Если смерти все–таки удается сделать свое дело, члены семьи испытывают чувство боли, оттенки которого могут быть самые разные — от печали до отчаяния. Однако боль утраты, будучи прямой противоположностью взаимной любви, но в силах (именно по этой причине) поколебать сплоченность семейной сферы. В сплоченных семьях чем сильнее боль, чем скорее эта взаимопомощь сближает сердца, тем больше она укрепляет связи домашней солидарности. Смерть юного (23-летнего) Маттео Строцци в Неаполе в 1459 году ошеломляет окружение матери юноши, Алессандры, оставшейся во Флоренции. Невыносимая скорбь пронизывает все письма соболезнования, которые во множестве присылают несчастной женщине. Окружающие как будто решили превзойти друг друга в предупредительности. Чтобы сообщить ей ужасную новость, один из кузенов Алессандры, получивший известие из Неаполя, зовет к себе нескольких родственников, вместе они встречают несчастную мать и со всей возможной тактичностью ставят ее в известность о случившемся; каждый из них утешает ее и сострадает ей. В разговорах, в письмах, которыми обмениваются родственники Алессандры, они успокаивают друг друга и призывают окружить ее заботой, поддержать в выпавших на ее долю испытаниях. Однако мона Алессандра вносит не меньший вклад в «мобилизацию» чувств, великодушно исполняя роль утешительницы, несмотря на постигшее ее горе. Как сердце, которое качает кровь по венам, так и Алессандра, являясь душой, «сердцем» дома, «распространяет» полученные ею свидетельства любви по всему «семейному организму». Жестокий удар, потрясший всех близких, в конечном счете укрепляет общее согласие и усиливает формы частной солидарности, даже если они не так тесно связаны друг с другом.

Частная среда — то место, где люди охотнее всего дают волю слезам. Принято ли плакать публично? Этого мы не знаем. Как бы там ни было, человек, находясь у себя дома, не стесняется плакать от боли или от радости во время траура или в случае воссоединения семьи. Чувствительность? Да, но также особый язык частной сферы. Разумеется, письма и литературные произведения, особенно книги Боккаччо, столь внимательного к проявлениям эмоций, содержат упоминания о том, как герои плачут, о тех слезах, которыми сопровождается мучительное осознание одиночества, вызванного смертью, разлукой, расставанием, одним словом — отрывом от живительной домашней среды. Герои Боккаччо проливают слезы в одиночку; однако речь может идти не только об «индивидуальных» плачах, но и о «совместных» рыданиях, о «семейных» плачах в случае, если на дом обрушились жестокие невзгоды, не поддающиеся словесному описанию. Слезы — единственный подлинный язык абсолютного доверия и согласия. Это могут быть слезы любви (affection): встречаясь после долгих лет разлуки, люди молча сжимают друг друга в объятиях и плачут (Боккаччо, II, 6 и 8; V, 6 и 7); слезы сострадания (там же, II, 6; III, 7; VIII, 7); слезы раскаяния. И наконец, слезы общей боли. Все еще находясь под впечатлением от смерти своего юного шурина Маттео, Марко Паренти получает одно за другим два письма; первое, в котором говорится о переживаниях жены Марко, вызывает у него потоки слез; второе, рассказывающее о душевных муках тещи, потрясает его: «Я зарыдал еще сильнее», — говорит он. Эти слезы выражают здесь чувство глубокого сопереживания Марко при известии о невзгодах в семье его жены. Письма Марко полны сострадания к родственникам, но самым красноречивым свидетельством единения с ними служит рассказ о том, как он предавался рыданиям; «совместный» плач может передать больше, чем любые слова, даже если люди разделены большим расстоянием. В связи с этим надо заметить, что мужчины наравне с женщинами пользуются языком слез, и это расширяет и утверждает влияние такого «языка»; совместные рыдания ведут к преодолению всех условностей.

Есть и другие примеры «коллективного» плача; они предполагают участие исключительно женщин и касаются похорон членов клана. Правда, в этом случае речь идет о ритуальных плачах, предназначенных для того, чтобы прилюдно продемонстрировать скорбь семьи. Отказаться от них означает оскорбить честь покойного. Но крайняя, хотя и необходимая форма этих ритуалов искажает истинность чувств, ничего не привнося в интимную сферу семьи.

