Вот что дает нам вводный разбор лексики. Отметим в первую очередь устойчивость значений. Понятие, закрепленное в стабильной языковой структуре, переживает века. Совершенно очевидно, что в феодальную эпоху существует весьма четкое представление, выраженное в словах, организованных вокруг privatus, о том, что бывают такие действия, предметы, люди, которые по закону неподконтрольны общественной власти и которые по этой причине помещены в некую область, очерченную четкими границами, чья роль состоит в том, чтобы препятствовать любой попытке вторжения извне. Таким образом, раз уж речь идет не о том, чтобы определить, что такое частная жизнь во всех ее проявлениях, но о том, чтобы понять, чем она является, будучи противопоставленной жизни публичной, то представляется, что данная оппозиция базируется прежде всего на различении пространств. Территория частной жизни — это домашнее пространство, обнесенное оградой. К такому пространству относится, в частности, монастырь, например тот, где уединился Роберт Фландрский, решивший посвятить себя размышлениям о душе, и где вся его жизнь вошла в совсем иное русло, едва он переступил порог. Важно заметить, что существуют различные степени ограничений, что переход от самого внешнего к самому внутреннему происходит постепенно, от площади, дороги, strada[5], подмостков до крайних проявлений самоизоляции, где прячут самое ценное из своих сокровищ и мыслей, где запираются для действий, которые традиции запрещают демонстрировать. Следует поэтому допустить, что оппозиция частной жизни и жизни публичной связана не столько с пространством, сколько с властью.

Однако мы говорим не о противопоставлении власти не–власти, а о двух различных природах власти. Представим себе два владения, в которых согласно тем или иным правилам поддерживаются мир и порядок, но как в одном, так и в другом индивида держат в подчинении и под надзором, исправляют и карают его, при том что исправительные и карательные функции в каждом случае исходят от различных властей. С одной стороны, речь идет о том, чтобы управлять res publics populusy группой мужчин (я неспроста говорю «мужчин»: на женщин эта власть не распространяется), которые все вместе образуют государство, являются совладельцами общего имущества и разделяют между собой ответственность за всеобщее благо. Это сфера коллективного, следовательно, она, как говорили в Древнем Риме, extra commercium, неотчуждаема; res populi — это res nullius (принадлежащее народу не принадлежит никому), и состоит оно в введении магистратов, rex’а и lex’а, повелителя и закона, который является гласом народа. От res publica принципиальным юридическим барьером отделено то, что в текстах XII века прямо называется res familiaris. В одном из картуляриев[6] аббатства Клюни хранится документ, озаглавленный «Dispositio rei familiaris» («Уложение о семейной собственности»); это проект ведения хозяйства, разработанный в 1148 году по приказу отца–настоятеля клюнийского братства Петра Достопочтенного, озабоченного укреплением домашнего хозяйства, что, собственно, и входило в его обязанности и властные полномочия как pater familias. Res familiaris, как мы видим, служит опорой семьи, иными словами — коллективной общности, отличной от общности народа, а естественной средой ее сосредоточения, если не сказать заточения, является дом. Это частное сообщество подчиняется не закону, а «обычаю», обычному праву. Некоторые члены данного коллективного тела также составляют народ и потому подпадают под действие закона, но только на то время, пока, отъединившись от этого тела, находятся в публичном пространстве.

