В щит Федограна воткнулось копье, но с характерным звуком плевка вылетело обратно, а изнутри раздался довольный смех Никто.

— Вот она настоящая жизнь! Как я по всему этому соскучился. Вперед славный воин. Напои вражеской кровью свой меч, ему это надо. Славься Стрибог. Славься Перун. — и запел грозным, хриплым, торжественным басом, боевой гимн подбадривая в кровавой сече воинов:

— Перуне, Отче наш! Гремят во Сварге Синей твой Меч и Щит. Мы, верные дети Твои, слышим Силу Твою несказанную, Силу Праведную, Родом данную, в Коле Жизни Ты лад оберегаешь, род Родичей и нас православных всегда защищаешь. Защити души наши Святыми Перуницами, а тела наши — Огненными Громницами, пусть они нас не трогают, а врагов отгоняют. Горит в душах наших Огонь Сварожий, Огонь Веры Праведной, Святой Божий. Посему с Тобой мы всегда едины, в Триглаве Великом объединены, прибудь к нам на призыв наш! Слава Перуну!

В этот момент, с другого фланга, в нестройные ряды прорвавшихся воинов Чернобога, врезала другая конная сотня, под руководством самого князя. Сминая и кроша противника, она словно каток прошла по врагу, оставляя за собой трупы. Вот она вроде уже победа, не за горами, уже виден ее светлый край. Но чем ближе ее вкус, тем страшнее разочарование.

Увлекшись боем, Перуново войско не заметило выкатившуюся из леса, с правого фланга, черную конницу, уже набравшую разгон для кровавой сшибки. Открытый, незащищенный правый край дружины дрогнул, не выдержав двойного удара. Впереди на него давил пеший враг, а с боку врезался конный.

Тоненьким, трусливым ручейком потек за спину, в сторону спасительного леса, прочь от княжеского войска тот, кто не выдержал, у кого сдали нервы, не столько мешая своим отступлением сражающимся, сколько сея панику. Но не все поддались, и спраздновали труса, остальные встали насмерть — стеной.

Успех всего сражения повис на волоске. Скованная боем княжеская конница не могла прийти на помощь правому флангу, который под напором врага смешался в кровавой сече, в шевелящуюся орущую и стонущую массу.

Сверкающее оружием и брызгающее кровью месиво сражающихся тел, все более и более сдвигалось к центру, оставляя за собой жуткий след из трупов, отсеченных конечностей, голов и кишок, рискуя окончательно обрушить фронт. Резервов больше нет. Подмоги ждать неоткуда.

— Парни! — Послышался крик сквозь гвалт сражения. Князь, вытирая текущую по лицу кровь из рваной раны на лбу и махая мечем Федограну, привлек внимание. — Выручайте, у вас кони целые. Сбейте вражин с фланга, не удержаться там без сторонней помощи. Берите еще десяток с собой у кого лошади поцелее и атакуйте.

Федор кивнул в ответ и вывалился из боя, увлекая за собой названых братьев и еще семерых, примкнувших к нему всадников. Он успел по пути выхватить точащее в трупе врага копье, и теперь был полностью вооружен. Даже шишок, каким-то только ему понятным образом увидевший, что его друзья собрались в новую драку, выскочил весь окровавленный из-под горы трупов и заскочил на привычное ему правое плечо, где уселся довольный собой, свесив ноги.

Десяток Федора начал медленный разбег на взмыленных, и уже уставших лошадях, обходя полукругом, место схватки и заходя в правый фланг напирающего противника. Их мало, очень мало, для задуманного. Одна надежда на внезапность, и вложенную в последний, смертельный рывок, отчаянную ярость. Сил нет, стекающая из многочисленных ран кровь высасывает ее медленно, но беспощадно. Но надо. Необходимо собрать волю в кулак, и ударить так, чтобы это на долго запомнилось, чтоб бы даже упоминая о них в рассказах враг боялся, вздрагивая при каждом упоминании о славных воинах княжества Ураслав.

После сшибки, выбившей последние силы и дух из обессиленного тела, Федор очнулся под ногами, топчущихся по нему, сражающихся воинов. Он не помнил, как упал. Верный конь лежал рядом, и дико ржал, пытаясь копытом вытащить застрявшее в груди копье, бешено вращая красными от боли глазами.

