры до времени. Сразу же после произнесения вами речи и окончания пресс-конференции вас тайно доставят в Оман, где вы сможете присоединиться к семье.

— И мы будем пленниками островного форта?

— Это временная мера, уверяю вас. Как только будут установлены системы, позволяющие перенаправить оманское производство нефти, ограничения для вас и вашей семьи заметно смягчатся.

— Хотелось бы присесть. И может быть, выпить еще бренди.

— Пожалуйста. Позвольте, я вам сам налью, ваше превосходительство, — сказал Люка и занял место прямо напротив своего новообращенного союзника. — Возможно, вы знаете один из моих любимых стихов, который начинается словами: «В делах людей прилив есть и отлив»[21].

Султан не отрывал взгляда от янтарных глубин своего бокала, его глаза блестели, он думал о семье, которая была сейчас заложником этого безумца. Он поднял глаза и уставился на Бонапарта.

— «В делах людей прилив есть и отлив, с приливом достигаем мы успеха… Когда ж…»

— «Когда ж, — подхватил Бонапарт, — отлив наступит, лодка жизни по отмелям несчастий волочится…»

Султан закончил за него с горящими глазами:

— «Сейчас еще с приливом мы плывем. Воспользоваться мы должны теченьем иль потеряем груз».

— Прекрасно, прекрасно! Завтра утром мы должны воспользоваться течением, мой дорогой друг! Мир меняется на наших глазах! Прилив, с которым можно достигнуть успеха! А сейчас я предлагаю вам подняться наверх и немного поспать, а я вернусь к гостям. Скажу, что вы устали. Угром уведомите мир о своем мудром решении. Ну как, мы с вами пришли к пониманию?

— Боюсь, что так.

— Хорошо! Осталась еще одна деталь. Это очень важно.

— Ради бога, говорите сразу, что еще я могу для вас сделать.

— Вы предстанете перед камерами в десять двадцать. После этого я хочу, чтобы вы пригласили премьер-министра Хонфлера немного прогуляться. Скажете ему, что у вас есть разговор и что вам нужно поговорить tet-a-tet, что это очень важно. Не позволяйте ему отказываться. Вы поведете его по уединенной дорожке в северной стороне Елисейского дворца. Знаете, где это?

— Да, я там уже прогуливался несколько раз.

— Говорите ему все что угодно. Забросьте крючок. Скажите, что у вас есть некоторые сомнения на мой счет. Он за это точно ухватится. Вы меня понимаете?

— Да.

— Ровно через двадцать шагов вы должны найти предлог, чтобы отойти в сторону. Например, ваше внимание привлекла какая-то особенно красивая клумба. В общем, придумайте что-нибудь. Отойдите от него быстро. За вами будет наблюдать один человек.

— Этим человеком буду я, — вмешался Ху Ксу со своего стула в тени.

Стоящие на каминной полке часы пробили одиннадцать, и Хок оторвался от книги. Дождь барабанил в высокие окна, и время от времени раздавались глухие раскаты грома. Хок провел воскресный вечер дома, и все, в общем-то, было хорошо. Два раза он поднимал трубку и начинал набирать номер Эмброуза, потом клал ее обратно. Не стоило так над ним кудахтать. Эмброуз уже большой мальчик и наверняка спит с пистолетом под подушкой.

— Простите за беспокойство, милорд, — произнес Пел-хэм, как обычно, внезапно возникнув в дверном проеме. — Кто-то хочет вас видеть, сэр.

— Видеть меня? Неужели? А я не слышал звонка. — Черт, да ведь сегодня воскресенье, уже поздно. За окном проливной дождь. Кто будет ошиваться по улицам в такую ночь?

— Она вошла не через дверь, сэр. Она постучалась в окно кладовой.

Хок опустил книгу. Она? Это уже лучше. Но ситуация все еще представлялась невероятной.

— Пелхэм, ты что, шерри дегустировал?

Дворецкий не снизошел до ответного выпада.

— Она говорит, что это срочно, ваша светлость. По-моему, она расстроена, я проводил ее на кухню. Ее машина сломалась, а она куда-то очень спешит. Я дал ей чашку чая, сэр.

— Хорошо, старичок, скажи ей, что я присоединюсь к ней через минуту. Сам видишь, я в пижаме, не могу же я так выйти. Я только сбегаю наверх, надену что-нибудь. Как странно. Она постучалась в окно?

— Да, сэр.

— Пелхэм?

— Сэр?

— Как она выглядит?

— Ну, милорд. Она промокла насквозь, но очень красива. Причем красота у нее экзотическая, если мне позволено так выразиться, сэр. Она поразительно похожа на актрису, которую я видел в прошлое воскресенье по телевизору. У этой дамы восточная внешность, сэр.

— Джет.

— Простите, сэр?

— Ее так зовут. Я сейчас спущусь. Можешь проводить ее сюда к камину. Если тебе не трудно, предложи ей бренди.

— Конечно, сэр.

Хок понесся вверх по лестнице. Эта женщина постоянно являлась ему во сне со времени его возвращения с Лазурного берега. Иногда она представала хорошей девочкой. Иногда плохой. Алекс предполагал, что правда была где-то посередине. Он дал ей номер своего рабочего телефона и с тех пор больше о ней не слышал, уж было подумал, что все кончено. Она его как-то вычислила. Случилось что-то срочное, что толкнуло Джет на этот ночной визит. Сломалась машина? Да ладно, могла бы придумать предлог получше.

И все-таки с ней у Алекса было связано несколько весьма приятных воспоминаний.

Через пять минут он уже спускался по лестнице.

Толкнув дверь, он увидел ее профиль, словно выточенный из слоновой кости — она смотрела на огонь. Да, это была Джет. Она сидела на самом краешке большущего дивана — жуткой, до отказа набитой штуке, обтянутой светло-голубым атласом.

Такая же красивая, как в его воспоминаниях. Платиновые волосы зачесаны назад. На Джет были обтягивающие желтые брюки и бирюзовый топ. На голые плечи была накинута черная шелковая шаль. Да, одежда явно не по погоде, но, насколько он помнил, она так всегда одевалась.

— Привет, — сказал Хок.

— Привет, — коротко ответила она.

— По-моему, ты не очень рада меня видеть? Мне жаль, что так вышло тогда в Каннах.

Алекс хотел вести себя легко и естественно, но чувствовал неловкость. Внезапно в его душу закрались подозрения. Он совсем не был уверен в том, что знал истинную причину ее прихода. Неужели он и вправду так сильно ее обидел? Может, ему нужно было предупредить Джет, что он не сможет провести ночь в «Карлтоне»? Квик видел, как она наблюдала за ним с балкона. Может — о, черт! Если бы он курил, сейчас было бы самое время зажечь сигарету. Набить трубку. Хоть чем-нибудь занять руки.