— Откуда ты это знаешь?

Он посмотрел на меня с издевкой.

— Мой дорогой Юхан Кристиан Хуман. Я же сказал до этого, что большинство убийств совершаются импульсивно. Что-то вызревало, вызревало, и вдруг плотины рушатся, — и ты готов. Но это не значит, что ты все время носишь цианистый калий в кармане. Да еще и белые лилии. Ведь Густав Нильманн лежал на полу с белой лилией в руке.

— Я читал об этом. Ну и что?

— Кто бы знал. Будь это обычный цветок — маргаритка или колокольчик, что растут возле беседки, я бы мог понять. Жестокий вызов, «последний привет» — словом, думай что угодно. Но белые лилии растут в озерах. И редко у самого берега. Значит, надо было потрудиться еще грести туда, собирать.

— Если бы ты сказал — красные лилии, я бы больше понял.

— Но таких же не существует? Красные лилии? Лилии бывают либо белые, либо желтые. — И он с сомнением поглядел на меня.

— Вот видишь, сколько пробелов в твоем общем образовании. Красные лилии действительно существуют, и недалеко отсюда.

И я рассказал Калле о моей первой встрече с Густавом Нильманном у озера Фагертэрн, об обеде у Йенса Халлинга и разговоре с Сесилией Эн.

Он слушал внимательно, не сводя с меня темных глаз под кустистыми бровями. То и дело он поглаживал себя по щеке, щетина потрескивала под кончиками его пальцев.

— Смешно, — сказал он наконец и забрал себе остатки соуса. — Всех, о ком ты говорил, я уже допрашивал.

— Кого-нибудь из них подозреваешь? — с удивлением посмотрел я на него.

— Вовсе нет. — Парируя, он поднял руку. — Вовсе нет. Но случилось так, что все они были в доме Нильманнов в этот день. По различным делам. Был и старый генерал, и Халлинг с женой на ланче. Андерс Фридлюнд и его жена-феминистка заезжали во второй половине дня и пили кофе, был и журналист, как бишь его зовут…

— Бенгт Андерссон.

— Вот именно, Андерссон. Он заезжал за Сесилией после работы.

— И больше никого?

— Был почтальон. Парень, который водит трактор для стрижки газонов. Был его издатель. Он приезжал из Стокгольма на ланч, а во второй половине дня уехал. Вот и все, что мы знаем. Кто угодно мог пройти к беседке незамеченным. А трава была только что подстрижена, так что никаких следов не осталось.

— Значит, у тебя есть время, место и жертва. Остался только мотив.

— И убийца. В этом-то вся загвоздка, — вздохнул он и отодвинул тарелку, допил остатки из высокого бокала и потянулся за бутылкой во льду. — Собственно, мотивов предостаточно. Подумай сам: бывший политик, государственный советник и «серый кардинал» за кулисами при всевозможных тронах. И так долго не наказан. Много друзей, но, как я себе представляю, еще больше недругов. А потом эта история с СЭПО. В основном у них все делалось секретно, могу себе представить, что шеф такой организации может оказаться замешан в дела отнюдь не для девочек из воскресной школы. Не забывай и периода, когда он возглавлял лэн. Да, на это потребуется много времени. — Он грустно посмотрел на меня.

— Ты не думаешь, что убийство может быть связано с мемуарами?

— Слепая курица снесла яйцо в стоге сена на шляпку гвоздя. Прекрасная новая конструкция в духе Шекспира?

— Теперь я что-то не врубаюсь.

— Понимаю. Мои интеллектуальные завороты слишком утонченны для тебя. То, на что я непритязательно пытался тебе намекнуть, состоит в том, что порой ты, черт возьми, куда более прав, чем думаешь.

— Ты имеешь в виду мемуары?

— Вот именно. Я думаю, в них более чем предостаточно такого, что кому-нибудь или многим кажется не совсем полезным для здоровья. А может, кто-то и испугался, что он сможет написать.

— Ну да ладно, — сказал я. — Если ты пойдешь по этой линии, все будет проще. Читай, что там написано, и записывай тех, с кем он хуже всего обошелся.

— К сожалению, ничего не выйдет.

Я посмотрел на него, не понимая.

— Рукопись исчезла. Мемуары Нильманна украдены.

— Нет, черт возьми, — закричал он в трубку так громко, что я спросил его, а нужен ли ему телефон. Он шумно рассмеялся, обнажив белые зубы, потеребил седеющую бородку и бросил телефонную трубку.

— Извини меня, но эти чертовы писатели совершенно невозможны. — Лассе Сандберг улыбнулся. — Ему нужно десять тысяч в задаток. Нет, ты только подумай. Десять тысяч!

