— Расскажи о твоем новом шедевре, Густав, — попросил Йенс и предложил всем коньяк и ликер на серебряном подносе. — На днях я читал в газете, что ты занялся своими мемуарами. Когда они выйдут и о чем они? Ты, кажется, назвал их «мина замедленного действия»? Звучит опасно. Вот тебе «Априкот брэнди» для подкрепления. Я знаю, что это твой любимый ликер.

— Плавая в морях побольше, чем Вэттэрн и Фагертэрн, кое в чем соучаствуешь. — Густав улыбнулся и зажег длинную сигару, следя за голубой змейкой дыма, взвивающейся к потолку.

— Пожалуй, — сухо добавила Улла, поджав губы и теребя жемчужное ожерелье. А меня вновь передернуло, такой натянутой и нервной она была весь этот вечер. Ее явно не радовала мысль о мемуарах мужа.

— Если так долго, как я, занимаешься политикой и общественной деятельностью и выполняешь поручения разного рода, многое становится известным. Рассказать о скелете в шкафу! — Густав рассмеялся. — В моей книге останки теснятся, как на кладбище.

— Интересно звучит, — сказала Сесилия. — Но ведь не все можно опубликовать? Ты был, например, шефом СЭПО.

— А почему бы и нет? Конечно, кое-что надо учитывать. Государственную безопасность и тому подобное. Но разве мы не обязаны поделиться информацией и рассказать о том, что происходило и каковы, собственно, люди на самом деле? Особенно сейчас, когда больше никто не пишет писем. Раньше историю воссоздавали, используя в основном письма, дневники и другие документы. Но сегодня вместо них мы пользуемся телефонами и тем самым рискуем потерять огромные пласты современной истории. Поэтому я считаю, что на мне лежит особая ответственность, в частности перед будущими поколениями, даже если у кого-то от этого пойдут мурашки по коже.

— Значит, ты считаешь, что история Швеции будет выглядеть совсем иначе, если ты не расскажешь, какой она была в действительности и что на самом деле происходило? — рассмеялся Андерс Фридлюнд, сбрасывая столбик пепла со своей сигары в большую стеклянную пепельницу, грациозно стоявшую на столе из корня мандрагоры.

— Как всегда, в самую точку. Но шутки в сторону: в том, что ты сказал, что-то есть. Да, всю свою активную жизнь я писал дневник. Кроме того, у меня был доступ к документам и архивам, которые обычный человек никогда не увидит, он даже не знает об их существовании.

— Ты имеешь в виду времена работы в СЭПО? — взглянул на него Габриель Граншерна.

— В том числе.

— Разве это не секретный материал?

— Кое-что — да, но ты никогда не сможешь засекретить событие, свидетельства о котором существуют. Когда пишешь, нет необходимости прямо цитировать сами документы. А поэтому тебя трудно будет обвинить в нарушении правил секретности. Возьмите, например, дело Веннерстрёма. Там осталось еще многое, что необходимо прояснить.

— Тогда я понимаю, что ты имеешь в виду под «миной замедленного действия». — Стина с любопытством и оценивающе посмотрела на него. — Из своих дневников и старого архива ты соберешь хорошие куски, а потом выдашь «бомбу» года, которая потрясет весь истэблишмент.

Нет, она вовсе не осуждала. Как раз наоборот.

— «Бомба» нашего десятилетия, — рассмеялся Густав. — Столетия! Нет, столь опасным это не будет. Хотя кое-кому пальцы и прищемит. Это я гарантирую. Да и то, что кое-какие головы полетят, я тоже обещаю.

В комнате наступила тишина. Я украдкой посмотрел по сторонам. О чем они думали? Может быть, кто-то владел тайнами, которые могли быть разоблачены в мемуарах Густава Нильманна? И несколько голов под этой низкой крышей могут слететь? Нет, видимо, другие, более значительные члены шведского истэблишмента должны беспокоиться. Хотя Густав, пожалуй, преувеличивал и свое значение, и свое влияние. Швеция — тихая сонная идиллия. И в ней нет места для подобного сорта сочинений. Даже если у него и есть такие амбициозные планы, то издатель, конечно же, понимает, что существует определенная ответственность. А если не это, то риск быть обвиненным в нарушении чести был бы остановлен красным пером цензуры.

