Это призраки? Я вижу призраки близнецов? Но почему с ними общаются другие ребята? Глаза зацепились за рубахи с вышитыми узорами на плечах — такие делают, когда люди проходят обряд копья, у меня такой же узор! Очень медленно до меня дошла мысль, что ребята живы. Сразу после этой мысли я подскочил к Лиме и ткнул в неё пальцем.

— Ай! Ты чего, Арен?! — дёрнулась Лима, и Дрек тут же зло зыркнул на меня, готовясь к драке.

— Вы живы?!

— Конечно живы, ты чего, не видел, как мы вышли? — зло ответил брат.

— Да он же в отключке был, Нина сказала, что он всю стихию потратил на провидение, — сказал кто-то из ребят, но я до сих пор был так шокирован, что не заткнул пацана.

— Хм, а чего тогда ты считаешь, что мы умерли? — задумчиво спросила сестра.

— Так я видел, как ящеры уже сомкнули пасти на ваших шеях!

— А, так ты всё видел! Ахаха, но не досмотрел самое интересное! — и Дрек стал, захлёбываясь от чувства собственной важности, рассказывать, что было дальше. — Я в этот момент больше боялся за сестру, чем за себя. Вот-вот ящер откусит ей голову, а я ничего не могу сделать — еле шевелюсь. И я рванул к ней весь, будто моя душа сейчас вырвется из тела, готовый сделать что угодно, лишь бы спасти сестру, готовый отдать свою жизнь за это.

— И я так же. Тянулась всем, чем только могла.

— И у нас получилось, мы смогли пробудить стихию и заставить её защитить друг-друга! Когда ящеры уже откусывали головы — мы сумели сделать стихийную защиту! Она же и убила ящериц! Выросла шипами и пробила им головы. А копьё нас наградило даже без завершающего удара!

— Теперь мы слышим мысли друг друга! Можем говорить так, что нас никто не слышит! Причём очень далеко! И ещё мы можем пустить к нам одного зверя и тоже будем с ним общаться! Вот!

— Ого! Поздравляю! — я сказал это вполне искренне, но сам ещё не смирился с их смертью, а потому забуксовал, пытаясь понять, как мне реагировать сейчас. Я был очень рад, что они живы, но в то же время всё ещё печалился от их смерти. Хрень какая-то, будто чужак на ухо нашептал.

Я сидел, смотрел вокруг на то, как люди празднуют. Потерять всего одного ребёнка за цветение — это действительно повод для радости. Очень-очень редко бывает, что за цветение никто не умер. Такие годы считаются особенно счастливыми. Мы потеряли только одного, да и то по его собственной глупости, можно и не брать в рассчёт. Глаз сам собой наткнулся на лицо его отца, сидящего мрачнее тучи. Он бы со мной поспорил сейчас, если бы услышал мои мысли.

Будто почувствовав мой взгляд, он резко дёрнул головой и уставился мне прямо в глаза долгим немигающим взором. Потом выдавил из себя мягкую улыбку, которая выглядела просто жутко на его стянутом горем лице. И, резко встав, он ушёл с праздника. Его жена здесь и не появлялась вовсе, а он должен был, как глава деревни, но уйдя он как бы отказался сейчас от главенства.

И это заметили многие.

Не зная, как справиться со своими чувствами, которые будто вскипели в душе после напоминания про Алема, я нашёл в толпе маму, танцующую с Трогом под песню о бескрайнем небе для тех, кто может летать. Они давно уже общаются… и это по началу меня очень злило. А сейчас я даже не захотел подходить к ней, отвлекать своими глупыми чувствами.

Так и сидел подавленный до самой ночи, когда младших увели по домам, а старшие стали обсуждать жизнь деревни. Слегка пьяные и от того чуть более резкие, люди меньше стеснялись поднимать важные темы. И это было правильно.

Внезапно я осознал, что тоже стал взрослым и мне теперь можно пить вино. И даже нужно, ведь его настаивают со стихийными травами! Так что я смело подошёл к разливавшему вино Мимсу — его задачей сегодня было не допустить перепивших. Тот обидно ухмыльнулся, поглядев на меня, но налил мне в чашу янтарную жидкость, которая тут же защекотала нос пряным запахом.

Подняв чашу ко рту, я заметил, что в вине сплетаются разноцветные искорки. Задержав дыхание, я попытался выпить так же, как делали взрослые. Влил в себя терпкую жидкость и попытался тут же её проглотить, чуть не подавился, но, давя кашель, смог протолкнуть жидкость в пищевод. Та обожгла горло и пищевод, разлилась жаром по животу, тут же закололо кончики пальцев.

