Сидя на берегу, я услышал за спиной смех и крики. Я обернулся, но большая каменная глыба скрывала идущих. Они, по крайней мере, были без транзистора. И на том спасибо. Наслаждаться природой, одиночеством и тишиной в Тиведене надо не у Фагертэрна.

Голоса послышались отчетливее, и на дорожке появилась цепочка людей с корзинами в руках и одеялами под мышками. Первым шел высокий и крепкий седой мужчина лет шестидесяти, наряженный в джинсы и рубашку навыпуск в огромных цветах. Я говорю «наряженный», потому что легкое одеяние как-то не соответствовало его фигуре, казалось, что ему больше подходит отглаженный костюм, белая рубашка и галстук; он мог сойти и за генерала, только что спрятавшего военный костюм за камнем, чтобы, переодевшись, инспектировать тыл врага. Может быть, я и ошибался, да и какое мне дело, как одеваются туристы-энтузиасты, приехавшие смотреть фагертэрнские лилии. За ним шла женщина того же возраста. Жена? В блузке и юбке, хорошо ухоженная, с небольшим жемчужным ожерельем на шее, она скорее производила впечатление дамы, направляющейся не на прогулку по дикому лесу, а к торговым залам Эстермальма, где выбирают маринованную лососину и французских устриц. На ней, правда, не было туфель на высоком каблуке. Элегантными прыжками пантеры пробиралась она меж камней и по скользким корням. Рядом шла девушка в джинсах и маечке, с надписью, которую мне не удалось прочитать: что-то по-английски, под флагом. Молодое открытое лицо, загорелое, по-летнему свежее, широкая улыбка. Длинные распущенные светлые волосы. Очевидно, их дочь. А сзади — пара средних лет, которую я не разглядел. Не желая показаться любопытным, я вновь повернулся к воде и подумал о седовласом в цветастой рубашке. В его внешности было что-то знакомое: волевое лицо с резкими чертами, лицо человека, привыкшего принимать решения и отдавать приказы. Он был похож на римского полководца и шерифа с Дикого Запада одновременно.

— Никаких красных лилий здесь нет, Густав. Они еще не распустились. Я же говорила утром. Нечего было придумывать ланч среди комаров и муравьев.

Недовольный голос раздался сзади. Вся эта маленькая группа остановилась. «Жена, — подумал я. — Хорошо ухоженная эстермальмская тетушка, не способная на прогулку по пересеченной местности. „НК“[4] — куда более естественная цель ее вылазок».

— Какого черта, Улла, — ответил грубый голос. — Надо научиться терпеть муравьев. Не правда ли, Андерс? В политике куда хуже. Там есть и змеи, и волки. И даже волчата, а? — И клокочущий смех раздался над озером.

— Но посмотрите! — прервал его девичий голос. — Вот же они! Какие прекрасные.

Краем глаза я наблюдал за тем, как они, поставив свои корзины, начали стелить одеяла. Стало ясно, что покой мой окончился.

— Я читал, что им грозит уничтожение, — снимая пиджак, сказал мужчина, который был не Густавом. — Будто какой-то грибок напал на них. От картошки, которую туристы моют в озере, готовя еду, — он говорил голосом наставника. Может, учитель-отпускник?

— Черт возьми, что только цивилизация не приносит с собой, — раздался грубый, смеющийся голос Густава. — Только картошке следует найти иное применение. Что скажете, дорогие друзья? А вот если мы эту маленькую фляжку бросим в озеро, лилии явно будут лучше расти.

— Жаль этих несчастных, — сказал тот, что был учителем. — Раз уж мы все это притащили из дому, то не тащить же обратно. К тому же это тяжело.

— Ну что же, пожалуй, — недовольно заметила женщина, которую он назвал Уллой. — Конечно, машину, как обычно, поведу я. Но должна сказать, что спиртное к ланчу в летнюю пору мне всегда казалось лишним.

— Слишком многое тебе кажется лишним, — резко ответил ей Густав. — Тебе бы только чертыхаться. Я еще никогда не видел полицейских патрулей на этих гравиевых дорогах.

— А вон там их еще больше, целая гвардия, — сказала девушка, пытаясь сменить тему разговора.

— Целая армада. Они ведь плывут. — И он рассмеялся.

