Я отложил в сторону книгу Свена Стольпа «Королева Кристина». Женщина — удивительная, эпоха — чарующая. Какой сенсацией для Европы, должно быть, стали ее отречение от престола и переход в католичество. Дочь «короля — героя Севера», того, кто с одним лишь мечом отправился в поход против «гидры католицизма» и именем религии завоевал для шведской короны большие части Европы. И его дочь изменяет и родине и религии, сбегает, прихватив карету, битком набитую сокровищами искусства из Стокгольмского дворца. Как королеву принимает ее восторженный папа в Риме, где она поселяется и живет в роскоши, превосходя в этом многих царствующих монархов. Воспитывалась она, как мальчик, владела большинством европейских языков, всерьез интересовалась философией, математикой, теологией и астрономией, поэзией и прочей литературой. Когда Швеция становилась для нее слишком мелкой и тесной, в Стокгольм приглашались ведущие интеллектуалы ее времени, например Картезий. Но ее интересы не ограничивались науками и искусством. В политике она тоже была видной фигурой: она столкнула лбами высшее дворянство, которое в период до ее совершеннолетия присвоило себе власть, привилегии и земли, с другими группами, а власть взяла в свои руки. Но драма ее жизни не закончилась отречением и бегством в Рим. Там, в своем дворце, окруженная блестящими собраниями произведений искусства, с собственным театром и оркестром, капельмейстером которого был Скарлатти, она плела интриги с французским кардиналом Мазарини. Целью был Неаполь. В тайном договоре Неаполь был ей обещан в качестве ее королевства. Но ее планы выдал приближенный, которому она доверяла, смотритель придворной конюшни Мональдеско. Она приказала его казнить — это был один из крупнейших скандалов того времени, сильно повредивший ей. «Я люблю шторм и боюсь покоя» — написала она однажды кардиналу Мазарини, и эти слова можно считать девизом ее жизни. Вот и говори о равенстве и эмансипации! Нет, ее жизненный путь подтверждает то, о чем я всегда думаю: в критический момент женщины превосходят мужчин. Они сильнее, мудрее, а иногда и бесцеремоннее. Может быть, это как-то связано с генетикой? Самка, которая защищает и охраняет молодняк, физическая слабость, которую необходимо компенсировать другими качествами?

Просидев весь вечер, уткнувшись носом в книгу, я зевнул, чувствуя небольшую тяжесть в голове. Который час? Девять. Не поздно ли поговорить с Сесилией? Не по телефону, конечно. Нет, не потому, что на линии могли подслушать, просто не возможно создать атмосферу истинного доверия и открытости с телефонной трубкой в руке. А мне нужна была именно такая атмосфера — спокойствия и доверия, чтобы она могла говорить свободно, подробнее рассказать о своей теории, о которой обмолвилась на пляже, когда была почти уверена в том, кто убил Густава. К тому же я беспокоился за нее. Если Густав был убит из-за своих мемуаров, она представляла большую опасность для убийцы.

Летний вечер был прозрачен и бледен. Легкий туман поднимался с луга перед моим домом, черный дрозд, чуть опоздав, пробовал свои кристально чистые тона где-то в темноте соседнего леса. Заблудившийся комар с писком влетел в открытое окно, но быстрым движением руки я поймал его и отправился к телефону. Войдя в гостиную, я засомневался. Если я позвоню и предупрежу ее, исчезнет элемент внезапности. У Сесилии будет время посидеть и подумать, что говорить и говорить ли вообще. Лучше постучать в дверь неожиданно, сказать, что, возвращаясь домой, решил заглянуть к ней. Время не такое уж позднее, она, конечно, еще не спит, а смотрит телевизор или читает в своей комнате в одном из флигелей белого господского дома, где я всего несколько часов назад пил чай с Уллой Нильманн.