Ум, как и чувствительность, формируется в семейной обстановке; развитие тела и развитие духа относится преимущественно к частной сфере; школа — какова бы ни была ее роль в воспитании ребенка (об этом ведутся споры) — вмешивается в данный процесс лишь на поздней стадии.

Первый этап воспитания начинается с детской бутылочки (или с женской груди). Этим занимаются кормилицы. Их следует тщательно отбирать; бойтесь как чумы, предупреждает Пальмиери, «кормилиц из числа татарок, сарацинок, варваров и прочих нехристей». Автор дает множество рекомендаций относительно груди кандидаток, их запаха, возраста, надежности и т. д. И он прав. На кормилицу ложится непростая задача: она должна не только кормить ребенка молоком, но и петь ему колыбельные песенки, исправлять, если нужно, заикание и даже с помощью особых манипуляций устранять отдельные недостатки внешности — форму носа, рта, косоглазие (Франческо ди Барберино).

Не дожидаясь, пока кормилица закончит свою работу, за воспитание ребенка принимаются родители. Сначала мать, чье участие кажется обязательным Леону Альберти, Франческо Барбаро и прочим моралистам («заботу о ребенке нежного возраста должны брать на себя женщины, кормилицы, матери», пишет Альберти); к ней вскоре присоединится отец, на которого моралисты возлагают главную ответственность за нравственное и интеллектуальное воспитание малыша. Вместе с воспитанием в самом раннем возрасте должно начаться и образование ребенка; подобная точка зрения широко распространена — ее выражает, среди прочих, Пальмиери. Не которые, говорит он, откладывают образование детей до того момента, когда тем исполнится семь. Это, по его мнению, про явление лени. Детей нужно начинать учить навыкам письма, когда их еще кормят грудью. Заняться этим значит сэкономить время (два года). С семи лет у мальчика появляется учитель. Моралисты (Маффео Веджо) настаивают на необходимости отправлять детей в школу, где те смогут найти себе товарищей, другие предпочитают домашнего наставника: такой вариант выбирают родители Джованни Морелли (XIV век); позднее домашний учитель будет у Лоренцо Медичи и многих других.

Таким образом, в обеспеченных семьях, парадоксальным образом более близких в этом отношении крестьянам и простому народу, нежели средней буржуазии, весь цикл детского образования проходит — преимущественно или полностью — в рамках частного пространства. Пространства, которое становится благоприятным для нужд образования. С приближением Ренессанса обстановка в домах буржуазии все больше располагает к интеллектуальной жизни благодаря наличию нескольких комнат, тихих и уединенных (спален, studio), благодаря особой мебели (письменным столам, подставкам для книг, книжным полкам), благодаря библиотекам, украшению многих дворцов во Флоренции, Милане, Венеции, Неаполе, Риме. Пользовались всеми этими нововведениями прежде всего взрослые, которые и выступали их инициаторами, но и дети не были лишены к ним доступа.

Образование молодежи — всепоглощающая задача, к исполнению которой может быть привлечена значительная часть семейной группы. Возьмем, например, юного гуманиста Микеле Верини. Сначала за его воспитание берется отец, причем это происходит раньше обычного срока, когда мальчику еще нет семи лет. Но чем больших успехов добивается он в обучении, тем скорее растет число домашних учителей, достигнув полудюжины в период, когда мальчику 10–15 лет. Его дядя Паоло, которому около тридцати пяти, учит его основам математики (а также Священному Писанию); позднее обучение математике продолжит Другой дядя мальчика, математик Лоренцо Лоренцини. Уроки латинского языка дают священник и грамматист — до того момента, как знаменитые Кристофоро Ландино и Анджело Полициано, удивленные способностями Микеле, соглашаются уделить ему свое драгоценное время; Микеле нет еще и пятнадцати. Уроки проходят как вне дома, так и в его стенах. Мальчик находит трогательные слова, чтобы выразить нежную любовь, испытываемую им ко всем учителям, которые осуществляют по отношению к нему paternum officium (родительскую функцию). Будучи его наставниками, эти выдающиеся личности — почти все профессора Флорентийского studio (университета) — вступают в частную сферу Микеле. Отец, дядья, свойственники, прославленные amici — все родственники посвящают образованию ребенка много времени и внимания. Ради ученика они переезжают с места на место, переписываются, консультируются друг с другом, обмениваясь новостями, советами, проектами. Окружение молодого человека, особенно если речь идет об известном роде, старается сделать все, чтобы обеспечить ему будущее.