«Он для себя уже все решил», — думал я, сидя и глядя на белый телефон. Калле Асплюнд закончил свое расследование. Убийство и самоубийство. Я понимал его, считал, что он прав, поскольку он исходил из своих позиций. Многое было против всех замешанных, но существовали и другие, кого я не знал, но кто должен был угодить в тончайшие сети, которые Калле Асплюнд и его коллеги расставили по всей стране. Но когда все было взвешено, проанализировано и пропущено через компьютер, когда все было сделано и сказано, на сцене осталась всего лишь красивая Сесилия.

Я медленно прошел на кухню, налил Клео немножко сливок и нашел в буфете забытую сигару «Прыжок оленя» в длинном алюминиевом чехле, на одной стороне которого изображен олень в прыжке. Нет, в общем-то я не курю, но одна хорошая сигара создает правильное настроение и задает тонус мыслительной деятельности. Сигары — это продукт культуры иного рода, чем сигареты машинного изготовления. Сделанные с любовью, впитавшие труд многих поколений. Выбор листа, иногда даже скрученные вручную. Они горят медленно, издают утонченный, изящный аромат. Синевато-серый дым медленно поднимается к потолку. Курение сигары дает умиротворение и расслабление, чуждо горячим спорам и аргументам. Только возвышенные разговоры о благородных вещах. Во всяком случае, время от времени хорошая сигара нужна для спокойных размышлений, а это мне как раз и требовалось, мне надо было разобраться во всех своих впечатлениях.

Я долго сидел в сумерках на террасе и смотрел на чистые черные крыши из листового железа, на зелень острова Шеппсхольм. Мой взгляд добирался до самого Юргордена. Мягкая темно-синяя рука летней ночи покоилась над городом, обрамляла Старый город, водное пространство. Белый остров Чапмана светился между стенами домов, чайка низко плыла над крышами, распластав застывшие крылья. А я думал о Густаве Нильманне и обо всех, с кем встретился в мое тиведенское лето. О Сесилии. О Бенгте. Но никак не мог найти правильного направления, отыскать, кто же двойной убийца. И я понял причину. Калле Асплюнд прав. Убийство и самоубийство с Густавом и Сесилией в главных ролях. Все факты, вся логика вели в ту сторону. Но я не мог убедить себя. Что-то не сходилось. Я не знал только — что.

Большой камин с круглым камнем в очаге выглядел словно с картины Магритте. Вырванный из своей эпохи и взаимосвязи с другими предметами, он попал сюда из Макалёса — несравненного дворца позднего Ренессанса, принадлежавшего Якобу де ла Гардие, и стал просто декоративным элементом станции метро «Кунгсттрэдгорден». Это одна из любимых мною станций в лабиринте под Стокгольмом; она находится так далеко от в основном скучных, бетонно-серых, грязных станций серебряной нити Стокгольмского метрополитена. Не знаю, от чего это зависит: то ли строить с красивыми, яркими красками гораздо дороже, то ли фантазия и желание отсутствуют в архитекторских конторах? Я часто предпочитаю эту станцию. Я обычно спускаюсь с Арсенальсгатан, прохожу мимо великолепных медных ворот, напоминающих мне бронзовые врата Forum Romanum в Риме. Спуск в подземелье окрашен в черно-белые тона, по одной стороне — лакированная красная ограда. Затем я иду по переходу, где по обеим сторонам сделаны рвы вокруг насыпи, в которых находятся предметы из дворца Макалёс и других мест. Колонны, каменная балюстрада. Мраморная женщина с картиной в руке смотрит на меня. Это Клео — муза истории или кто-то еще? Пол перрона покрыт белым, зеленым и красным мрамором. Потолок и одна стена нежно-зеленые, с другой стороны — неотесанная скала. Словно бойницы на борту судна, львиные головы пустыми глазницами взирают на блестящие составы поездов. Да, на этой станции прошлое встречается с настоящим, она больше производит впечатление салона, чем центральной станции, где сходятся линии коммуникаций, когда поезда с осторожным свистом тормозов останавливаются у перрона.

На этот раз я ехал к клиенту. Во многих отношениях новому. Я ее никогда не встречал до того, как несколько недель назад она зашла ко мне в лавку — хотела приобрести не отдельные предметы, а целиком интерьер. Для меня это и было новым. Клиенты с солидным капиталом обычно точно знают, чего хотят, им нет необходимости прибегать к чьей-то помощи в обустройстве своих домов. На этот раз все было иначе.