Выехав из Аскерсунда, я притормозил у дороги, сворачивающей на Сунд. А не поехать ли другой дорогой к Сесилии? Той, что идет мимо беседки в парке. Именно этой дорогой должен был воспользоваться убийца, незаметно исчезнув. Я медленно проехал несколько километров вперед по асфальту. Справа вынырнул старый дорожный щит — желтые и черные буквы «Сунд-3», и я свернул на дорогу, покрытую гравием. Она плавно скользила между скальными блоками и грубоствольным лесом, угрожающе темневшим вечером. Слева сверкнуло небольшое лесное озеро, потом появилась темная речка с переброшенным деревянным мостом. Выдержит? На черной воде светились белые лилии, лебедь внимательно следил за машиной, когда я переезжал через мост. Охраняет гнездо в зарослях тростника? Не сидит ли там самка на яйцах в лебедином пуху? Где-то я читал, что лебединая пара живет вместе всю свою жизнь, а не меняет партнеров каждую весну, как другие птицы и звери. И как мы, люди. Ну не каждую весну, но довольно часто. Умные птицы. Они поняли, что «лебедь есть лебедь, есть лебедь», если уж подражать Гертруде Стейн. А может, просто: все лебеди одинаковы, так зачем менять?

Но вот в просвете между деревьями я увидел высокую крышу Сунда. Я свернул к обочине у щита, обозначавшего место встречи, где лесная дорога была пошире, и вышел из машины. На другой стороне канавы высился большой штабель дров, через мой ботинок вниз, в спасительную глубину травы прыгнула лягушка. Вечер был спокойный и тихий, птицы закончили свои выступления. Кроме того, активный певчий период, когда птицы должны защищать свои гнезда и участки от соперников и захватчиков, уже прошел. Ведь если птица поет красивую песню, она поет в ней о чрезвычайном: агрессия, угроза и жажда борьбы.

Где-то здесь, справа, должна находиться беседка, прикинул я, продвигаясь вперед, обходя лужи. И тут я увидел ее — тропинку, ведущую к холму. Я перешагнул через канаву, пробрался сквозь папоротник, цеплявшийся за штанины и оставлявший пятна росы на светлой ткани, прошел между кустами черники в упругом мху. Через несколько сот метров лес изменился. Еловый уступил место лиственному, открылись небольшие прогалины. И прямо впереди стояла восьмигранная беседка. На вершине холма, словно старинный храм в стиле ампир. Светло-желтая, с черной крышей и греческими колоннами. Я медленно пошел к беседке. Внизу справа, под высокой ольхой, поблескивала речка. Улла Нильманн была права. Того, кто пришел и ушел этой дорогой, нельзя было увидеть из дома. Очень возможно, что убийца воспользовался тем же путем, что и я. Поставил машину на дороге, прошел по тропинке, встретил Густава в беседке, тайком подлил яд в его бокал и так же незаметно исчез.

Дверь в беседку была заперта, но я мог заглянуть в нее через высокие узкие окна. Несколько современных низких стульев из тростника и цветного кретона. Один тростниковый стол покрыт узловатой стеклянной пластиной. Книжная полка. Вдоль стены несколько стульев с прямыми спинками. На столе ежемесячник «Монадсжурнален» и газета «Свенска Дагбладет». Что еще? Я взглянул на белый дом за зеленой лужайкой, метрах в ста отсюда.

Здесь сидел Густав. Всматривался в летний вечер. Курил сигару, пил кофе и смаковал абрикосовый ликер. Вот он слышит шаги, видит того, кто подкрадывается по склону. Кто-то, кого он знает. Он встает, предлагает гостю другое кресло. Посетитель отвлекает его внимание, показав, возможно, на летящую птицу, а сам быстро и незаметно высыпает содержимое капсулы в рюмку. Густав выпивает и через несколько минут оказывается на полу, скрюченный судорогой, кричит от боли. Но никто не слышит его, только убийца.

Кто он? Хороший друг, который случайно заглянул и которому Густав обрадовался? Кто-то, кто просил о встрече с ним? Или некто совершенно непрошеный?

Мои размышления вмиг прервал звук машины, ехавшей по нижней дороге. Тот, кто был за рулем, явно спешил, и я забеспокоился. Я припарковался на специально отведенном месте, но дорога была извилистой, и неизвестно, успеет ли он на такой скорости свернуть. Мотор взревел, но я все равно услышал, как затрещал и зашипел гравий, когда машину занесло на повороте. Но ни удара, ни скрежета. Мой старый «опель» остался целым. Уже хорошо. Шум мотора затих где-то у основной дороги и слышался уже вдалеке. Я убил комара на щеке и медленно прошел по узкой тропинке, той самой дорогой убийцы.