Ко мне подсела мама, приобняв меня за плечи. И я стал горячо рассказывать ей о своих переживаниях. Вывалил на неё всё, вплоть до отсутствия горшочка. Я говорил и говорил, выпуская наружу всё, что меня тревожило. Рассказал ей о том, что отец превращается в волка, и меня смущает, что в его описании узнали старого хранителя леса.

— Но это отец! Я знаю, что это он! — горячо прошептал я ей.

Мама печально улыбнулась мне в ответ.

— Опиши его, сынок.

— Ну… у него такой же нос с горбинкой, как у меня, и яркие синие глаза, которые будто светятся. Ростом чуть выше тебя, худощав, — начал я, слегка растерявшись, так как больше ничего и не видел в образе приходящего ко мне отца.

— А ещё? Какой у него кадык и подбородок?

Я даже не стал пытаться что-то придумать и сказал, как есть, что не вижу эти черты.

— Ну вот, сынок. Ты видишь только то, о чём я тебе рассказывала, — мама печально вздохнула. — Не думаю, что к тебе приходит отец. Это скорее всего просто твоя стихия принимает его образ.

— Что? Нет! — я даже закричал, негодуя, от чего совещание на секунду прервалось. Я смутился и продолжил уже снова шёпотом. — Но он приходил ко мне на тренировки и помогал ещё до прозрения!

— Сынок, ты не хуже меня знаешь, что стихия приходит к человеку не с прозрением, она с нами с самого рождения.

— Но… но… но это он, я знаю!

— Сынок. Завтра утром поговорим, сейчас в тебе говорит хмель.

— Нет! — я снова прокричал и, грозно (по моему мнению) встал и ушёл с собрания.

— Всё хорошо, он просто взрослеет, — услышал спиной голос мамы.

Как же я зол. Она ничего не понимает! Это отец! Я точно знаю! Откуда ей вообще знать — она не видела его ни разу! А я видел! И я знаю!

Так распалился, что и не заметил, как оказался на поле для тренировок. Смутился сам себе и пошёл назад, чтобы не пугать маму. Как бы я ни был зол, не хочу больше видеть её разбитой после многих бессонных ночей из-за меня. Уже подходя к ограде, я услышал тихий плач.

Всхлипы раздавались из берлоги, и я тайком подобрался к её входу, чтобы посмотреть кто там. Дора сидела в самой глубине и размазывала ладонями по лицу слёзы. Я замер, боясь дышать, не зная, что делать. У неё тоже есть проблемы с познанием? Да ну нет, она же получила горшочек.

Я уже почти решился подойти к ней и заговорить, когда меня резко схватили со спины, заткнув рот и стремительно унося прочь.

Я перепугался до чёртиков, готовый уже к мучительной смерти в лапах чужака. А меня всё тащили и тащили куда-то спиной вперёд. Впрочем, я увидел ограду и понял, что меня утаскивают не так уж далеко, но я не мог ни понять кто, ни зачем. И вырваться не мог — зафиксировали так, что только ноги и могут шевелиться, но бестолково — ни ударить не могу, ни упереться ни во что.

Через пару минут мы остановились, а затем я был отпущен. Резко обернулся, выхватив кинжал, но наткнулся лишь на насмешливый взгляд Виры.

— Какого чужака?! — взъярился я на неё за пережитый страх.

— Пф, и это вместо благодарности за то, что я тебя от твоей глупости спасла? Ты ж, болван, чуть не пошёл её утешать!

— И чего? Она ж плачет!

— Уууу… вот вы мальчики глупые. Ну и что бы ты там сделал?

— Успокоил бы её.

— Ага, а потом ей было бы тяжело с тобой общаться из-за того, что ты видел её такой.

— Будто бы я её слёзы никогда не видел.

— Нет, не видел. Раньше ты видел детские слёзы. А теперь она уже взрослая, — Вира вздохнула устало, будто ей страшно надоело объяснять прописные истины мелкому ребёнку. — Ладно, чего я тебя искала то. Завтра проверю на что ты годен, не уходи никуда с утра.

Я лишь кивнул и пошёл домой, споря в голове то с Вирой, то с мамой, то пытаясь утешить Дору. Мама домой ещё не вернулась. Так что я лёг спать поскорее, боясь продолжения разговора.