— Юхан, что ты здесь делаешь? — И он радостно улыбнулся.

— Покупаю молоко.

— Вижу, но почему из всех мест ты выбрал Аскерсунд?

— Ближе всего. А если серьезно, я снял берлогу на окраине Тиведена. Теперь заполняю бункер на ближайшую неделю. А ты сам что здесь делаешь?

— Ну и вопрос! Я здесь родился. Забыл? А помнишь Упсалу? Правда, в студенческом землячестве ты был старше меня, даже недосягаемым куратором, но меня ты все же записал. Мой отец лечил половину Аскерсунда. Мама еще здравствует и живет здесь неподалеку. Барбру, я и дети проводим здесь каждое лето. У нас дом рядом с маминым, обычный крестьянский двор. Ходим под парусом по Вэттэрну, купаемся, ловим рыбку, собираем ягоды и грибы, и все такое прочее. Сам понимаешь.

Я кивнул. Струя зависти, словно холодный осенний ветер, пронзила меня. Он женат, имеет детей, живет полной, богатой жизнью. А я холостяк с кошкой. Но винить могу лишь самого себя. Я был женат. Не очень долго и не очень счастливо. Больше не пробовал. Неужели уже поздно, неужели я так закоренел в своих привычках?

— Я спешу, — сказал Йенс. — Нужно еще заскочить в «Систему»[6] и заправиться. В субботу у нас большой прием. Несколько соседей и тому подобное. Кстати, может, придешь? Вместо цветочных рядов подумай о «Системе» и захвати бутылочку. Содержимое — на твой выбор, только не сок.

«А почему бы и нет?» — прикинул я. Планов у меня никаких не было, и если подумать, то коротать в одиночестве субботний вечер в лесу не так уж весело.

— Очень мило с твоей стороны. Если ты полагаешь, что я не испорчу компанию, с удовольствием. Когда, где и куда?

— Найти очень легко. Я сейчас начерчу план.

Из заднего кармана шорт он вытащил ручку, из портмоне — визитную карточку и быстро нарисовал простую, легко читаемую карту на оборотной стороне. К северу от Аскерсунда после дороги на Эребру. Если пользоваться этой картой, ошибиться невозможно.

— Приезжай! Барбру очень обрадуется. Привет!

И он исчез. Я остался паковать молочные пакеты. Йенс, да. И Барбру. Конечно, вспомнил. В мое время Йенс был распорядителем клуба землячества «Сёдерманландс-Нэрке Нашун». Молодой, веселый, энергичный. Правда, разбитые стаканы после мальчишников иногда подрывали бюджет, но не многим удавалось организовывать такие веселые праздники, как Йенсу. Он любил шикануть. Весенние балы во фраках и длинных платьях для нескольких сот студентов, обеды с гусем и черным супом (бульон из гусиной или свиной крови, приправленный вином, перцем и другими пряностями), горящие бомбы-мороженое. Я улыбнулся и перевернул визитную карточку с картой-эскизом. «Йенс Халлинг» — стояло на оборотной стороне. «Директор-распорядитель. Гранхольмсверкен». Да-да, об этом я знал. В деловом мире он сделал головокружительную карьеру и стал самым молодым шефом крупнейшего шведского предприятия, изготовлявшего все — от лекарства против кашля до современнейших истребителей.

Расплачиваясь у кассы, я купил «Нэрикес Аллеханда». Всегда хорошо знать местные новости, но мне хотелось выяснить кое-что и об аукционах. Хотя я и не питал особых иллюзий на сей счет. Часто там бывала лишь рухлядь или товары какого-нибудь малоудачливого антиквара из Стокгольма, разъезжавшего по странам на автобусе и обманывавшего туристов кричащими анонсами: «Масса ценных, уникальных предметов от распродажи имущества». К тому же сейчас много знающих людей, и вряд ли можно оказаться первооткрывателем. Но кто знает…

Уложив пакеты в багажник, я просмотрел газету. Ничего нового, ничего не случилось ни в мире, ни на нэрковской равнине. И только я собрался отложить газету в сторону, как на последней странице увидел фотографию. Под заголовком «Летнее интервью» мне улыбался Густав Нильманн. Если верить статье, он жил в районе Аскерсунда, в старом господском доме, который купил и отремонтировал. Сейчас пишет мемуары. Как явствовало из интервью, они будут объемистыми и разоблачительными. И не только. «Это будет взрывоопасная книга. Мина замедленного действия». Что он, собственно, имеет в виду? Хочет учинить интеллектуальный фейерверк и интересное развлечение или замышляет навредить кому-то?

