Под воздействием живописи, под воздействием гуманистической, буржуазной литературы, на которой следовало бы остановиться подробнее (Боккаччо имеет феноменальный успех), под воздействием самой структуры частной сферы — это одновременно и хаос, и гармония, и противоречивость, и интимность — тысячи разных чувств под тысячью разных предлогов входят в частную жизнь людей, вдохновленные или усиленные ею.
Гармоничная жизнь в лоне семьи — явление, к счастью, достаточно распространенное — предполагает в первую очередь создание и поддержание атмосферы любви, особого микроклимата, отличающего семью от внешнего мира. В этом убеждены моралисты, начиная с Леона Баттисты Альберти: как бы высоко ни ставил он дружбу (его любимая тема), ему приходится признать, что супружеская любовь стоит выше. Семейные разговоры, сердечные излияния, сладострастие, дети, забота о доме — все это способствует поддержанию любви между супругами, которая скрепляет брак. Что касается отцовской любви, всякий знает, как глубоко, прочно, сильно коренится она в сердцах; нет ничего более постоянного, полного, всеобъемлющего, чем эта любовь.
Взаимная привязанность в семье, ее сила и распространение, будто подтверждая представления моралистов, обнаруживаются в литературе и в еще большей степени в переписке того времени. Супруги стыдятся своих чувств по отношению друг к другу, но другие формы любви проявляются вполне свободно. Находясь в разлуке со своими детьми, высланными из Флоренции, мона Алессандра Строцци в письмах не может удержаться от проявлений нерастраченной материнской нежности, которая с годами только обостряется: «Мне кажется, я умру от невозможности встретиться с тобой <…>, всем сердцем и всей душой хочу жить там, где живете вы; единственное, чего боюсь, это что я умру, так и не увидевшись с вами» (Флоренция, 1450–1451). «Если бы у тебя были дети, — признается одна знатная флорентинка своей подруге, — ты бы поняла всю силу любви к ним».
Отцовское сердце не меньше материнского открыто нежности. Боккаччо в своей непринужденной манере пользуется (и даже злоупотребляет) этим благородным чувством как безотказным способом выставить в смешном свете мужей–рогоносцев: что, например, может делать в супружеской спальне монах, на котором из одежды одна рубашка? Ну, конечно же, он лечит от глистов сына хозяина, и доверчивый отец в порыве чувств обнимает лекаря… Но в воспоминаниях (ricordanze) и в перс писке нет недостатка в примерах подлинной и очень сильной привязанности отцов к детям. Откровения Джованни Ручеллай, Пьеро Гвиччардини, Пьеро Веттори, Гвидо дель Паладжо, Каппоне Каппони, Джованни Морелли, письма Уголино Верини отличаются единодушием в отношении к детям, которое один из этих авторов резюмировал в следующем афоризме: «Говорят, что самая сильная любовь, какая бывает на свете, — это любовь отца к сыну» (Флоренция, XIV–XV века). Присутствие малышей, их улыбающиеся лица очень рано пробуждают в отце и матери чувство родительской любви. Согласно мнению Альберти, «мать заботится о своем ребенке с большим вниманием и усердием, нежели кормилица, и материнская любовь сильнее, чем любовь кормилицы». Конечно, реальность далеко не всегда соответствует идеалу. Мы уже говорили, что богатые итальянцы первыми были вынуждены отправлять своих детей на воспитание кормилице. Имеются сведения о молодых вдовах, отказывающихся от своих отпрысков, когда тех еще не отняли от груди, чтобы повторно выйти замуж. В простонародной среде отмечается подозрительная диспропорция между девочками и мальчиками в пользу мальчиков. Да, бывает, и, возможно, часто, что бедность, вспышки эпидемии чумы, суровые жизненные условия берут верх над зарождающейся привязанностью родителей к детям, успевшим, несмотря на юный возраст, стать обузой — так что доходит до детоубийств. Но мы всегда чувствуем подспудную любовь родителей к детям, которая при первой возможности выходит наружу.
