Во Флоренции в типовых формулах, касающихся близких, друзья, в противоположность Франции, всегда упоминаются после родственников (сначала parenti, потом — amici), никогда не отождествляясь с последними. Каждая семья опирается на постоянный круг друзей, который дополняет и укрепляет связь с кровными родственниками и свойственниками. Самые близкие из друзей — те, кого можно упомянуть наравне с родственниками, — немногочисленны, особенно на фоне «семейных групп», где у каждого члена сообщества свое место: например, у флорентийского банкира Лапо Никколини таких друзей с полдюжины (см. его мемуары, 1410). Но, как бы там ни было, это надежные, верные товарищи, готовые оказать любые услуги, включая финансовые, о чем еще будет сказано. Впрочем, круг друзей можно и расширить, если целенаправленно стремиться к этому и углублять отношения со знакомыми. Моралисты и мемуаристы охотно подчеркивают необходимость и преимущества дружбы. Дружба сама по себе — великое благо. Гуманисты, вдохновленные великими примерами Античности, говорят о ней с увлечением. И вот вопрос, что предпочтительнее: дружба или родство, тревожит умы, повсюду вызывает страстные споры, даже в окружении Козимо Медичи (см. у Бартоломео Платина). Альберти не сомневается, что силой и прочностью дружба превосходит родственные связи (parentado), и хотя она объединяет людей из разных домов (fuori casa), великий гуманист без колебаний объявляет ее частной (private) семейной добродетелью, вроде чувства чести. Будучи человеком слишком серьезным, чтобы заниматься спорами, флорентиец Джованни Морелли считает тем не менее, что необходимо «заручиться дружбой людей истинно <….> добродетельных и весьма влиятельных»; такую цель он и сам когда–то ставил перед собой, был свидетелем того, как к ней же стремился его отец, и теперь советует потомкам добиваться ее достижения. Услуги, которые, по словам Джованни, оказывал его отец своим ближайшим друзьям, и те, которые они оказывали ему в ответ, — автор не преминет их перечислить — демонстрируют, насколько тесно эта дружба была связана с частной жизнью.

Стандартный набор тем, включаемых в мемуары, обязательно касается соседей, которые стоят на последнем месте (родственники, друзья, соседи). В сущности, роль соседей в повседневной частной жизни не так уж сильно отличается от роли друзей или родственников: этому способствует взаимная близость с ними. От соседей ничего не скроешь. У них масса поводов вмешиваться в частную жизнь друг друга и даже, если возникнет обоюдная симпатия, завязывать дружеские отношения: так, отведав вина, предложенного остроумным и обходительным соседом, булочником по фамилии Чисти, флорентийский патриций мессер Джери Спини причисляет того к своим друзьям; об этом рассказывает Боккаччо. Соседские отношения сокращают социальную дистанцию.

Некоторые из друзей и соседей поднимаются по социальной лестнице, добиваясь вожделенной роли крестного отца (по отношению к ребенку) и, следовательно, кума (по отношению к родителям ребенка); обычай выбирать в крестные к ребенку сразу нескольких человек (засвидетельствованный также и во Франции: вспомним Жанну д’Арк) — людей, не принадлежащих к членам семьи, — создает вокруг этой последней, особенно если она многодетна, еще одну родственную среду, важную, но весьма специфическую: сообщество крестных отцов и матерей. Например, у 13 детей супругов Никколини в общей сложности 32 крестных отца и матери. К дружбе и близости соседских отношений кумовство добавляет свою ноту: духовное родство (объединяющее крестников с крестными и их близкими), родство вполне реальное, ощутимое. Судя но окружению Никколини, мир крестных отнюдь не гомогенен, равно как и круг соседей, из которого их выбирают. Если половина крестных принадлежит к среде Никколини, то другие десять стоят гораздо ниже на социальной лестнице. Но их всех отличает одна особенность, одна общая черта, на которую обращают внимание рассказчики: «духовное» родство дает им более свободный доступ к жилищу и личному пространству семьи их крестника. Они беспрепятственно входят в дом и выходят из него, они болтают со служанками, с хозяйкой, не боясь дать повод для сплетен. Отношения крестного родства представляют собой один из элементов частной жизни.