«Крестьянский двор» — сказал Йенс Халлинг. Это и был крестьянский двор, но без скота и машин. Коровы больше не паслись под белоствольными березами на лугу, заброшенный хлев молчал, его каменный фундамент порос крапивой. Подле тока — ни одного трактора, лишь старый бело-серый точильный камень; в курятнике за растрескавшимися оконными рамами не слышалось ни кудахтанья кур, ни пения петуха. Дом, где жил Йенс, был продан отдельно от угодий. «И в этом ему повезло», — подумал я, стоя во дворе. Сегодня крестьянам даже платят за то, чтобы они не возделывали землю, а горы масла и мяса продолжают расти. Еловый лес вскоре, наверное, опять восторжествует и покроет Швецию своей пушистой хвоей на радость целлюлозным фабрикам и экспортной статистике, а половина населения Земли будет продолжать голодать. Я говорю об этом не потому, что понимаю взаимосвязь, просто мне кажется, что что-то перекосилось в нашем политическом аппарате. Уж слишком много на одной стороне и слишком мало — на другой. Неужели нет ни одного весовщика, которому удалось бы сбалансировать доходы и спрос?

Я стоял и смотрел на огромный красный деревянный дом. Более шведским он не мог быть. Красный дом с белыми углами. В лучах вечернего солнца темно-красная краска казалась ярче, ласточки стрелами носились по ясному голубому небу и садились под своды кирпичной крыши. Щемящий крик слышался из надежной темноты гнезд. Гравий двора был по-субботнему разровнен, у фронтона дома стояли широкие грабли, а посреди двора размещалась круглая клумба зеленой травы. Солнечные часы в центре измеряли ход времени. Из покрывшегося патиной бронзового шара прямо в небо торчало острие стрелы. С двух сторон дома — два небольших флигеля, а вокруг парк со старыми лиственницами. За огромным домом угадывалась река, извивавшаяся между высокими камышами.

«Неужели я опять последний?» — подумал я, глядя на другие машины и запирая дверь моего потрепанного «опеля». Пять или шесть парадно выстроившихся, сверкавших чистотой машин были значительно моложе, чем моя старина «фридо», вот уже много лет честно мне служившая и очень удобная для моих непритязательных потребностей. Благодаря широкой двери багажника огромное количество различных секретеров и стульев с аукционов практически всей Швеции перекочевали ко мне домой в Стокгольм. Нет, уж лучше тратить свои немногочисленные монеты на прекрасное, нежели разъезжать на машине модели последних лет. Но здесь стояли и новоявленный богач «мерседес», и силач «вольво», и спортсмен «сааб-турбо». Был и большой белый «ягуар». Неужели я завидовал? Нет, не на этот раз. Машины никогда не волновали меня.

Под моими башмаками пощелкивал гравий дорожки — я направился к широкой лестнице, обрамленной огромными вазами с белыми и красными петуньями. Словно черные глаза, блистали проемы оконных рядов. Кружева гардин не двигались, в доме царила тишина. Но вот с обратной стороны дома послышались смех и голоса. Завернув за угол, я оказался на огромном травяном ковре, мягкими волнами спускавшемся прямо к реке. Под грубым стволом платана стоял большой желтый трактор для стрижки травы, очевидно помогавший Йенсу поддерживать порядок. И на память пришли пропахшие по́том бесконечные часы рукопашной борьбы со старым трактором из литого железа у себя в усадьбе в Вибю. Это был труд раба на галере, даже не говоря о ручном инвентаре, с помощью которого надо было поддерживать чистоту и порядок на дворе и гравиевых дорожках, пока хлорекс и другие препараты не облегчили этот труд.

— Юхан, дорогой! Добро пожаловать!

С распростертыми объятиями и широкой улыбкой навстречу мне шел Йенс Халлинг. На этот раз рубашка с короткими рукавами и шорты исчезли, на босых ногах вновь оказались ботинки, и директорский облик был восстановлен, по крайней мере в том, что касалось одежды. На нем были темно-синие брюки и белый пиджак из льна. Светло-голубая рубашка, на шее вместо галстука шарф. Светлые волосы тщательно причесаны, слабый запах воды после бритья, — казалось, что он только что вышел из душа. Позади него на лужайке, словно клумба ярких цветов, стояла группа по-летнему одетых людей со стаканами в руках. Пожалуй, следует модернизировать Эльзу Бескоу, подумал я, и переименовать «Праздник в садике» в «Коктейль цветов». Господин Репейник с бурбоном со льдом и госпожа Роза со стаканом бурлящего шампанского. Такие ассоциации вызвали у меня, конечно же, платья дам.