Я в город через лаз кротовый пробрался, приглядывать, за выходящими да входящими, на крыше караулки устроился. Час сижу другой, коротаю. Скучно. Гляжу, Веркула за ворота выскочила. Ну ты ее знаешь. Жена бортника Деньки-хромого. Красивая баба, огонь, тут ничего не скажешь, но вот характер, дюже разгульный. Не зря ее муженек, вожжами частенько охаживает.

Так вот: выскакивает она за ворота, и прямиком в лес, а сама аж сияет вся, улыбкой светится. Ну думаю, тут что-то не так. Пристроился за ней. Пригляжу, думаю. Вдруг она и есть тот подсыл Чернобоговский.

Веркула по тропе немного прошлась, до ближайшего леска, пока от ворот ее видно не стало, обернулась, не идет ли кто следом посмотрела, и шасть в кустарник, и через него, на полянку, от лишних взглядов сокрытую, а там уж мужик Ефросиньи — белошвейки, Фома, поджидает. Вот и чего дураку надо? Жена красавица, искусница, вся из себя княгиня. Но видимо нутро кобелиное взыграло. Ну да не мне кромочнику дела ваши людские судить.

Любовь у них там на поляне приключилась. Да такая забористая, что ох. Загляделся я, на их милования, да так, что про все на свете забыл. Больно уж бурно все проходило. Вот и не заметил сразу, как кусты раздвинулись, и на поляну вышел Денька, хмурый, ну дык с чего веселиться, когда жена да сосед голые по траве катаются, в руках пень трухлявый держит, и все молча, как тень полуденная.

Размахнулся и швырнул в резвящихся любовничков гнилушку эту. Вот же затейник. Не даром ведь первый бортник в княжестве. Пенек этот ульем с пчелами диким оказался. Оземь ударился и раскололся, явив на свет люто обиженный, на такое к нему отношение, рой.

Ну а дальше я вообще счет времени потерял, хохоча и наблюдая за мечущимися по поляне, голыми, трясущими непотребствами любителями запретной любви. Ох, и шустро бегали они в облаке жужжащей напасти. А в это время рычащий, словно медведь после спячки, бортник, вырвал с корнем молоденькую березку. От куда только сил столько набрался, с виду-то сморчок — сморчком.

Дальше еще веселей началось, когда рогатый муж начал пчел от них отгонять корнями вырванного деревца, вот и не скажешь, что хромой, на столько ловко бегал: то к жене, то к соседу, да обратно, только по пчелам все промахивался, неуклюжий, и все по головам да по плечам попадал. Я живот от смеха надорвал. Ну вот скажи, как тут было про все на свете не забыть? Вот и упустил татя. — Он горько вздохнул, о потом прыснул в кулак. — До сих пор отойти не могу, как вспомню ту картину, меня на хохот пробивает.

— Ну вот что ты за существо такое. — Федогран еле сдерживал смех, который сочился слезами из глаз, несмотря на все попытки парня себя контролировать. — Даже разозлится на тебя нельзя. Трепло.

— Этот скоморох тебе причину, по которой подсыла упустил, рассказал. — Чащун с Ягирой подошли тихо, поэтому смеющиеся друзья их не заметили.

— Да. — Вытер глаза Федогран. — После этого, его наказывать рука не поднимается, а следовало бы.

— Что делать-то теперь будем? — Колдун присел рядом на корточки и окутался клубами дыма. — Мне в голову ничего не идет. — Такую задумку гаденыш испортил. — Вытянувшаяся рука деда отвесила смачный подзатыльник, и шишок улетев на несколько метров врезался в дерево, но тут же как не в чем небывало, вскочил на ноги и прибежал обратно.

— Сколько уже можно, дед, я ведь и обидеться могу. — Захныкал он, неубедительно состроив рожицу.

— Ты и обида, вещи несовместимые. — Пробубнил Чащун не поворачивая головы. — Ну так что делать будем?

— Ничего. — Пожал плечами Федогран. — Буду просто поосмотрительнее. Да и друзья поглядывать по сторонам будут повнимательнее. Что тут еще можно придумать?

— Я бы никому не доверяла. — Вступила в разговор Ягира. — Это глупо посвящать в нашу тайну еще кого-то. Врагом может быть любой, даже самый близкий человек.

— Даже ты? — Посмотрел, сощурившись, в глаза ведьме Федогран.

— Что ты хочешь этим сказать. Мальчишка! — Вспылила та и начала вытягиваться.