Любовь (affection), которая исходит от родителей, не может не найти отклика у детей. Она усиливает и обновляет все формы привязанности, сосуществующие внутри «большой» семьи, распространяясь и на друзей. Взросление, происходящее в семейном кругу, особенно если речь идет о среде городской буржуазии, богатой знакомствами и родственными связями, предполагает интеграцию в разветвленную и прочную (в большинстве случаев) сеть взаимных привязанностей. Нередко люди афишируют привязанность подобного рода; она имеет большое значение для молодежи, для вдов и т. д. Микеле Верини, который так восхищается отцом и так горячо его любит, в то же время очень привязан к своему дяде Паоло («Вы любите меня как никто другой»), а также к своему наставнику Лоренцо («Вы никого не любите больше меня») и к своим товарищам: в каждом из этих случаев их взаимоотношения называют любовью (итоге) (Флоренция, 1480). Для Микеле привязанность равнозначна любви, особенно в период его болезни. Алессандра Строцци, окруженная почтительным обожанием со стороны дочерей и зятьев, — обожанием, которое еще больше усиливается, когда родственники видят, через какие испытания приходится ей пройти, — переносит на свое окружение (племянников, кузенов) любовь, оставшуюся нерастраченной из–за отсутствия сыновей, находящихся в ссылке. Но не только она, все вокруг ведут себя аналогичным образом, в особенности мужчины, чьи чувства пока еще не стесняет боязнь людского мнения. В отношениях между дядей и племянником, между двоюродными братьями, между друзьями присутствует не только уважение со всеми его оттенками (fidanza, fede, stima), но нередко и любовь (affection). Любовь становится темой разговоров; о любви не возбраняется говорить и писать женщинам, использующим это чувство как средство продвижения детей по карьерной лестнице («Ты всегда относился к нему с любовью: помоги ему»); любовь определяет поступки людей, демонстрирующих свою солидарность с кровными родственниками (давая совет, помогая получить должность или справиться с управлением); примеров такой солидарности можно найти великое множество. Несмотря на «сбои» в системе линьяжной солидарность, несмотря на ссоры, семья остается средоточием взаимной любви, отмеченной тем особым духом, который позволяет даже дальним родственникам и друзьям почувствовать ее на себе (в наши дни мы этого не наблюдаем): Именно это дает основание сказать, что взаимная любовь (affection) — чувство активное, действенное, наиважнейшее для частной солидарности.
Любовь дополняют другие эмоции, которые, как мы видим, с легкостью распространяются в интимной, частной атмосфере. Слава Богу, семье есть чем гордиться. Избрание одного из кузенов приором переполняет радостью весь линьяж. Письмо от уехавшего родственника или рождение ребенка также радует весь линьяж. Но самую большую радость, настоящее ликование вызывает другое событие частной жизни. Это событие — достаточно типичное, но исполненное глубокого символизма — не раз описывается у Боккаччо. Речь идет о неожиданном воссоединении семьи, на которое часто не было никакой надежды. Мать встречается с сыном: потоки слез, тысячи поцелуев, «излияния чистой радости». Отец узнает дочь — «безмерная радость», затем сына — начинаются нескончаемые расспросы, «перемежаемые слезами радости, проливаемыми вместе». Воссоздание разъединенной семьи — вот, по общему мнению, высшая радость.
В этих непрочных группах, которым периодически угрожают разлука, ссылки, болезни и смерть, любовь часто ассоциируется с заботливостью.
Тех, кто находится в отъезде, не забывают. Письма доносят до нас отголоски беспокойства родственников. Если ответ не приходит вовремя, к ожиданию примешивается malinconia (беспокойство): «Как описать эти два беспокойных месяца, когда о них не было никаких известий! Я была уверена, что с ними что–то случилось!» (Алессандра Строцци, 1451). Если же известия оказываются плохими, беспокойство перерастает в тревогу: «Поскольку природа его болезни была неизвестна, меня охватила тревога» (она же, 1459). То же чувство беспокойства, затем тревоги возникает, когда в доме заболевает кто–то из членов семьи, когда его состояние ухудшается, когда он мучается от боли.