«Терпи брат. Я не смогу тебе сейчас помочь». — Подумал парень, поднимаясь на трясущихся ногах, опираясь на воткнутый в землю меч, каким-то чудом не выпавший из рук при потере сознания. «Терпи, осталось совсем чуть-чуть, и твой скотий бог Велес, примет тебя в свои чертоги. Может быть, мы даже встретимся с тобой, там за кромкой, и еще проскачем по утреннему лугу, сбивая с травы росу». Он улыбнулся и поднял меч.

— Гойда! — Разнеся его боевой клич над полем брани, и он кинулся в самую гущу битвы.

— Гойда! — Ответил ему хриплый голос Вула, откуда-то из середины сверкающих в драке мечей.

— Гойда парни! — Послышался яростный смех Бера, молотящего по головам врагов рукоятью обломка меча. — Плечом плечу! — Воскликнул он в последний раз, и упал пораженный в спину.

— Плечом к плечу брат. Мы скоро встретимся. — Прохрипел Вул втыкая клинок прямо в рот кричащего что-то противника.

— Плечом к плечу. — Федор взмахнул мечом, прорубая себе дорогу на помощь друзьям. — Мы навсегда вместе братья! Все для победы. Гойда!

Что чувствует человек, когда смерть нависает над ним, щурясь в лицо кровавым оскалом? Наверно каждый свое, и зависит это от обстоятельств? От того, что, или кто, окружает его в данный момент? Она может быть спокойной, и ласковой, провожающей уход в мир иной, в мягкой постели, с непременным присутствием безутешных, рыдающих детей и родственников. Может прихватить на больничной койке, в суете мечущихся от осознания собственного бессилия врачей, разряжающих в уже мертвое тело дефибриллятор. Может скоропостижной, под колесами несущегося из-за поворота по встречной полосе, грузовика. А может быть и так, как у нашего с вами героя, посреди кровавой битвы. С улыбкой на губах. Когда нет больше никаких чувств, в шатающемся от ран и усталости теле, ничего кроме долга и ярости.

Бросившись в последнюю атаку, без всякой надежды избежать путешествия к Калиновому мосту, он хотел лишь двух вещей: убить как можно больше, и умереть рядом с братьями. Все остальные желания отсутствовали, дальше существовали одни инстинкты, вбитые в тело когда-то давно учителем — Яробудом, его жестокими тренировками, и бесконечными болезненными тумаками.

Прорубив узкий, кровавый коридор, полыхающим молниями и мраком мечем, от которого не существовало никакой защиты, в нестройной толпе мечущихся в схватке воинов лживого бога, он встал, прижавшись к спине Вула, и вступил в последнюю схватку.

На плечо взлетел, как всегда, взявшийся из неоткуда шишок, и отряхнувшись по-собачьи, кровавыми брызгами, злобно зашипел.

— Я рад, что сдохну в такой славной компании. С вами было весело, парни.

Отвечать ему никто не стал, и так все было понятно, без слов. Два брата, отражая атаки, и разя противника, медленно пробирались к павшему — третьему. Они жили вместе, сражались вместе, и умереть должны рядом.

Бер был жив. Оружие видимо пробило легкое, и хриплое дыхание пузырилось кровавой пеной на улыбающихся губах. Медведь пытался что-то сказать, но у него ничего не получалось.

— Терпи брат! Я иду к тебе! — Заорал Илька и спрыгнув с плеча Федограна, скрывшись на миг среди топчущихся ног, вновь появился уже на груди умирающего Бера. — Ну и рожа у тебя, брат. — Улыбнулся он ему сжав кулаки, выпрямился и прыгнул в гущу сражения. — Плечом к плечу! — Раздался его хриплый крик.

И тут, словно испугавшись маленького кромочника, и его кровожадного оскала мелких, острых зубов, враг дрогнул.

Прокатившийся нервный вздох, пробежал по рядам и первый из них, отпрыгнув суетливо в сторону, бросился прочь с места схватки. За ним тоненьким ручейком, быстро превратившимся в полноводную реку, помчались остальные. Толкаясь, сбивая друг друга с ног и ругаясь, они убегали с места боя, бросая раненых и мертвых.

Федогран оглянулся и сразу все понял. Из леса, молча, летела конная лава недавней банды Ящера. Впереди, на своей вечно недовольной рыси, пуская как паровоз клубы дыма, спешил, раздувшийся в боевой шар Чащун, а рядом на осле, размахивая посохом-кнутом, Ягира.