«Нет, так не пойдет», — подумал я и поднялся, очистив джинсы от мха и еловых иголок. Давненько не был я в Аскерсунде и приехал сюда не подслушивать каких-то туристов. Я направился по дорожке к своей машине. Но в мыслях никак не мог отделаться от людей, которых только что увидел. Что-то знакомое было в них, по крайней мере в том, кого звали Густавом. Где же я его раньше видел? А тот, другой? Он все время шел за тетушкой с Эстермальма в нитке жемчуга и блузе, но все же у меня осталось ощущение, что я знаю и его.

И только заводя машину, я сообразил. Сложная схема включения среди миллиардов мозговых ячеек сработала, хотя для этого с каждым годом требуется все больше времени. Ну конечно же! Густав Нильманн. Его одежда, рубашка с большими цветами не позволили мне узнать его сразу. И еще место. Посреди леса — Густав Нильманн — легендарная фигура в шведской политической жизни. Член риксдага и «королевский наместник» с огромным влиянием не только в своей партии. Конечно же, он был шефом СЭПО[5], председателем всех мыслимых обществ и правлений, несколько раз государственным советником в шестидесятые годы, а закончил свою карьеру губернатором. Передвинут влево вверх по кривой. Видимо, оказался неудобным. Поговаривали, будто он пытался стать руководителем партии и премьер-министром, но его тормознули. По крайней мере если верить газетам. Прошло уже несколько лет, но я помню эти статьи. Значит, Густаву Нильманну сейчас около семидесяти, хотя выглядит он гораздо моложе. Неужто молодят летний загар и джинсы? Правда, я никогда не был с ним лично знаком. В общем, на таких туристических аттракционах, как Фагертэрн, не соскучишься. Если посидеть на берегу достаточно долго, можно встретить кого угодно. Как в «Кафе де ла Пэ» в Париже, только машин поменьше. Я улыбнулся, свернул на узкую лесную дорогу и стал спускаться по извилистым холмам к Аспа-брюк, где я давным-давно ездил на велосипеде.

В Аскерсунде я запарковался посреди площади. Часы на фасаде небольшой ратуши пробили час. Железная фигурка на циферблате сдвинулась, ее рука с молоточком поднялась и один раз ударила. Это был кузнец с городского герба. «Жаль, что пропустил двенадцать ударов, — подумал я и запер машину. — С удовольствием посмотрю на это представление, но позже». А пока порадовался лишь той мудрости, с которой управлялся этот маленький городок на берегу Вэттэрна. Он остался одним из немногих известных мне шведских поселений, где любовно оберегали сердце старого города. Здесь сохранились старинные дома, возведенные после крупного пожара в восемнадцатом веке, уничтожившего все деревянные постройки. Сгорела даже сама пожарная каланча. Заботливо отреставрированные и прекрасно скомпанованные по цвету дома располагались вокруг открытой площади, мощенной булыжником. Ее не уродовали обычные нагромождения лишенных фантазии, грубых бетонных конструкций, обезличивших столько городских центров. А здесь даже старомодный почетный государственный телефон-автомат возвышался в виде небольшой усадебной пристройки, похожей на китайскую пагоду.

Торговый зал был великолепен. В нем было все необходимое отдыхающему холостяку с утонченным вкусом и развитыми кулинарными запросами — вплоть до изысканных приправ. Все что угодно: от обычных, наваленных грудами продуктов, до вэттэрнской лососины, гольца и копченого сига.

Закладывая эдакие кирпичи из картона с обезжиренной простоквашей и свежим молоком в машину, я думал о том, что раньше в молочном магазине за углом краснощекая тетушка с сильными руками наливала молоко в литровые алюминиевые бутылки. А в селе по вечерам мы ходили прямо в хлев за парным, неснятым желтым молоком, которое наливал работник, жевавший табак. Может, это было не так гигиенично, но куда приятнее.

И вдруг кто-то пальцем постучал по моей спине. Разозлившись, я обернулся. Что, мешаю, стою на дороге? Сначала я не узнал его. Без галстука, в рубашке с короткими рукавами, в клетчатых шортах и босой стоял Йенс Халлинг, так не похожий на стильного, ухоженного директора. «Опять эффект шведского лета, — подумал я. — Мы сбрасываем напряжение и расцветаем, как бутоны. Ну почему лето не длится постоянно, по крайней мере психологически?»