— Что касается криминальных страстей — то это не совсем по моей части. Меня больше интересуют, как я уже говорил, кухонные ножи и оленьи штуцеры. И совсем мало — страсти и яд. Но никогда нельзя говорить «никогда». Если же исходить из того, что она совершила самоубийство, то это интересная теория.

— Но не забудь, что исчезла рукопись, — вставил я. — Сесилия знала, где она находилась, и должна была знать больше о ее содержании, чем рассказывала. Не забудь, что она была уверена, говоря мне, что Густав был убит совсем не из-за мемуаров.

Зазвонил телефон. Калле взял серую трубку веснушчатой рукой, светлый пушок на тыльной стороне которой производил впечатление, что это была лохматая лапа.

Он внимательно слушал, что-то записывал, время от времени вставлял короткие вопросы. Потом положил трубку и странно посмотрел на меня.

— Ну?

— Звонили из лаборатории. Там изучили анализ вскрытия, бутылку и рюмку Сесилии. То же, что выпил Густав. И из той же бутылки. С одной разницей, — он наклонился через стол. — Доза, убившая Сесилию, во много раз сильнее, чем та, которой убит Густав!

— Ну и что странного? Она выпила больше литра?

— Ты не совсем понимаешь, о чем я говорю, — терпеливо разъяснил он. — Они в лаборатории выяснили, что тот ликер, который пили Густав и Сесилия, был из одной и той же бутылки. А вот концентрация кислоты на единицу измерения гораздо сильнее у Сесилии, чем у него.

— Независимо от того, сколько они выпили?

Он кивнул:

— Точно. Литр или сто граммов, — никакой роли не играет. Она влила в себя тот же ликер, но другого состава. Хотя это не так уж важно. А может быть, допущена ошибка. Они собираются сделать анализ еще раз.

— Это же подтверждает теорию самоубийства.

— Вот именно. И теорию убийства.

— Как так?

Его пальцы нетерпеливо отбивали барабанную дробь по столу.

— Ты же понимаешь. Когда они нашли Густава в беседке, бутылки не было. Только рюмка. А теперь она стояла на столе Сесилии.

— Значит, это она забрала ее?

— А кто же еще?

— Но там стояли и кофейные чашки. Вы нашли отпечатки пальцев?

Он покачал головой.

— Нет. Держат-то за ручку. А на ней ничего не остается.

Снова зазвонил телефон. Калле внимательно слушал. Потом закрыл рукой трубку и прошептал: «СЭПО», кивнув на дверь.

Я понял, что не должен мешать. Не торопясь, я собрал остатки спартанского ланча. Взял салфетки, пустые упаковки от горчицы и кетчупа и бросил их в корзинку для бумаг поверх пластикового корытца с остатками картофельного пюре. Больше никаких причин для оттяжек не оставалось, только хрюканье Калле в трубку. Он вновь посмотрел на меня, на этот раз более требовательно, и я ушел. Действительно, не надо мешать!

Вряд ли они обсуждают государственные тайны, недовольно подумал я, стоя в экспедиции. Ну ради бога. Не доверяет мне, ну и пусть.

У длинного прилавка стоял высокий человек и заполнял какой-то бланк. Сначала я не узнал его, но потом, приглядевшись, понял: генерал и граф Габриель Граншерна собственной персоной. А что он делает здесь, в полиции?

Словно почувствовав на себе мой взгляд, он обернулся. Его реакция была в точности, как и моя. Он тоже сначала не мог сообразить, кто я. А потом улыбнулся и протянул руку.

— Здравствуй, Юхан. Ты что, заблудился или в ссоре с законом?

— Нет, наоборот. Мой хороший друг расследует дело об убийстве Густава Нильманна, а его штаб-квартира здесь.

Улыбка исчезла с хорошо выбритого лица. Похож на вождя индейцев, подумал я. Помесь Карла XII и вождя индейцев в светлом костюме, в полосатой рубашке с темно-синей бабочкой. Сильный, немного изогнутый нос, колючие глаза. Лицо изрезано морщинами от бурь и ветра во время долгих боевых походов.

— Какая ужасная история, — тихо сказал он. — А эта несчастная девочка. Ты слышал о ее самоубийстве?

Я кивнул.

