Ободренный этой мыслью, я натянул на себя старый темно-синий свитер из овечьей шерсти, затянул ремень на джинсах и, спрятавшись от дождя под плащом, позабытым на крючке у входа на кухню, быстро вскочил в свою старую машину, терпеливо поджидавшую меня под темно-зеленой защитой свисающих еловых веток.

В библиотеке было пусто. Милая дама в регистратуре закрыла глаза на все формальности, взяла мое удостоверение и выдала читательский билет. Временный, конечно (какой-никакой, а порядок должен быть соблюден), но вполне достаточный на оставшийся отпуск. И дверь к тысячам книг, теснившихся на широких полках, открылась.

Медленно и с удовольствием я шел вдоль полок, глядя на книжные корешки. Выбирал и отвергал. Вытаскивал одну здесь, другую там. Несколько книг поставил на место, другие оставил. Словно в магазине самообслуживания, где торгуют мыслями и идеями, перемешались здесь развлечения и расслабления с великими мировоззренческими вопросами западноевропейской цивилизации, сладости — с витаминизированным жилистым интеллектуальным кормом.

Я положил стопку книг на один из длинных читательских столов. Раскрыл ту часть «Шведского справочника», что касалась Аскерсунда. Выйдет ли у нас в стране когда-нибудь подобный или более солидный труд? Нынешний уже подустарел, но богатство деталей ошеломляет, а многие четкие, выразительные сведения удивительно хороши, в особенности когда речь идет об исторических событиях. Я углубился в текст. Прочел о том, как королева Кристина основывала город, о крупном пожаре, о красивой церкви…

— Ты здесь?

Я повернул голову. Это была Сесилия Эн. Она улыбнулась, отбросив со лба мокрую от дождя прядь волос.

— От нечего делать и отсутствия чтива. А ты? Пришла брать или сдавать?

— Ни то ни другое. Просто надо проверить некоторые данные. Даты в старых биографиях, которых у нас нет. Когда пишешь мемуары, нужна точность.

— Разве пишешь ты? А я думал — Густав. Может, как и все великие личности, он тоже имеет тайного автора?

— Да нет, — она рассмеялась и я заметил, что один из передних зубов сидит чуть криво. Дефект, делающий ее еще милее. — Материала у него фантастически много, — продолжала она. — Видел бы ты его рабочий кабинет до моего прихода. Шкафы и ящики были настолько переполнены, что еле открывались. Мне казалось, что он запихивал туда любой документ и любую вырезку или записку, которые получал за последние пятьдесят лет.

— И ты все это сортируешь?

Она кивнула.

— Потрясающе огромный материал. Пришлось воспользоваться небольшим компьютером, чтобы привести все в надлежащий вид. Сначала я пыталась организовать все в хронологическом порядке. Но всякий раз, когда Густав переезжал, он сваливал все в большие коробки. И все вперемешку. Я полгода потратила только на то, чтобы разобраться, что у него там лежит.

— Наверное, интересно рыться в тайнах большого человека. Все равно, что присутствовать на археологических раскопках захоронений времен викингов.

Она опять улыбнулась.

— Он делится со мной не всем. Я вижу лишь частицы официального и открытого материала. Но и этого хватает с лихвой. Я даже подумываю написать о Густаве докторскую, — рассмеялась она. — Я ведь изучаю общественные науки в Упсале.

Я посмотрел на Сесилию. Меня не очень привлекала мысль о возвращении под дождем в лесную избушку, даже с кипой книг в темно-коричневых библиотечных переплетах (как спасение от одиночества).

— Ты сейчас занята?

Она посмотрела с удивлением.

— Не-ет, — протянула она. — Ничем особенным. Просто надо проверить некоторые данные, а потом поеду домой и поразбираюсь в своих бумагах.

— В таком городе, как Аскерсунд, должно быть какое-нибудь кафе. Не отправиться ли нам туда и отведать пирожных? Согрешим хоть разок! Совершим то, что воистину запрещено нашей культурой. Оргия вредных калорий. Марципаны и сливочный крем. Пирожные «Наполеон» и торт «Принцесса». Предадимся распутству и извращению. А потом попьем шоколаду со взбитыми сливками. Большие чашки.