Стало быть, частная жизнь — это жизнь в семье, не индивидуальная, но совместная и основанная на взаимодоверии. Вокруг слов, которые в ту эпоху выражают идею privacy, группируется еще целый ряд терминов, обогащающих это понятие. Остановимся на одном из них — commendation слове на самом деле ключевом, так как оно определяет этап вступления в отношения, на которых строится взаимопонимание внутри частной группы. Как его перевести? Посредством commendatio индивид доверяется, вверяет себя главе группы, связывает себя с ним, а через него и со всеми, кто к этой группе принадлежит, сильной эмоциональной связью, называемой на ученом и на народном языках amitie — дружбой. Такого рода отношения цементируют все внутренние распорядки и служат строительным материалом для социальной единицы, защитным барьером от «закона», который стремится просочиться, проникнуть внутрь, но если внешней власти это все-таки удается, она выражает свое могущество через символику проникновения: говоря о Позднем Средневековье, приведу в пример торжественные въезды короля в город, со всей их зрелищностью, вручением ключей — а ведь ключ, висящий на поясе у дамы, то есть хозяйки дома, символизирует иную власть. Власть частную, внутреннюю, которая, впрочем, не менее требовательна и так же, как власть публичная, не готова мириться с непокорным индивидуализмом.

Итак, приступив к изучению места частной жизни в так называемом феодальном обществе, мы столкнулись с необходимостью разобраться, где же проходила линия фронта между двумя конкурирующими властями, одна из которых считалась публичной. Каркас этого общества внезапно обнажается, когда около 1000 года скрывавший его фасад государственных структур, уже порядком обветшавший, вдруг рушится всего за три-четыре десятилетия. Создается впечатление, что частная сфера захватила все вокруг. На самом деле всплывшие в этот момент на поверхность властные отношения сложились не вчера, а уже довольно давно. Но до сих пор тексты практически ничего о них не сообщали, а если что–то и проскальзывало, то по чистой случайности; и вот сведения полились рекой. В этом, собственно, и состоит перемена, называемая «феодальной революцией». Однако если эти отношения до сих пор не упоминались в официальных документах, то потому, что они развивались, постепенно набирали силу в стороне от того, что происходит на виду, в той области, которую обычно не принято демонстрировать: отношения, оказавшиеся теперь на переднем плане, заслонив собой все прочие, носили домашний характер, являлись отношениями частного порядка. В этом историки согласны: феодализация означает приватизацию власти. Во французском издании «Средневековой Франции» Ж.-Ф. Лемаринье на странице 119 читаем: «Публичная власть в конечном итоге закрепляет за своими правами наследственный характер, и кутюмы[7], понимаемые как такие права публичной власти, становятся предметом сделок». Наследство, сделки — именно это в классическом праве отличало res privatea, находящихся in commercio, in patrimonio, от res publicae. Можно даже сказать, что в феодализируемом обществе территория публичного сужается, сжимается и что в финале этого процесса все становится частным, частная жизнь проникает повсюду.

Тем не менее феодализацию также — и я даже думаю, прежде всего — следует рассматривать как дробление публичной власти; именно на этом настаивает Лемаринье в вышеупомянутом труде: «Происходит дробление, а иногда даже крошение государственной власти». Процесс этот приводит к рассеиванию прав публичной власти по отдельным домам, каждый знатный дом превращается в маленькое суверенное государство, где царит власть, которая, даже существуя в столь узких рамках, даже закрепившись внутри дома, сохраняет, несмотря ни на что, свой исконный, то есть публичный, характер. Так что в конечном итоге в феодализированном обществе все становится публичным. В действительности в первой фазе, которая длится до начала XII века, мы наблюдаем постепенное сокращение того, что во властных отношениях мыслилось как публичное, затем на следующей стадии, в период восстановления государств, публичная сфера вновь расширяется. Однако никогда, даже в период наибольшего спада, на рубеже 1100 года, не исчезало представление о специфическом публичном способе властвовать, о том, что существуют особые права, природа которых публична, как, например, регалии (regalia)[8], на которые претендовал император в Италии XII века, основываясь на заново открытом римском праве, в период возрождения, возвращения к классическим юридическим формулам, сметенным разрушительной волной феодализации. В том, что касается политической сферы, изучение лексики привело нас к очевидному выводу: противопоставление частного и публичного сохраняется. Наша задача состоит в том, чтобы понять, как в потоке перемен эта структура переместилась в социальную сферу.