Вплоть до XII века христианская литургия брака остается слабо разработанной. Присутствие священника практически не меняет смысла «брачного» ритуала, который по–прежнему есть не что иное, как передача мужу власти над своей женой в публичной сфере и признание главенства жены в сфере частной; переход помолвки в ведение церкви не уменьшает роли родни в данной церемонии. Вопреки тому, что сообщает нам «Житие святой Оды», лишение девушки права голоса происходит с молчаливого согласия каноников. И наконец, гарантии, предоставляемые невесте на случай изменения женихом своего решения или разрыва брачного союза, — гарантии, которые внесли бы весомый вклад в дело христианского гуманизма, — практически сводятся на нет слепой приверженностью этой удивительной норме. Даже в тех случаях, когда она неукоснительно соблюдалась, не испытывала ли девушка, оказавшись в семье мужа, настороженного отношения со стороны новых родственников и не терпела ли унижения, подобно святой Годеливе?

Браки, заключенные ради достижения мира между линьяжами и партиями, столь же непрочны, как и эти перемирия. Какова судьба женщины, чей муж вступает в конфликт с ее отцом или братом? В сочинениях Ордерика Виталия и Сугерия содержатся разные варианты развития подобной ситуации.

Вильгельм Завоеватель, выдавая замуж племянниц и кузин, превращает их в своих шпионок и сообщниц. Юдита разоблачает заговор своего мужа, англосаксонского графа Вальтеофа; это не мешает ей идти во главе пышной траурной процессии после казни супруга (1075). Роберт Жируа случайно съедает отравленное яблоко, приготовленное его женой Аделаидой для другого (1060), но по странному совпадению это происходит во время бунта Роберта против герцога, двоюродного брата Аделаиды. Принцу сватают девушку с тем, чтобы она побуждала его выступать на стороне ее родственников в случае войны: в определенном смысле она представляет в доме мужа интересы своей семьи.

Впрочем, чаще жена встает на сторону мужа; сделавшись хозяйкой дома, она не желает возвращаться в свой линьяж: ей есть что терять. Генрих Боклерк выдает свою внебрачную дочь Джулианну замуж за Юстаса де Бретея, жалует им замок д’Иври; в войне, которая начинается между Юстасом и королем в 1119 году, Джулианна принимает сторону мужа и энергично руководит обороной замка. Генрих, в свою очередь, не останавливается перед тем, чтобы ослепить и изувечить (им отрезают носы) попавших ему в заложницы собственных внучек. Однако несколько месяцев спустя, с наступлением осени, которая приносит с собой мир, король во имя родственных отношений принимает капитуляцию мятежной пары: «Великодушие смягчило сердце короля и вернуло его расположение к дочери и зятю», но это не вернуло здоровье искалеченным детям!

Если, следуя устоявшимся представлениям, мы примем за аксиому, что XI век — время непрерывных войн, то мы не увидим в источниках ничего, кроме ужасающих, хотя и эффектных сцен, а все другое, что там можно найти, останется вне нашего внимания. Жестокость междоусобных войн действительно вторгается в частную жизнь людей. Сугерий рассказывает о жене Ги де ля Рош–Гийона, которая обращается с отчаянной мольбой к родственнику, собирающемуся у нее на глазах расправиться с ее мужем: «Разве вы не объединены узами вечной дружбы? Это безумие!» Когда муж начинает уступать противнику, она пытается заслонить его своим телом, но ее, израненную, вырывают из его объятий и в довершении всего сбрасывают в Сену их малолетних детей. Мрачноватая картина для «весны Средневековья»! Но стоит ли придавать значение этому и еще нескольким подобным примерам? Какая эпоха обходится без трагедий?

Неудачливая посредница или свидетельница страшной сцены порой находит убежище в монастыре, под защитой и властью церкви. Аббатство ордена Фонтевро служило убежищем, по словам Жака Даларюна, жертвам несчастливо закончившихся политических браков; но туда принимали по преимуществу тех из них, кого навсегда оставил муж или кто уже вышел из «брачного возраста». Вместе с тем женщину феодальной эпохи можно представить как подстрекательницу войны, как активную участницу конфликтов, пронизывающих ее жизнь и делающих ее невыносимой.