— Ты с ума сошел, — она рассмеялась так громко, что седовласая дама в регистратуре укоризненно посмотрела поверх очков в нашу сторону.

— Ну если это твой взгляд на грех и оргии, то ладно. Я чертовски давно не бывала в кафе. Как ты думаешь, у них есть пирожное «Картошка»? Такие большие «картошки» в мундирах из марципана и припудренные шоколадным порошком?

Она посмотрела на меня выжидающе. Маленький белый шрам у одного глаза придавал ей образ нимфы из чащи тиведенских лесов. Я понимал Густава Нильманна. По правде говоря, я ему завидовал.

— Дай мне всего несколько минут. Я быстро. Обещаю… — И она исчезла за дверьми отдела справочной и биографической литературы.

Оставаясь сидеть за столом, я улыбнулся про себя и посмотрел ей вслед. Городская библиотека и кафе. Мог ли быть этот дождливый летний день более шведским?

Немного позднее мы уже сидели за столиком у окна в небольшой кондитерской на площади, приглушенная мелодия доносилась из радиоприемника. Маятник часов сухими щелчками отмерял ход времени. Сухая пеларгония на подоконнике вздыхала по дождю, струившемуся по стеклу. Мы были в зале одни. То ли никто не решился выбраться из-за дождя, то ли не то было время суток.

Я смотрел на нее, сидящую напротив. В большом темно-синем свитере, закрывавшем шею, она казалась тоньше той, которую я видел накануне вечером: более хрупкой, нежной, может быть, потому, что свитер был слишком большим? Чей он — Густава или Бенгта? Нет, не Густава. Это заметила бы Улла. А может быть, моя фантазия разыгралась как обычно? Что, собственно, я знал? Густав мог восхищаться совершенно бескорыстно. Отеческое чувство к молодой, милой, эффектной помощнице. Почему я всегда делаю такие скоропалительные выводы?

Ее светлые длинные волосы расчесаны на пробор посередине и заколоты маленькими золотыми расчесочками за ушами. Темные ласточкины крылья ее бровей контрастировали с золотым загаром лица и большими голубыми глазами. Они блестели, словно у нее была небольшая температура. И цвет был необычным. Почти аквамариново-голубой. Тонкий голубой цвет, отливавший ясностью льда. Нет, взгляд ее не был холодным и отталкивающим. Наоборот. Но необычный цвет ее глаз придавал овальному лицу оттенок экзотики, несмотря на то что она была типично шведской блондинкой, словно из народной песни.

Она не была такой хрупкой, какой казалась. И успела съесть два больших пирожных, пока я жевал половину марципана. Но я, конечно, старше ее и вынужден более внимательно следить за складками на талии, которые появляются оттого, что ездишь на машине, и за другими угрозами моему самоуважению. Собственно, странно, почему социальное управление не ухватилось за рецепт народного печенья из обогащенной обезжиренным молоком массы клетчатки, селена и цинка.

— А теперь рассказывай, — сказал я, разглядывая, с каким удовольствием она слизывала с серебряной ложки белые взбитые сливки. Почти как Клео, подумал я и улыбнулся. Тот же острый язык, та же радость.

— Рассказать о чем?

— Обо всем. Я патологически любопытен и интересуюсь всем, что касается моих соплеменников. Если бы я верил в переселение душ, то решил бы, что до этого я явно был телефонистом на коммутаторе где-то в сельской местности в те времена, когда телефоны подключались вручную. Возьмем, например, тех, кто вчера был на обеде. Ты знаешь их лучше, чем я?

Она внимательно посмотрела на меня, отломила ложечкой уголок пирожного, взяла новую порцию золотисто-желтой шоколадной массы под снежно-белым покровом сливок.

— И да и нет. Густава и Уллу, естественно. Папа до самой смерти служил в областном управлении, когда Густав был губернатором, и потом он помогал маме и всей нашей семье. Была какая-то путаница с папиной пенсией, но Густав все уладил. Он позаботился о моей стипендии в Упсале и дал мне работу. Он стал своего рода вторым отцом для меня.

Неужели я опять дал маху? Я задумчиво смотрел на большой кусок светло-зеленого торта «Принцесса», ожидавший меня. Неправильно истолковал значение взглядов Густава?