— Нет, лучше поговорим о чем-нибудь более приятном, — улыбнулся он. — Я пришел, чтобы оставить заявку на лицензию на новый штуцер для охоты на лосей. Уже все в порядке. Бюрократы должны получить свое. Официальный сектор надо загружать делами. Ты сейчас чем-нибудь занят?

— Нет. Я только что съел ланч и собирался на дачу вздремнуть.

— Спать ты будешь, когда выйдешь на пенсию. Поедем лучше на мою маленькую дачу. — И он рассмеялся. — Мы говорили об этом, когда виделись у Халлингов. Право же, у меня нет ничего особенного, чтобы тебе показать. Ты эксперт, избалованный такими тонкостями, которые не по карману юнкеру, живущему на хуторе, но кое-что тебе может показаться интересным.

— Охотно. Моя работа одновременно и мое хобби. А от него в отпуск никогда не сбежишь.

— Прекрасно, вот и выпьешь свой кофе к ланчу у меня дома на террасе. Там вид на озеро, светит солнце. Вот только отдам свои бумаги, и ты можешь ехать за мной.

Спустя полчаса мы свернули на ровную, как гвоздь, липовую аллею. Габриель Граншерна на старом, видавшем виды черном «мерседесе», я следом на своем пикапе. Дом стоял на холме. Низкое каролинское строение в черно-белых тонах с изломанной крышей. Высокие ясени у фронтонов; их листва возвышалась над черной листовой крышей, почти скрывая весь дом. Вокруг жилого здания большой парк, где росли дубы, бук и каштаны. У самого дома трава вытоптана, но чуть дальше снова густая. Газон у дома не пострижен, тут и там сорняки подняли свои зеленые головы. Кто же говорил, что у него нет средств держать усадьбу в порядке?

В доме на стенах с треснувшими обоями из золотистой кожи теснились рога лосей и косуль. Тут и там торчали трофеи — оленьи рога, а над дверью в зал сверху вниз недовольно смотрела на меня стеклянными глазами оленья голова с великолепной кроной рогов. В запертой железной конструкции расположились всевозможные винтовки и над ними — коллекция каролинских шпаг.

— Похоже, ты охотник, — сказал я, когда мы стояли в зале.

— Это мое единственное хобби, и даже больше. Здесь, в Торпе, у нас довольно много леса, есть еще одно угодье. Охота требует внимания, дичь — ухода. Это почти как работа. Раньше у нас здесь был лесничий, он следил и за лесом, и за дичью. Да и за рыбой тоже. Мы были очень привередливы к мясу косуль, да и к гольцу. Хотя иногда бывало и однообразно, — засмеялся он. — Тогда нам приходилось выбирать между лососиной и фазаном.

— Для тех, кому предписаны кровавый пудинг и рыбные тефтели, жертвоприношением это бы не считалось. Надеюсь, твой винный погреб соответствует меню.

— Раньше соответствовал. Побывал бы ты здесь, когда тут жили мои родители. Еще задолго до времен монополии папа выложил фантастический погреб. Он еще сохранился. Но не вино, понятно, а сам винный погреб. Он тянется под фронтоном, и там сохраняется прекрасная температура. И конечно же, найдется парочка бутылочек для знатока дела, хотя должен признаться, что в основном более простого розлива. Но я все же стараюсь держать марку. Всегда приятно предложить хорошего вина. А теперь — кофе. Хильдур! — крикнул он через полуоткрытую дверь. — Не может ли Хильдур позаботиться, чтобы господин Хуман и я получили по чашечке кофе?

Дверь открылась, и вошла дама — его ровесница. В черном платье и белом переднике. Черные, гладко зачесанные волосы пучком затянуты на затылке. Зоркие темные глаза на бледном лице. Она посмотрела на меня изучающе, словно взвешивала: достойный я гость или нет. Потом кивнула и исчезла за дверью.

— Хильдур — моя правая рука, — сказал Габриель. — Она, фактически, досталась мне в наследство от матери. Хильдур была ее камеристкой до самой смерти, а потом стала заботиться обо мне. Ладно, сейчас пойдем осматривать дом. Потом на террасе попьем кофе. Грех сидеть в доме в такой день. Они, к сожалению, бывают не часто при нашем климате. Начнем с зала. Входи.

Он открыл широкую дверь в большую комнату с длинным рядом окон, выходящих в парк. Французские окна выходили на каменную террасу, а вдалеке поблескивала вода.