Потом я пошел мимо церкви Оскара, чтобы мимоходом глянуть на остатки старого дворца Фредриксхоф, где мать Густава III провела свои последние годы. Королева Ловиса Ульрика. Удивительная женщина, немного несправедливо стоявшая в тени своего блестящего сына. Она основала академию истории, литературы и языка, театр Дроттнингхольм — ее детище. Она покровительствовала изящным искусствам, но то был не роскошный жест, а большой личный интерес. Сестра прусского Фридриха Великого многое дала Швеции. Без нее мы были бы в культурном отношении значительно беднее.

У Карлаплан было тихо и спокойно. К зданию Шведского радио мягко подкатил красный автобус. Слышался шум фонтана, бьющего из середины искусственного пруда. Мальчишки соревновались в запуске своих лодочек, несколько старых дам сидели на скамейке, оживленно болтая.

Дверь мне открыл сам Андерс, расслабленный Андерс Фридлюнд в шортах и майке, босой и с вечерней газетой в руке.

— Я, наверное, мешаю, — сказал я, скорее спрашивая, чем констатируя.

— Отнюдь нет, — и он улыбнулся. — Проходи. Хочешь выпить чего-нибудь?

— Нет, спасибо. Я ненадолго.

Мы расположились в комнате, которая, видимо, была гостиной. Смесь богемы и буржуазности. Большая, тяжелая мебель с забавной обивкой вперемежку со вставленными в рамы афишами. Книжные полки закрывали стены, книги стопками лежали на столе. Интеллектуальная среда, но так, наверное, было у тех, кто хотел изменить будущее.

Андерс сел напротив, выключил телевизор. Вопросительно посмотрел на меня:

— Итак…

— Речь идет, собственно, о Густаве Нильманне. — Густаве?

— М-м… Об убийстве.

— Ах, вот как. Я ничего больше не знаю, кроме того, что уже рассказал полиции.

— Я хотел только узнать у тебя, что ты делал вечером в день убийства.

Его удивление перешло в злобу. Он выпрямился. Лицо его стало красным.

— Что ты имеешь в виду? Какое тебе дело? Ты, черт возьми, не полицейский!

— Нет, но этот случай меня заинтересовал.

— Его, видите ли, «этот случай заинтересовал»! Тогда понимаю! Тогда, конечно, я отвечу на все твои вопросы. А свидетели нужны?

— Если ты не хочешь говорить со мной, то, конечно, не надо. Но дело в том, что я действительно знаю кое-что об этом деле, включился в расследование убийства и помогал полиции. Я хороший друг Калле Асплюнда, и иногда, как мне кажется, он получал кое-что полезное от меня. А сейчас я просто влип во всю эту кашу. Вот я и заинтересовался.

Андерс Фридлюнд молчал. Потом пожал плечами и сказал:

— Не знаю, кому от этого будет польза, втягивать торговца антиквариатом в расследование убийства. Но скрывать мне нечего. В тот вечер, когда Густава убили, я был дома. Мы снимаем дачу рядом с ним, в Сунде. Я сидел дома и разбирал бумаги из партийной канцелярии. Осенью будут выборы, может, ты знаешь об этом, — и он иронически улыбнулся.

— А там еще кто-нибудь был?

— Ты имеешь в виду свидетелей? — он посмотрел на меня. Потом рассмеялся:

— Ну ты даешь. Сидишь здесь и утверждаешь, что я лгу, что я прошмыгнул через заднюю дверь, поехал к Нильманнам, убил там Густава и вернулся домой продолжать заниматься записями и статьями.

— Я этого вовсе и не говорю. И ты это очень хорошо знаешь. Я просто хочу знать — ты был дома один или нет.

— Как ни странно, но я был не один. Странно для тебя. Моя супруга, с которой ты встречался, случайно тоже была дома. Мы сидели каждый в своем углу на даче, которую снимаем на берегу Вэттэрна. Этого достаточно или надо все оформить письменно?

— Ты боялся, что Густав напишет о тебе что-нибудь такое, что могло бы повредить тебе?

— Нет, — он почти развеселился. — К сожалению, я не очень заинтересован в том, чтобы мне отводили место в мемуарах. После выборов — возможно. Если все пойдет как надо.

— А Эльза Даль? Тебе говорит что-нибудь это имя?