В тот день шел дождь. Шведский летний дождь. Не тяжелый и жестокий тропический ливень и не внезапно вспыхивающий грозовой, что после ноющего крещендо слабеет и умирает. Нет, типичный летний дождь. Упрямый, терпеливый и тягучий. Все утро. Облака шли низко, словно хотели соединиться с землей, обнять весь мир своими мокрыми руками. Верхушки охраняющих мою обитель высоких сосен терялись в серо-белой клубящейся дымке. Трава поникла, белые купыри склонились к земле в поисках защиты. Потоки из водосточных труб хлестали в большие деревянные бочки с железными обручами, в которых собиралась вода для полива цветов и огорода. При каждом порыве ветра они то и дело били по стеклам окон, а по крыше дождь топотал, будто стая маленьких нетерпеливых зверят.

Я сидел за небольшим письменным столом и смотрел в окно. Зевал. От нечего делать нашел небольшую брошюрку: «Указания для школьного учителя». Это самое интересное, что оставил мне почитать мой добрый друг. Либо он не очень-то нуждался в литературе вообще, либо просто не держал книг здесь, в лесу. А сам я забыл пластиковую сумку с книгами карманного формата и прочим отпускным чтивом на кухонном столе в Старом городе. Она оказалась там, когда я во второй раз решил проверить, не забыл ли выключить плиту и краны. Всякий раз, когда я куда-нибудь уезжаю, меня неизменно охватывает внезапное чувство, что я забыл выключить утюг или оставил открытым кран в ванной. И мое воображение рисует докрасна накаленные пластины плиты, я слышу сирену пожарной машины и ощущаю запах дыма от горящей домашней утвари и антиквариата. Я часто останавливался и мчал десятки километров обратно, чтобы убедиться, что все в порядке. И так всегда. А на этот раз я особенно спешил, закрывал и открывал двери, и вот, как следствие моего параноического страха перед несчастьем, сидел здесь в серой скуке затяжного дождя без всякого чтива.

Вероятно, книжица, которую я сейчас держал в руках, стояла на полке из-за переплета: коричневая кожа с золотым тиснением, издания 1810 года. И едва ли из-за содержания, если я правильно знал своего друга Маркуса. Я рассеянно листал пожелтевшие страницы, испещренные указаниями и призывами к детям и слугам, крестьянам и учителям. Одно из таких указаний касалось отношений между мужем и женой. «Жена да подчинится мужу своему». После Бога ей надлежит любить его и своих детей, быть «благонравной, целомудренной, хозяйственной и доброжелательной». Мужу, в свою очередь, следовало знать, что даже если жена и есть слабого полу, то все же нужно ее не презирать, а оказывать подобающее внимание и честь. Им обоим следовало следить за тем, чтобы слуги дьявола не разъединили сердец, соединенных Богом.

Я закрыл книгу и откинулся на спинку скрипящего плетеного кресла. Да, слова, над которыми стоит подумать. Может, для Густава Нильманна? И вспомнил обед накануне вечером в доме у Йенса и Барбру. Слуги дьявола явно сделали свое дело в отношениях между Уллой и Густавом. Ее холодные, недружелюбные глаза при взгляде на него. Тепло в голосе Густава, блеск во взгляде во время разговора с Сесилией Эн. Что это, вариант старой темы? Волевой мужчина, понимающий, что жизнь уходит, и молодая девушка, увлеченная сильной личностью? Отцовские чувства и страх перед смертью, последняя вспышка? Насколько все это серьезно? Ощущает ли Улла угрозу своему браку?

Ну да ладно, меня это не касается. Безопасней всего позволить людям запутывать свою жизнь по собственному желанию и умению. Во что не вмешиваешься — из того не надо выпутываться. А у меня не было никакого повода вмешиваться в любовные дела пишущего мемуары бывшего губернатора, статского советника и шефа шведской госбезопасности.

Странный вечер, между прочим. В компании незаурядных и своеобразных людей, внешне имеющих мало чего общего, но каким-то образом связанных невидимой нитью. Взгляды мельком, намеки. Что-то невысказанное, скрытое за словами.

Нет, так нельзя. Я поднялся с кресла и распрямил спину, вытянув руки над головой. Почувствовал себя примерно как Клео, когда она по утрам делает свою смешную утреннюю гимнастику, и посмотрел в окно. Да, я в отпуске, но не сидеть же мне, как старику, в плетеном кресле, глядя в окно и прислушиваясь к дождю. Не поехать ли в Аскерсунд? Должен же там быть книжный магазин. И библиотека. Если библиотекарь не слишком большой бюрократ, мне сразу удастся оформить читательский билет отпускника.