— Но Сесилия говорила, что не верит в то, что мемуары были тому причиной.

— Чушь. Она говорила так, чтобы защитить Густава, — горько возразил он. — Так вот, если ты начнешь рыться в дерьме, то и получишь сполна.

— Например?

— Как ты думаешь, каким образом Йенс Халлинг стал миллионером? Ты видел его белый «ягуар»? Его дом? А ведь это всего лишь летняя дача. И на это хватит зарплаты после выплаты налогов в Швеции? Нет уж, чтобы иметь такую, как он, чековую книжку, нужно иметь несколько больше, чем просто зарплату в конце каждого месяца. А Андерс Фридлюнд? Осенью он может стать премьер-министром. Я видел часть секретных опросов общественного мнения, которые говорят об этом. Но ты же знаешь, как бывает у нас в Швеции. Малейший намек на то, что что-то не так, как должно, и тут же возникает «дело». А у кого есть средства на «дела» на финишной предвыборной кампании? У того, кто всю свою жизнь боролся, чтобы достичь места, которого он хотел. Так неужели он позволит, чтобы мемуары Густава поставили крест на его будущем?

— Это всего лишь пустые домыслы.

— А возьми генерала Граншерну, — продолжал он, не обращая внимания на мою ремарку. — Он служил еще во времена Веннерстрёма. И не забудь, что Густав был шефом СЭПО.

— Ну ты даешь! Граншерна мог быть замешан в шпионаже в пользу Советов? Он же самый большой консерватор в Аскерсунде и его окрестностях. Тебе самому должно быть смешно от своих рассуждений.

— Ты можешь так думать. Но не забудь, что я журналист. И у меня есть свои источники и доступ к материалам, которых ты никогда не видел. Кроме того, кое-что рассказывала Сесилия. Так что даже если ты считаешь, что я болтаю чепуху, все равно у достаточно большого числа людей был повод струхнуть. Они-то не знали, что он понапишет. Может быть, кто-то из них и предпочел угрозе безопасность и нанес удар.

— В том, что ты говоришь, возможно, есть что-то, но не замешана ли здесь рыбка похуже, чем плавающие в Вэттэрне и Фагертэрне. Кстати. Ты же знаешь, что, когда нашли Густава, он держал в руке белую лилию. А у Сесилии была красная. Ты понимаешь, в чем тут смысл?

— Нет, — быстро ответил он. Так быстро, что мне показалось, будто он скрывал что-то. Но я не хотел давить на него. По крайней мере не на следующий же день после смерти Сесилии.

— Прости за вопрос, но зачем ты приехал сюда?

Какое-то время Бенгт сидел молча, словно ему не хотелось выкладывать то, что было на сердце. Потом он все же решился и посмотрел мне прямо в глаза.

— Я пришел, чтобы поговорить с тобой о Сесилии. Спросить, говорила ли она тебе что-нибудь обо мне. Я ведь знаю, что вы встретились в библиотеке, а потом пошли в кафе. Вы виделись на пляже. Так сказала она тебе что-нибудь?

— Мы говорили обо всем.

— Не прикидывайся, — отрезал он. — Ты чертовски хорошо понимаешь, что я имею в виду. Убийство Густава. Она говорила что-нибудь о том, кто убил Густава? У нее была какая-нибудь версия?

— Не больше, чем я уже рассказал. Она не верила, что причина в мемуарах. За всем этим кроется что-то другое. Совсем другое.

Он молчал, а я смотрел на него. «Зачем он приехал сюда — спросить об этом? — подумал я. — Боится, что Сесилия могла сказать что-то, касающееся его? Что причиной убийства был не страх перед публикациями Густава, а что-то совсем другое? Ревность?»

— Ты удивляешься, зачем я пришел? Понимаю. Так вот, чтобы сказать, что Сесилия не покончила с собой. Ее убили! Она слишком много знала.

— Я это знаю! Знаю! — почти кричал он. — Она никогда не смогла бы этого сделать, она ведь любила меня. По-настоящему. Она никогда не могла бы оставить меня.

Тут он весь сжался. Обхватил голову руками и заплакал навзрыд. Над лугом прошелся летний ветер. Белая трясогузка семенила на краю бочки с водой, подергивая хвостиком. Глаза, словно шарики черного перца, сверкнули, и она молниеносно поймала муху. За окном продолжалась жизнь — смерть не коснулась лета. А рядом сидел Бенгт и плакал о своей мертвой Сесилии. Он не хотел смириться с тем, что она сама лишила себя жизни.