— Эльза Даль, — сначала казалось, что он абсолютно ничего не понимает. Потом выражение его лица изменилось. От удивления к ужасу. Но он не пытался этого скрывать. Возможно, не мог. Бенгт Андерссон был прав. Молодой, неразумный парень наехал на старую женщину в дождливую ноябрьскую ночь двадцать лет тому назад. А сейчас он, полный надежд партийный руководитель, чувствует, как закачалась земля у него под ногами.

— Но, — и он замолчал. — Но… Я его не убивал. Не я убил Густава, — и он умоляюще посмотрел на меня.

— Не верь ему. Он лжет.

Я поднял глаза. В дверях стояла его жена. В руке она держала что-то, чего я сразу не разглядел. Потом понял: черный блестящий пистолет был направлен на меня.

— Ты что? Ты с ума сошла! — закричал Андерс.

Она мрачно улыбнулась и подошла к нам. Она стояла молча и смотрела на него. Потом протянула мне пистолет. Помедлив, я взял его и взвесил в руке.

— Ты знаешь, чей он?

Я покачал головой. Она села в кресло между нами. Андерс тупо смотрел на нее, словно ничего не понимал.

— Этот пистолет принадлежал Веннерстрёму. Ты помнишь его?

Я кивнул.

— Но разве он был не в сейфе у Нильманнов?

— Вот именно. А сейчас он здесь.

— Я могу объяснить, — быстро сказал Андерс и перегнулся через стол. — Густав дал мне его на время. Под фундаментом нашего дома живет барсук. Я много раз видел его поздним вечером. Там, на даче. Я читал о них. Их челюсти, схватившие кость, едва можно разжать. А потом еще и бешенство.

Он умолк, неуверенно глядя на меня.

— Слушай, — сказала Стина. — Даже я могла бы придумать историю поинтересней. Охота на барсука с пистолетом шпиона Веннерстрёма. Страх перед бешенством здесь, в Швеции, — и она закатила глаза. — Ты сейчас не на предвыборном собрании. Не надо нас недооценивать.

— Ты сказала, что Андерс лжет. Что ты имеешь в виду?

— В тот вечер он не был дома и не работал. Наоборот. Он отсутствовал. И вернулся очень даже поздно. И я знаю, где он был.

— Я тебя не понимаю, — тихо ответил Андерс, качая головой. — Что ты, собственно, хочешь этим сказать?

— Ах, ты не понимаешь? Я объясню тебе, о чем идет речь. Я больна от всего этого. Смертельно устала вечно исправлять твои промахи, заниматься всеми твоими проблемами. Следить, чтобы на всех твоих встречах ты стоял с расчесанными волосами и чистой совестью. Мне пришлось отказаться от своей карьеры и оказаться среди зрителей. Исправлять, объяснять и жертвовать собой. Но есть же предел! Я отказываюсь свидетельствовать на суде, что, когда убили Густава, ты был дома. Это сделал ты. Точно так же, как ты убил ту старую тетушку. Ты тогда тоже сбежал. Сменил имя. Использовал других, чтобы пробиться вперед. Ты всю жизнь идешь по трупам, а сейчас будешь премьер-министром, — засмеялась она с надрывом. — Наглый карьерист!

Андерс наконец пришел в себя, поборов удивление. Глядя на нее, он почти улыбался. И, обернувшись ко мне, сказал:

— Слышишь? Вот прекрасный пример глубокой неврастении. Стина всегда болтала о том, что я мешал ее развитию. Что она стала бы кем-то, если бы не пожертвовала собой ради меня. Все это чепуха. У нее нет никаких способностей и не было никогда. Поэтому она так агрессивна. Посмотри ее статьи. Послушай ее во время дебатов. Но я никогда не думал, что ты ненавидишь меня до такой степени, что можешь донести на меня за убийство, которого я не совершал.

— Я расскажу тебе все, что тогда произошло, — сказала она, не обращая внимания на слова Андерса. — Он смертельно боялся мемуаров Густава. Правда то была или нет, но Густав намекнул, что все расставит по своим местам. И Андерс поверил ему. У Густава не было сдерживающих центров. Кроме того, это сказалось бы неблагоприятно на положении его партии на выборах, изменило бы их результаты.

— Мемуары — одно, а убийство — нечто совсем другое, — заметил я. «Все ли у нее в порядке с психикой?» Я посмотрел на нее. Лицо бледное, тонкие губы бескровны, а глаза черные и колючие.

— Все имеет свою цену. А пост премьер-министра для Андерса — очень высокую. Он знал, где находится сейф и где Густав хранил ключ. Когда мы были там, в тот день, когда он убил Густава, Андерс взял из сейфа рукопись. И пистолет.