Мужья не владеют монополией на семейные книги, которые действительно могут храниться — и не обязательно под замком — в их спальнях (два упоминания в описях), но также встречаются в просторных спальнях с двумя или тремя кроватями, доступных любому члену семьи (три упоминания), в прихожих (одно упоминание), иногда даже во всех спальнях (одно упоминание). Причем их хранят вполне открыто, а не как некую сакральную вещь — во всяком случае, создается такое впечатление. С этой оговоркой можно заключить, что у отцов в доме есть свое «убежище» с набором семейных бумаг и книг (в описях упоминаются Тит Ливий, Саллюстий, «Хроника» Виллани); очевидно также, что владельцы бумаг вынимают их из сундуков, кладут на стол, открывают, внимательно читают, пишут новые, избрав для этого занятия субботу (см., например, Саккетти) или вечер буднего дня. Таким образом, с XIV века в повседневной жизни главы семейства появляется место, отгораживающее его от других обитателей дома, и занятия, которые его интересуют и которым он посвящает часть своего времени, не теряя при этом из виду свою семью и линьяж: создание «убежища» нередко объясняется заботой о семье.

Супруга также проводит в одиночестве определенную часть жизни — иногда вынужденно, иногда по собственному выбору. Ей случается, временно или постоянно, иметь отдельную спальню. У нас нет недостатка в свидетельствах относительно этого более или менее добровольного уединения. Собственная спальня есть у самых родовитых дам, вроде Лукреции, матери Лоренцо Медичи, но нередко такую привилегию получают и представительницы крупной буржуазии Неаполя, Флоренции и Венеции. Случается, что временного уединения и изоляции требуют обстоятельства. Например, вполне нормально воспринимается, когда заболевшей молодой жене стелют постель в отдельной комнате — скажем, в той самой спальне на первом этаже, которая, как мы уже отмечали, предназначена для гостей и часто пустует («Пекороне»). На время родов постель жены также переносят в отдельную комнату. То пространство, которое некоторым дамам посчастливилось получить в семейном жилище, позволяет им насладиться мгновениями уединения; повторять и продлять их тем легче, что, помимо ведения домашнего хозяйства, у них нет никаких других обязанностей. Что касается личного благочестия, которое ставится на первое место самими аристократками (и/или их духовниками), спальня, будучи мистическим пространством, заменяет часовню, келью, убежище, где женщина «закрывается» от мира. В комнате появляется скамеечка для молитвы, к иконам Пресвятой Девы, которые украшают стены, добавляется распятие, и супруга несколько раз за день приходит сюда, чтобы, стоя на коленях, помолиться Богу. Она ищет здесь укрытия от послеобеденных праздных разговоров, проводя время в молитвах и чтении. Осененная Божьей благодатью, святая Маргарита Кортонская, которая провела юность во грехе, уединяется в своей спальне, чтобы предаваться слезам. Впрочем, она — скорее исключение. Другие женщины, менее благочестивые и менее враждебные миру, находят этому пятачку гораздо более земное применение. Источники делают акцент на том, что спальня — место сокровенное, где человек дает волю чувствам. Тон повествования, признающего и подчеркивающего сакральную роль мужа, здесь меняется, становится более сентиментальным. Оставшись наедине со своими сундуками, супруга вынимает письма, перечитывает их и пишет ответ мужу, находящемуся в отъезде, или возлюбленному: она предается чувствам. Мадонна Фьяметта[80] часто пропадает в спальне: «Приходя туда чаще одна, нежели в чьем–либо сопровождении, <…> я открывала сундуки и доставала вещи, некогда принадлежавшие ему, и глядела на них с такой любовью, будто это был он сам; я рассматривала их еще и еще и целовала, едва сдерживая слезы <…>. После чего я вынимала его бесчисленные письма и, читая их, утешалась так же, как если бы поговорила с ним самим». Однако в действительности матроны в итальянских городах более грубы и практичны, чем героини романов. Если у них есть своя спальня, они отправляются туда — одни или в сопровождении служанки — заниматься делами, так или иначе связанными с их обязанностями: они действительно пишут письма мужу или детям, но при этом совсем не обязательно льют слезы, а сами письма посвящены предметам отнюдь не сентиментальным — здоровью и управлению домом. Здесь же они готовят корреспонденцию, касающуюся дел, которые ведут собственноручно, несмотря на то что те порой удивительно сложны и многообразны (мелкая спекуляция льном, тканями, продуктами и проч.); по–своему, в приватной манере, решают серьезные проблемы управления домом, которые ложатся на плечи женщин, чьи мужья находятся в отъезде, и на вдов; занимаются своими туалетами, включая примерку платьев.