— Я понимаю, для тебя это непостижимо, — тихо сказал я, когда его всхлипывания прекратились. — Мне и самому все кажется странным. Но боюсь, что факты говорят сами за себя. Я проник туда вместе с Уллой и могу тебя заверить, что осмотрел все двери и окна. Они были заперты или закрыты на засов изнутри. Ключи оставались в дверях, и не было никакой возможности запереть их снаружи.

— Что ты понимаешь, — сказал он угрюмо. — Дома построены в восемнадцатом веке. Тогда были другие времена, и тогда могли нуждаться в потайных входах и выходах. Я, черт возьми, убежден, что там есть какая-нибудь потайная дверь, — он с вызовом посмотрел на меня. — Но если ты не хочешь помочь мне, не буду надоедать. — И он встал, чтобы уйти.

— Кто сказал, что я не хочу? Но не могу же я закрывать глаза на факты. Двери и окна были заперты изнутри, она написала прощальное письмо и приняла цианистый калий. Следов насилия или борьбы — никаких. Я сам был там. Но есть одна вещь, которую ты можешь сделать. Я ведь, как и ты, заинтересован в том, чтобы все прояснилось.

— Что? — он подозрительно смотрел на меня.

— Ты намекнул, что у многих из тех, кого я встречал, были основания тревожиться из-за мемуаров Густава. Но все это было в основном на уровне шуток. Ты не можешь разузнать поподробнее и дать мне знать, если найдешь что-нибудь конкретное?

Он задумчиво посмотрел на меня, а потом решительно кивнул:

— О’кей. Любезно было с твоей стороны, что ты нашел время поговорить со мной. Мне надо было выговориться, иначе бы я свихнулся. А со шпиком говорить не могу. У меня такое чувство, что из всех они подозревали меня. Хотя это было ясно.

— То есть как?

— Я ведь ничто. Дерьмовый журналист. Они избегают наступать на хвост генералам, директорам, прочим «приличным людям».

— Почему ты так думаешь? Потому что они подозревали тебя?

— Страсть, — он впервые улыбнулся. — Ревность и убийство из-за страсти в тиведенских лесах. Молодой журналист, которого богатый политик перещеголял в борьбе за расположение молодой девушки.

— Ты прямо выдаешь заголовки. Но они-то так не говорили?

— Прямо так — нет, но у меня такое чувство, что они не вычеркнули меня из списка потенциальных убийц. Может быть, я слишком чувствителен, но у этого Асплюнда были не очень-то добрые глаза.

— А они и не могут быть добрыми, когда расследуешь убийство. В этом случае, думаю, подозреваешь всех и вся. А потом делаешь исключения.

— Возможно, ты и прав. — Он казался менее удрученным. — Может быть, я все это придумал. Но ситуация дьявольская. Согласись.

Я согласился. Он был абсолютно прав. Взяв мою руку, он обещал позвонить, если что-нибудь разузнает.

Я убрал со стола свою комбинацию завтрак-ланч «brunch» — так называют это американцы. Но при этом они пьют еще и «Кровавую Мэри»; правда, мне этого не досталось. Лишь Бенгт свалился на голову, как особая приправа. Жаль его. Молодой, влюбленный. А его девушка сбегает с другим, а потом еще и кончает с собой. Реакция его естественна. Он не хотел, не мог согласиться с тем, что она мертва. Что сама она умерла, а его оставила.

Зазвенел телефон в маленькой гостиной. Прихожей, собственно, как называют ее в сельской местности. Это был Калле Асплюнд.

— Привет, Юхан. Ты очень занят сейчас?

— Нет, не очень. Лишь немного алкоголизма, распутства и всякой всячины.

— Что?

— Читаю новую книгу. А так ничем особенным не занимаюсь.

— Хорошо. Тогда как можно скорее приезжай в Аскерсунд. Прямо в полицию. У меня здесь разведштаб.

— Звучит торжественно.

— Так приедешь?

— Нет, слушай, разведштаб — это почти как ФБР?

В трубке стало тихо. Но вот голос вновь зазвучал, на этот раз чуть-чуть холоднее.

— Я буду бесконечно благодарен, если торговец антиквариатом затруднит себя и притащится сюда. Сюда, в мою скромную рабочую комнату, если такое описание подходит больше. — Тут было уже слышно, как в голосе зазвенели кусочки льда.