Пир продлился не долго. Вскоре мама разрешила мне повернуть голову. И в круге не осталось ни капли крови, ни единой кости. Звери съели всё, чтобы стать сильнее. Нам же, людям, нужно лишь сердце зверя, коснувшегося стихии, его мясо годится лишь для еды, а шкура для одежды, всё остальное мы возвращаем им. У нас схожие, но разные пути.

— Спасибо за помощь в битве, — прошуршал Дрим. — Вы помогли, убив десятки чужих, ударив им в тыл. Мы благодарны.

Дрим поклонился, и мы вслед за ним поклонились лесу и зверям, глядящим на нас из него.

— И мы благодарны нашему юному, но уже показавшему себя Арену. Именно он предупредил о нападении. Именно он указал нам скрывающегося в лесу невидимку. Именно он окрасил его своей стихией, чтобы мы могли убить проклятого чужого, ставшего невидимым.

Я покраснел как рак, не зная, куда деться и что делать. Вся деревня обступила меня и поклонилась мне. Даже мама. А я что? Я ничего не сделал! Это был отец!

— Это был не я! Это отец мне подсказывал! — прокричал я в ужасе.

Мама потрепала меня по волосам.

— Даже если это был отец, это твоя стихия позволила тебе его увидеть. Это твой сон рассказал тебе о нападении, и ты не побоялся об этом заявить. И именно твоя рука указывала нам на чужого.

Я покраснел ещё больше, кожа аж загорелась, сердце тяжело бухало в груди от смущения. Захотелось сбежать, и я сбежал. Пробежал через деревню, перепрыгнул ограду и запрятался в берлогу.

Я? Что я? Я же ничего не делал? Почему все и даже мама благодарили меня, я же был бесполезен! Даже ходить не мог! Слабак! Кулак больно ударил в стену, потом второй. Боль принесла некоторое успокоение, и я продолжил, пока руки не покрылись кровью, перемешанной с землёй.

Я отрешённо подумал, что стоит промыть раны и помазать, чтобы не загнили, но мне всё ещё было страшно возвращаться в деревню, видеть эти поклоны. Впору мне кланяться Дриму, если бы он не разбудил зверя — умерло бы куда больше людей. Кто знает, может, могла погибнуть моя мама, лишённая сил, и я вслед за ней. Почему они кланялись мне?!

Мне казалось, что я кого-то обманом заставил себя благодарить. Это всё сделал папа, они его просто не видят, вот и ошиблись. Нужно им всё объяснить. И начну с мамы. Я обернулся и замер, в груди тяжело забухало напуганное сердце.

Прямо на входе в берлогу, перегородив мне выход, стоял молодой волк. Его густая белая шерсть окрасилась алыми волосками, говорящими, что он уже коснулся стихии. Он стоял ко мне боком, глядя одним глазом на меня. Крупный, сильный, в глазу горит ум. Он рассматривал меня внимательно, его зрачок расширился в темноте, я чувствовал, как его взгляд двигается, осматривая меня во всех подробностях. Потом зверь шумно втянул воздух носом и оскалился.

Через миг он бесшумно исчез, будто его не было.

Не помню даже толком, как оказался дома, меня трясло и колотило от страха. В себя пришёл совсем не сразу, первой мыслью в голову пришло понимание. Этот волк — мой. Познакомился со мной перед тем, как встретиться у священного копья. И это вот его я должен буду победить копьём? Он же… зверь!

Во мне на разные голоса закружились воспоминания о том, как на арене погибали дети. Три-четыре каждый год, и лишь два-три выходили с арены живыми. Раньше я как-то легче воспринимал всё это. Такова жизнь. Мы должны быть сильными, чтобы нас не сожрали чужие, а мамины страхи воспринимались с недоумением. Но теперь я, кажется, начал понимать её страхи.

Этот волк не выглядел простой добычей. Даже наоборот, он пришёл поздороваться со своей будущей жертвой. Хотел напугать? Но я мог и отказаться от нашей встречи, не обязательно же проходить обряд копья сейчас, можно напроситься к охотникам, чтобы они научили меня обращаться оружием, охотиться на зверей. А можно вообще попросить их выследить волка и убить, чтобы мне не пришлось с ним биться.