В случае болезни дамы и особенно родов женская поло вина дома собирается в спальне и развивает бурную деятель ность: готовит роженице обеды и горячие ванны, развлекает ее песнями и т. д.; другие подобные сборища воскрешают дух brigata.

Таким образом, нельзя сказать, чтобы частные жизни жены и мужа были совсем несхожи. Из своей спальни, отчасти выполняющей роль кабинета, женщина руководит разно образными делами, иногда сочетая их; речь идет о тех делах, в которых она участвует совместно с мужчинами (управление домом, воспитание) или которыми она занимается лично (контакты женщин друг с другом); позднее распространение идей гуманистов приведет к появлению в женской спальне книг и рабочих столов, которые мы часто видим на картинах конца XV века, изображающих сцену Благовещения. К этому приватному, интимному облику спальни жена добавляет иногда оттенок большей домашности, иногда фривольности (ах, эти наряды, эти модные тряпки!), иногда, напротив, придает ей более мистический вид; наконец, она может создать в спальне чувствительную, сентиментальную атмосферу, чтобы проливать там слезы. Но, как известно, там не только плачут, но и смеются; жена в своей спальне реже остается одна, чем муж в своей: вокруг нее шумной и назойливой толпой собирается ее двор — дети, взрослые дочери, кормилица. Впрочем, они развлекают ее, поддерживают, утешают. Все это, конечно, касается лишь самых богатых городских кругов. В другой среде женщины работают день и ночь, и размышления о частном пространстве немало бы их удивили.

Маленькие дети в какой–то степени разделяют судьбу матери. Но только отчасти, ибо в буржуазных кругах матери кормят своих младенцев лишь в исключительных случаях. Детей доверяют заботам кормилиц, менее четверти которых (23%) живут в доме родителей ребенка. Трое из четырех младенцев проводят первые месяцы вдали от дома; даже больше, учитывая, что 53% малышей остаются у чужих людей по крайней мере первые восемнадцать месяцев жизни. Один мемуарист, вспоминающий своего отца, говорит даже, что его не забирали У кормилицы, пока ему не исполнилось двенадцать лет!

Однако если младенец выживал, родители рано или поздно возвращали его в дом, в семейную среду. Ребенок спал в примитивной колыбели с матрасом, которая находилась рядом с Родительской или кормилицыной кроватью, а иногда и над ней. В последнем случае речь шла о простом деревянном каркасе, изготовленном на скорую руку и подвешенном на веревках, которые крепились к потолку и позволяли раскачивать колыбель, как гамак (Симоне Мартини, XIV век). Отмеченные в описях колыбели находились в таких комнатах, как гостевая спальня, спальня cacina[81] или чулан — скорее они там просто хранились, а не использовались, если только camera di cacina (комнату горничной) не занимала кормилица. Ни одна из колыбелей, зафиксированных в известных нам описях имущества, не отмечена в материнской спальне. Ребенок вместе со своей люлькой попадает в материнскую спальню только после воз вращения от кормилицы и остается там очень недолго — лишь до того волнующего момента, когда ему разрешат спать вместе со старшими детьми. Кроватки, пеленки, детское белье нередко находятся под рукой у матери, в гостиной или спальне, и под ее надзором, поскольку она, видимо, лично контролировала состояние и использование детского приданого, независимо от того, сама ли она вскармливала малыша. «Детское приданое» могло быть очень богатым (в описях перечисляется до пятидесяти детских рубашек в одном сундуке) и изысканным.