— Не так уж и ненормально.

По другую сторону письменного стола сидел книгоиздатель. Явно ростом метра в два, а если поставить его на весы, то стрелка остановится далеко за сто килограммов. Большая борода, очки в золотой оправе, а когда он жестикулировал, руки угрожали смести на пол все, что загромождало его стол. С таким же динамизмом, который жил в его натуре, он стремительно ворвался в пораженный и ошарашенный издательский мир. С пустыми руками начал он создавать в Швеции самое маленькое издательство и всего через несколько лет превратил его в одно из самых крупных, и все это методами, не связанными ни с какими принятыми правилами. Он казался мне милым, добродушным великаном, запоздалой фигурой Ренессанса в унифицированной галерее людей нашего Народного дома[7]. Лично с Лассе Сандбергом я встретился впервые, но до этого много читал о его успехах. Он и сам был докой в создании общественного мнения, и придавал значение тому, что писалось о нем и его издательстве. Но иногда казалось, что принципом Есты Экмана он пользовался слишком дословно. В тридцатые годы этот великий актер сказал: «Неважно, что пишут газеты, важно, чтобы они писали!»

Сейчас я сидел в его огромной, светлой конторе на улице Линнея с желанием поговорить о мемуарах Густава Нильманна. Я, конечно, понимал, что это не мое дело. Полиция будет говорить с ним, если уже не говорила. Но Лассе Сандберг был издателем, а я все равно находился в Стокгольме, прервав отпуск из-за нескольких приятных телефонных разговоров. В одном из них одна старая дама, которую я «пас» целый год, позвонила и сказала «да». Речь шла, правда, не о ее сердце, а о куда более прозаическом. О столе. Очень красивом ломберном столе в стиле рококо с шахматной доской и фигурами в ящике, откидывающемся к стене. Стол был зафанерован изысканными сортами дерева, а бронзовая отделка элегантна и грациозна. С обеих сторон стола выдвигались подставки для подсвечников, а углы были красиво закруглены для игровых фишек. На столе стоял автограф Якоба Шёлина из Чёпинга — одно из великих имен своего времени. Больше всего он известен складными столами из корня ольхи, но этот стол был роскошным, и когда она позвонила, я не решился откладывать поездку. Ведь если бы я поколебался, она могла рассердиться или обратиться к кому-нибудь другому. Теперь-то дело было в шляпе, счет в банке достаточно нагружен, но я, хоть и с некоторой настороженностью, все же надеялся на осенний аукцион Буковского. Там я ожидал щедрого вознаграждения за терпение и склонность к следопытству. Но поскольку я уже был в Стокгольме, то позвонил и Лассе Сандбергу. Меня вел инстинкт охотника, который всегда заставлял совать нос, в чужие дела.

— Ненормальный, просто ненормальный, — улыбался он из своего широкого кожаного кресла. — О’кей, десять тысяч, но за последние пять лет этот черт уже получил десять тысяч крон, а я не видел еще ни одной страницы. Но это бестселлер! Кстати, а может, и ты напишешь книгу? — Он перегнулся через стол, уставившись на меня.

— Я?

— Вот именно! Это не так трудно, как ты думаешь. В твоем распоряжении 28 букв. Берешь пишущую машинку и 300 листов бумаги. Затем смешиваешь свои буквы до тех пор, пока не кончится бумага. А в результате — книга!

И он откинулся в кресле. Его грохочущий смех взлетел к штукатурке потолка аристократического здания.

— Кофе! — неожиданно крикнул он в переговорное устройство на столе. — Принесите два кофе и несколько венских булочек, что остались от вчера.

— Я, конечно, перебарщиваю, но не очень. Большинство в состоянии написать по крайней мере одну книгу о том, что они могли пережить или пережили. И именно в этом заключается мое новаторство. Когда я начинал дело несколько лет назад, у меня была лишь эта контора, персонал, бухгалтерская книга и все такое прочее, но ни одного писателя. И я пошел в народ. Писал, звонил и предлагал писать. Девять из десяти отказывались. А десятый соглашался, и мы получили совсем иной, неожиданный профиль в отличие от этих старых издательств. Они, между прочим, как сидели, так и сидят, ожидая, что им будут слать свои рукописи. Затем быстренько отказывают. Боятся рисковать. А я покупаю рукописи на корню. Часть из них я даже не читаю, покупаю за имя и содержание. И я известен как дающий самые большие авансы. Конечно, иногда можно наступить и на мину, зато как это интересно, чертовски интересно! Но чаще все кончается благополучно.