Ну да ладно. «Держи красиво кислое яблоко в руке и веди лодку к берегу», как говорится в «Календаре народных примет». Была пятница, и я все еще мог распоряжаться маленьким домиком в лесу. Уик-энд в Тиведене не повредит. А не устроить ли себе совершенно «белый» праздник? Подчистить в «Системе» и пожить здоровой жизнью.

Нагруженный сумками с едой, книгами и газетами, я добрался до места поздно вечером. Проверил, сбудется ли мое предположение о здоровом конце недели. Да, бутылка красного вина болталась в сумке, куда я ее и положил. Мне повезло. Кофейник стоял на месте, и в нем лежали мои кредитки. В дальнейшем я стану записывать, куда прячу ценности, если уж их действительно надо прятать. Камера хранения в гостинице — место куда лучшее, чем обратная сторона картинной рамы. Но я могу потерять ключ от ячейки. Или забыть его где-нибудь и никогда больше не найти. Я улыбнулся и включил плиту. На обед у меня будет блюдо из свежезамороженной рыбы, и я хорошо помнил: в буфете оставалось полбутылки белого вина. Золотисто-желтое, пахнущее духами «Гевюрцтраминер», привет от Страсбурга и забытого портфеля.

Когда я собрался ложиться спать, зазвонил телефон. Я посмотрел на часы. Половина двенадцатого. Кто мог знать, что я здесь? Взломщики, контролирующие вход? Нет, это был не вор. Это был журналист Бенгт Андерссон, верный друг Сесилии.

— Как же мне повезло, — сказал он. — Я звонил в Стокгольм, но, когда там не ответили, решил, вдруг ты еще здесь.

— Все правильно. — Я немного удивился: чего он хочет?

— Помнишь, я был у тебя дома? Мы говорили о том, у кого мог быть повод.

— Гм.

— Ты просил меня побольше выудить и приходить не только с намеками, не так ли?

— Да, просил. Мне показалось, что ты немного колеблешься. Речь-то идет об убийстве.

— О двух убийствах.

— В одном случае — самоубийство. Но о’кей, — сказал я, не желая обсуждать смерть Сесилии по телефону. Я знал его аргументы.

— Два убийства, — упрямился он. — Но сейчас я напал кое на что.

— Ну и?..

— Я не могу сейчас этого сказать, — быстро ответил он. — Кто знает, может подслушивают. Мы можем встретиться?

— Конечно. Когда ты можешь?

— Ты знаешь, где находится церковь Скага?

— Ни малейшего представления.

— Всего полчаса езды на машине от твоего дома. А дальше ты увидишь щит. Аттракцион для туристов, так что ты его обязательно заметишь. Церковь и жертвенный источник.

— А не лучше ли тебе приехать сюда? Церковь и жертвенный источник — звучит как-то мелодраматично.

— Там есть одна вещь, которую я хочу показать тебе.

— Что бы это могло быть? — тянул я. Мысль о поисках старого жертвенного источника в дикой местности Тиведена только для того, чтобы встретить там Бенгта Андерссона, не привлекала.

— Ключ там. Ключ к убийству.

Неохотно, но я согласился встретиться с ним, и мы условились, что я приеду к церкви завтра в час дня. Желания никакого не было, но кто знает. Быть может, действительно он нашел что-нибудь такое, что прояснит убийство? Будучи журналистом, он имеет доступ к источникам и справкам, закрытым даже для Калле Асплюнда. Но что могло находиться у церкви Скага, что может поразить убийцу Густава? Тем более что Калле уже решил, что виновата Сесилия Эн.

Кстати, подожди-ка! А нет ли здесь где-нибудь брошюрки для туристов? Я ведь купил одну у приветливой киоскерши в Аскерсунде, но даже и не заглянул в нее. Я нашел тоненькую тетрадку, полистал ее, посмотрел карты и информации об аттракционах в самом национальном парке и вокруг него. И нашел сведения о церкви около маленькой фотографии деревянного строения из вертикальных бревен.