— Успокойтесь оба. — Рявкнул струей дыма дед. — Не время сейчас выяснять отношения. Федогран прав. Нельзя кидаться в крайности. Названые братья давно доказали свою преданность. Был бы из них кто-то подсылом Лживого бога, давно бы убили парня. Тут другой вопрос. Не проболтались бы. Что знают трое, знают все. Хотя насчет оборотня я уверен, что не могу сказать про Бера. Тот может проболтаться.

— Я с ним поговорю. Пусть он и туговат, и соображает немного заторможено, но, если поймет, что к чему, с него правду клещами не вытянешь. — Произнес Федогран внимательно всматриваясь в небо. Там небольшая тучка, где, со слов шишка, совещались боги, начала быстро приближаться и увеличиваться в размерах. Чащун обернулся, посмотрев туда же.

— Договорились наконец, долго что-то они. — Пробурчал он вставая. — Пошли поближе, послушаем волю божью. Сейчас свое решение выдадут… — И вдруг остановился, осекшись на полуслове, и уставился, недоуменным и восхищенным одновременно взглядом, вдаль. — Сам пришел. Неужто так и не смогли договориться?

По полю, со стороны восхода, шел опираясь на корявый сук дерева, поросшего в набалдашнике весенними листьями, высокий, прямой как струна старик, одетый в зеленую, как утренняя трава, хламиду, спускающуюся до земли. Его густые, длинные, седые волосы, стягивал венец, собранный в венок из листвы всех возможных в этом мире деревьев, и жужжащим там своеобразным ореолом тучей мошки. На одном плече крутилась большая беспокойная, рыжая белка, а на другом дремала, и ухала во сне, полярная сова. Около правой ноги косолапил черный медведь, с сидящей у него на спине лисой, а у левой гордо нес ветвистые рога, с щебечущей вокруг них стаей снегирей, олень. Сзади шествовал важно коричневый, мохнатый мамонт, раскачивая в такт движения белоснежными, длинными бивнями, едва не касаясь ими земли, в окружении суетящихся у ног серых зайцев.

— Это кто? — Федогран смотрел на удивительное шествие открыв рот.

— Год с лишнем уже живешь в этом мире и не знаешь. — Укоризненно произнес Чащун.

— Это Вышень. Судья. — Пояснила стоящая сзади Ягира. — Когда боги не могут о чем-то договорится, приходит он, второй после Рода, и вершит суд. Его слово закон. Никто не вправе оспорить.

Тем временем старик подошел к клубящейся около самой земли туче со спорящими богами. Остановился, грозно сверкнув зелеными глазами, и покачал осудительно головой. Подумал немного, властно махнул рукой, приглашая приблизится к нему замершие невдалеке, в ожидании, неприкаянные души, погибших воинов, из банды Ящера. Вторым взмахом, он поднял с земли небольшой смерч, взметнувшийся и тут же растворившийся в небе, а на его месте, быстро начал вырастать, вывязываясь словно спицами свитер у бабушки, из травы, усеянный луговыми цветами, кресло-трон. Дождавшись, когда он окончательно сформируется, Вышень неторопливо сел.

— Не можете договориться, как всегда? — Зазвучал густой негромкий голос, который, однако, слышали все. — Вот потому-то и напастей столько, в последнее время, сыплется на эту вселенную. Между собой у вас мира нет. Не дело это. — Покачал он головой. — Мое решение будет такое: в последнее время, Черномор, жалуется, что не справляется, и нужны помощники. Раз вам души бывших отступников не нужны, то я отдаю их Нию. — Он властно махнул рукой с корягой, словно это был скипетр, а не обыкновенная палка, и возвысил голос. — Бог моря явись предо мной!

По этому приказу, хлопком распахнулось лазоревым провалом небо, выплеснув вспенившуюся волну пузырящегося моря. Из открывшегося проема, выплыл укутанный моросью, как плащом, новый Бог. В чешуйчатой, серебряной кольчуге, с трезубцем в могучих руках, в короне из острых кораллов, усыпанных каплями жемчуга, одетой на покрытое зелеными, с редкими голубыми прядями, спутанными волосами чело. Он завис над землей, размахивая огромным рыбьим хвостом, словно находился в воде, а не в воздухе, представ всей мощью стихии океана перед судьей.

— Я слушаю тебя Вышень? — Пророкотал он грохотом разбивающейся о скалу волны.