Сильные мира сего (аристократы, буржуазия, дельцы), опирающиеся на дружеские и соседские связи, предстают в источниках окруженными amici и seguaci, иначе говоря — клиентами. Именно наличие клиентелы[58] лежит в основе политических побед многих знатных семейств в тосканских городах XIV–XV веков. И напротив, одной рекомендации патрона достаточно для того, чтобы добиться должностей, льгот, налоговых послаблений, всевозможных подачек. Клиентела до сих пор остается для нас вещью не вполне понятной, однако мы видим некоторые указания на прочность связей между патронами и клиентами. Государственных мужей, вроде Козимо Медичи и патрициев из его окружения, осаждают просители: они засыпают их письмами, просьбами, подарками, все больше раболепствуют перед ними, разговаривают как со старшими братьями, почти как с отцами. Одним словом, они стремятся установить с ними те личные отношения, основанные на любви и готовности предоставить защиту, которые современники определяют словом «amicizia» (дружба). На самом деле эти отношения копируют и имитируют линьяжные и патриархальные связи в частной сфере. Клиентела — это искусственный линьяж, еще одна форма частной жизни, воплотившаяся во взаимоотношениях между власть имущими и теми семьями, которые оказались слишком скромными, чтобы добиться для своих представителей успеха или почестей. Никакое заметное повышение роли индивида в обществе невозможно без мощной поддержки со стороны частных лиц.

Покинуть дом, жилище, семью означает попасть в незнакомый мир, часто слишком опасный, чтобы противостоять ему в одиночку. Товарищества, корпорации, любые структурированные объединения предлагают себя в качестве защитной среды. Но когда приходится ненадолго покинуть привычное место, когда привычные защитные структуры отсутствуют или отвергаются, тогда спонтанно возникают новые объединения, которые продолжают, заменяют, иногда имитируют частную среду. Как это обычно происходит, на улице вместе играют дети из разных социальных слоев. В городе их brigate (компании) часто объединяют ребят из одного квартала или маленьких рассыльных, нанимаемых ремесленниками; их игры, правда, вынужденно прерываются, но всякий раз возобновляются, превращая детей в соучастников некоего незаконного действа. В сельской местности (например, в коммуне Валь д’Эльса) можно увидеть, как юная Вердиана[59] и другие пастушки, девочки в возрасте от шести до четырнадцати лет, при первом удобном случае собираются вместе со всех окрестных полей и проводят долгое время за разговорами в тени дерева или часовни. Это не только детская болтовня, подруги говорят и о серьезных вещах: о религии или о святости. По мере взросления мир человека расширяется, однако brigate никуда не исчезают: теперь это ватаги приятелей, сопровождающие удачливого кавалера, или веселые толпы, регулярно собирающиеся в городских кварталах для того лишь, чтобы попировать и повеселиться, и порой остающиеся верными этой традиции в течение многих лет. Конечно, молодым людям нельзя отказать в изобретательности. И вместе с тем их brigate, похоже, имеют более строгую структуру, чем у детей: у них особая одежда, иногда даже свои законы, название, ритуалы, которые обычно держат в тайне; между ними существует соперничество. Из материалов одно го судебного процесса, относящегося к 1420 году, известно, что в то время во Флоренции были две молодежные банды, «Ла Берта» и «Ла Магроне», которые устраивали между собой рукопашные бои. Позднее вступление в брак флорентийских мужчин, позднее взросление, препятствующее участию в семейных и политических делах вплоть до тридцатилетнего возраста, неудовлетворение, обусловленное подобными об стоятельствами, — все это заставляет молодых людей устанавливать «замещающие» социальные контакты вне пределов семьи, создавать подобие частной жизни с помощью мнимых consorterie (кланов), существование и название которых держатся в тайне.