Я сел в плетеное кресло и стал читать. Около озера Унден, тоже старого морского залива с выжившей после ледникового периода ряпушкой, находится жертвенный источник рядом с церковью, построенной около тысячи лет назад. Но она исчезла во время чумы, заросла и забыта, поскольку все жители ее прихода были унесены этой «черной смертью». Лишь в шестнадцатом веке ее нашли охотники, искавшие в тех местах стрелу арбалета. Но поскольку местные жители продолжали делать жертвоприношения в старый языческий источник, священники срыли церковь, дабы совладать с идолопоклонством. В 1960 году на этом месте была сделана копия церкви с кафедрой, как и прежде, из выдолбленного дубового ствола и с медвежьей шкурой в виде ковра перед алтарем с сохранившимся алтарным камнем. Неужели под шкурой лежит ключ к загадке? Или в церковной кафедре? Может, ответ даст жертвенный источник? Насколько, собственно, серьезен Бенгт? Не увели ли его отчаянная попытка доказать невиновность Сесилии и его фантазии в сторону от истины, или он действительно нашел что-то?

Утро выдалось серым, небо было грозным. Тяжелые свинцовые облака, готовые разразиться дождем, низко тянулись над вершинами сосен, и в воздухе пахло грозой. «Совсем не идеальный день для вылазки в лес», — подумал я и, почувствовав, что хочу спать, зевнул, сидя на ступеньках дома с чашкой кофе в руке. Но дареному коню в зубы не смотрят. Ведь Бенгт обещал показать у старой церкви что-то очень важное, и я не мог отказаться. «Ключ к решению там», — сказал он. Ключ к закрытой двери от убийства. Хотя я и не понял, о чем он говорил. По мнению Калле Асплюнда, Сесилия отравила Густава, а потом лишила себя жизни. Такова официальная, санкционированная истина. Единственная точка соприкосновения тиведенских лесов с этой историей — красные лилии озера Фагертэрн. И понять, каким образом далекая от тех мест церковь вписывается в эту картину, было выше моих сил.

Но и очень многое другое не мог я понять. На подносе с завтраком лежала и вчерашняя «Дагенс нюхетер», которую я не успел прочитать в Стокгольме. Я осторожно пил горячий кофе и краем глаза читал газетный разворот. Несколько епископов обсуждали другую санкционированную истину: о бессмертии души в загробном мире. Их мнения разделились. Один сомневался, другой был абсолютно убежден. Третий находился между верой и знанием: «Я знаю, что все это может быть воображением, но я готов рисковать». И я подумал: явно чувствуется, что лидеры церкви дают шанс по крайней мере бессмертию души, и вспомнил историю о легендарном архиепископе Антоне Никласе Сундберге. Как-то на обеде одна дама заявила, по тем временам грубо и радикально, что она не верит, что Бог существует. Архиепископ повернулся к ней с улыбкой, глубоко заглянул ей в глаза и сказал: «Подумать только, как будет удивлена милая дама». Ощутит ли это же добрейший епископ, когда настанет его час?

Существует ли здесь какая-нибудь параллель с тем, что произошло с Густавом и Сесилией? Я ставил под сомнение авторитетную истину Калле. Неужели я язычник, верящий в то, что удивлюсь, когда истина, настоящая истина откроется мне? При такой терминологии и с таким понятийным аппаратом будет логичным, если решение загадки окажется в старой церкви.

Я не стал опоясывать свои чресла в утро, начатое с теологических размышлений, а оделся с учетом вылазки в лес, запасся едой и захватил с собой описание национального парка. Делать мне особенно было нечего, а встреча у церкви могла состояться не ранее часа дня. По дороге туда я собирался сориентироваться среди достопримечательностей божественного леса.

Извивавшаяся по лесу дорога была узкой и холмистой. Повороты сменяли друг друга, иногда они были настолько крутыми, что я пробирался буквально ползком, а в насыпи из гравия все еще оставались ямы и осевший грунт после оттаивания снега. Чем дальше в Тиведен, тем гуще и темнее становился лес. Но может быть, мне это просто показалось? Может быть, такое впечатление создавали ощущение надвигающейся грозы, низкие облака?

Но вот старая проселочная дорога перешла в узкий проезд. По одной его стороне громоздились огромные каменные глыбы, по другой — неотесанная скала. Я въехал на кромку канавы, остановился и вылез из машины. Очевидно это был «волчий капкан». В старые времена в загоне натягивали сеть и по проходу гнали туда волков для отстрела. Я спустился вниз между скальными блоками и влез в узкое отверстие. Внутри было темно и холодно; говорят, что среди камней лед сохраняется до глубокого лета. Был ли этот мрачный грот убежищем только для волков, или его использовали разбойники, которые отсиживались тут, поджидая бродяг и повозки?