— Мы с мужем только что переехали в Стокгольм и, до того как обставим квартиру, будем жить в гостинице. У нас семикомнатная квартира в районе Эстермальма, анфилада из четырех комнат и две спальни. Каждому по спальне, а третья комната будет кабинетом Ниссе.

Бритта Люндель улыбалась, сидя в моем «кресле для посетителей» в стиле рококо, расстегнув блестящую черную норковую шубку, на воротнике которой таяло несколько снежинок первого зимнего снега. Я не очень сведущ в украшениях, но ее брильянтовое кольцо стоило не меньше моего годового заработка. Если не вдвое больше. Круглое, кукольно-сладкое лицо, фарфорово-голубые веселые, полные энтузиазма глаза. Светлые волосы стянуты в «лошадиный хвост», что делало ее гораздо моложе. Едва она назвала свое имя, я тут же понял, из какого она круга. Я недавно читал статью о ее муже. Успешный подрядчик средней руки в небольшом городе в области Смоланд. Он расширил свое дело и начал скупать недвижимость. Брал ссуды, покупал акции, закладывал их, покупал новые. Удача и конъюнктура сделали свое, и сейчас он сидел на верхушке пирамиды из торговцев акциями и тех, кто стрижет купоны на биржах. Сидел и смотрел на обетованную землю, которая сочится молоком и медом и только и ждет, когда предприимчивые подрядчики упакуют их и займутся распродажей.

— Да, мы вынуждены переехать в Стокгольм из-за дел Ниссе. Здесь ближе к бирже, как он обычно говорит, — она хмыкнула, как школьница, и мне начала действительно нравиться.

— Нет, я совсем не хотела переезжать, но у меня нет выбора. А тут, в одном из наших домов на Кардельгатан, освободилась прекрасная квартира. Но мебели не хватает, да я не очень ориентируюсь в стокгольмских антикварных магазинах. Я предложила Ниссе поехать в ИКЕА[19], но он меня не одобрил, — и она еще раз хмыкнула. — А кое-кто предложил мне зайти сюда.

— Приятно слышать. А можно спросить, кто?

— Моя подруга. Наша общая подруга. С ее мужем случилась такая трагедия, — радостное выражение ее глаз исчезло, но ненадолго. — Ее зовут Улла Нильманн. Это она порекомендовала мне зайти к тебе.

Да, да, Улла. Давно я не вспоминал о ней и обо всем, что случилось в драматические недели моего отпуска в Тиведене. Осень прошла в гонке по большим аукционам у Буковского, Бейера и в Аукшунсверкет. Потом пришлось ремонтировать лавку из-за того, что лопнула водопроводная труба. К счастью, страховка у меня была, так что на этом я ничего не потерял, кроме времени на хождение в страховую компанию, к столяру и хозяину дома. А что касалось убийства Густава, то я ничего не мог сделать и мысленно отложил его на дальнюю полку. Расследование комиссии по убийствам было закончено. Убийство и самоубийство. Йенса Халлинга избрали шефом концерна ИМКО, как и предсказывали. Каких-либо дел по незаконной продаже оружия, если таковые и были, на страницы прессы не просочилось, а на выборах все осталось status quo. Правительство осталось прежним, хотя и с чуть-чуть меньшим числом голосов, а оппозиция ссорилась: кто лучше заботится об интересах избирателей. Стина и Бенгт молчали о том случае, когда Андерс Фридлюнд в нетрезвом состоянии за рулем убил женщину. Юношеские прегрешения Габриеля Граншерны на Восточном фронта в дивизии СС «Нурдланд» также оставались погребенными в тишине. А сейчас уже декабрь, далекий от летних благоуханий и красок. В переулках Старого города лежит снег, рождественская суматоха стучится в дверь. Я приготовился, насколько мог, чтобы выставить на витрину ассортимент рождественских подарков с «приемлемой» ценой, крон эдак пятьсот, как альтернативу более дорогим вещам. Конечно, никаких шедевров, но, как сказал Честертон, «нет неинтересных вещей, есть незаинтересованные лица». Надеюсь, они не станут заглядывать в мою лавку.