И тут же против этой мысли выступила другая — так нельзя. Папа писал, что со схваткой нельзя тянуть, этот бой неизбежен. И чем позже будет схватка — тем меньше шансов стать поистине великим. Он писал, что правильно выступать в бой, не владея оружием, иначе можно навредить своему собственному зверю. А без обряда я никогда не продвинусь дальше пробуждения зверя, если и смогу когда-нибудь это сделать. Редкие-редкие исключения случались у тех, чей путь был не связан с битвой. Не хочу быть бесполезен на священной войне!

Да и не собирался волк меня пугать, это был знак уважения. Он просто почувствовал, что мы будем противниками в круге и пришёл на меня поглядеть. От этих мыслей не стало проще, но я немного успокоился. Ничего не поменялось, я не собираюсь отказываться от своих планов из-за страха смерти, я и раньше знал, что это опасно.

Чтобы развеяться, я вышел из дома, только сейчас заметив, что мама ещё не вернулась. И вспомнил о том, что сбежал с похорон. Сразу навалился стыд, но он быстро растворился в пустой голове тренировки. На медитации я снова пытался омывать себя дымкой, в этот раз стихии хватило всего на один вдох. Но меня не выкинуло из медитации, лишь слегка качнуло, когда поток дымки закончился.

После медитации я успокоился достаточно, чтобы почувствовать сонливость. А оказавшись дома, увидел маму, которая успела вернуться, снова начать вязать и заснуть за этим делом. Жаль, что во мне ещё нет стихии и я не смогу перенести её на руках в постель. В этот раз не стал себя накручивать попусту, у меня есть силы укрыть её пледом, этого уже достаточно.

Уже через минуту я крепко уснул, чтобы тут же увидеть сон.

Солнце неспешно поднялось в зенит, я будто следил за ним с раннего утра и только сейчас опустил голову, чтобы увидеть перед собой копьё, за которым терпеливо дожидался меня тот самый волк. Он сидел так расслабленно, будто его ждала не битва насмерть, а кость на ужин. Хотя, наверное, для него всё так и было. Лишь хвост выдавал в нём нетерпение, хлеща по бокам. Я был абсолютно гол, будто сегодня мои похороны, а не обряд копья.

Дрожа от ужаса, я подошёл к сияющему в свете солнца оружию, протянул руку и коснулся холодного металла, меня насквозь пронзило болью, но она как пришла — так и ушла, мгновенно. Копьё признало меня и с лёгкостью покинуло объятия камня. Более того, я будто стал сильнее, легко поднял тяжёлое копьё и со свистом рассёк им воздух.

Волк лениво поднялся на лапы, алые шерстинки в его белой шкуре сияли мелкими рубинами на полуденном солнце. В следующий миг он резко прыгнул, я не успел среагировать, только выставил вперёд копьё, но через секунду я уже был сбит с ног, а через полторы почувствовал сомкнувшиеся на шее зубы. Смерть была мучительной и страшной, но очень быстрой.

Солнце неспешно поднялось в зенит. Я снова опустил голову на круг копья. В этот раз я осмотрелся — вокруг возвышалось кольцо каменной стены. Никто бы никогда не вмешался в обряд копья, но древние не допускали и саму возможность. Я сделал последний шаг к копью, во второй раз разглядывая узоры на металле.

Рука неизвестного мастера вывела на верхней половине символичные рисунки всех этапов познания. Три этапа познания зверя — пробуждение, обращение и отделение. На гравюре волк сначала поднимает голову в груди человека, потом человек объединяется с зверем и, наконец, зверь выходит из него. Затем три этапа познания стихии — познание, превращение и воплощение. Сначала пламя горит в его руке, затем он сам превращается в пламя и последнее — когда всё вокруг него становится пламенем. Последняя гравюра — человек. Этот этап называют осознанием себя. Между гравюр.

Все рисунки были перепутаны и разделены тонкой вязью рун, в которых описывалась базовая тренировка, та, что без папиных поправок. Правильного порядка не существует. Разве что познание стихии само всегда идёт первым, а познание зверя приходит уже после, триединство — это сила. Звери за редкими исключениями познают человека лишь на четвёртом этапе, уже после всех этапов стихии. И считается, что зверь на этапе духа стихии слабее, чем человек, познавший и стихию и зверя.