Действительно, церковные писатели с ужасом и негодованием изображают viragos (от них пошло и само это слово), которые по причине взаимной неприязни развязывают войну между своими мужьями. В 1090 году «графиня Элвиса [д’Эрве] была разгневана презрительными речами Изабеллы де Конш [из рода Монфор] и начала со злости всячески убеждать графа Гийома и его баронов взяться за оружие. Вот так женская ревность и женские ссоры воспламенили гневом сердца храбрых мужчин»… Похожий сценарий приводит к конфликту между Ангерраном де Куси и Жераром де Керси (конец 1110 года): их супруги, острые на язык (и весьма вольных нравов), обмениваются взаимными оскорблениями и инсинуациями во время частного разговора, уверенные, что он получит широкую огласку. Гвиберт Ножанский довольно точно определяет их как «похотливых гадюк».

У женщин по сравнению с мужчинами есть то преимущество, что они менее подвержены опасностям войны — и теоретически, и на практике. Причем иногда это ведет к полной перемене семейных ролей: спесивые подстрекательницы войн диктуют свою волю мужьям, которые ради них жертвуют жизнью в кровавых и бессмысленных походах. Ангерран де Бов, первый из знаменитых сеньоров Куси, вступает (ок. 1079) на территорию своих будущих владений благодаря их тогдашней хозяйке (возможно, унаследовавшей эти земли по отцовскому праву), та влюбляется в него и пускает к себе, предав мужа; впрочем, новоприобретенные земли слишком хороши, чтобы их можно было оставить без защиты, и Ангеррану приходится взять на себя эту тяжелую обязанность. Менее воинственна, хотя столь же свободна от предрассудков Бертрада де Монфор: обеспокоенная буйным нравом своего грозного супруга, Фулька ле Решена, она начинает оказывать знаки внимания королю Филиппу I: он увозит ее к себе и делает королевой (1093). С самого начала она активно влияет на стареющего монарха и долгое время координирует действия его сыновей от обоих браков против юного Людовика VI. Конфликт с мачехой — один из наиболее известных классических сюжетов. В нашем случае интриги Бертрады заканчиваются для нее неудачно и она вынуждена уйти в монастырь, хотя и после весьма продолжительной борьбы.

Вплоть до XII века имеет место похищение невест, однако следует ли видеть в подобной практике только символ варварства и угнетения, которому подвергаются женщины? Они часто сами выступают инициаторами этих похищений; во всяком случае, их соучастие немало способствует успеху предприятия. Похищение может быть средством, с помощью которого влюбленные стараются настоять на собственном выборе в противовес воле линьяжа; если последний в конце концов признаёт свершившийся факт, все завершается «хеппи–эндом»… Иногда похититель больше заслуживает эпитета «освободитель» по отношению к девушке, которая лишена выбора, или женщине, с которой плохо обращается муж. В самом акте похищения заключено явное противоречие: чтобы обрести защитника, женщина готова ему отдаться; с одной стороны, мы видим, насколько ущемлены права той, которая вынуждена пойти на такой шаг, а с другой — очевидно, что это одно из самых эффективных средств освободить себя. В похищение нередко входит элемент постановки или, выражаясь высоким языком, ритуала.

По правде говоря, мы знаем о женщине только то, что о ней рассказывают мужчины; источники, изображающие ее в столь неприглядном виде, необъективны. В «Истории» Ордерика Виталия женщина несколько раз появляется в роли отравительницы — этакой новой Евы, угощающей мужчин ядовитыми яблоками и постоянно распространяющей злобную клевету. Ощущается влияние притч Ветхого Завета, ибо автор — монах, чье мировоззрение сформировано чтением Библии. Но не повторяются ли здесь эти нападки — столь же «достоверные», как и обвинения женщин в колдовстве, — для того лишь, чтобы пресечь любую попытку подвергнуть сомнению законность мужского доминирования? Постоянные упоминания об адюльтере выполняют, вероятно, схожую функцию, даже если они не совсем лишены оснований. Вызывает сомнение рассказ о письмах, якобы полученных в 1068 году несколькими рыцарями, спутниками Вильгельма Завоевателя, от их жен: те просят супругов вернуться домой и удовлетворить их желания, а в противном случае грозятся завести любовников. Однако непохоже, чтобы «пространство» женщины полностью контролировалось мужчинами: она не томится в высокой башне, когда ее муж отправляется в крестовый поход, и не носит пояса целомудрия, который появляется позднее или вообще относится к разряду легенд. Если и существует какое–то ограничение свободы женщин, то оно не столь изощренно, хотя, надо полагать, более действенно.