Стремительной и безнадёжной для ящерицы.

Та, кстати, стала очень быстро иссыхать в корнях, от варгов и вовсе почти ничего не осталось, сухожилия и те были пожраны страшным деревом, и даже кости раскололись, показывая пустое нутро. Сзади меня что-то хрустнуло, отчего я чуть не сверзился с корня в ямку к трупу ящерицы. Дрожа, я обернулся, чтобы увидеть, как истлевает один из скелетов, стремительно обращаясь в белую муку, а потом и вовсе исчезая под завалами прочих костяков. Значит, кости оно тоже ест.

Ожидание не продлилось долго, дерево задрожало всем телом сразу, как со скелета ящера сползла шкура, втягиваясь в корни. Мы, не сговариваясь, одновременно отскочили в сторону. Дерево будто напряглось всем своим существом, даже земля мелко задрожала от этого.

Потом дерево вздохнуло, будто исполинских размеров человек, от этого звука мелкие птицы поднялись в воздух, заполошно улетая прочь. Одновременно со вздохом весь его ствол покрылся белыми шариками, которые сначала покраснели, а потом стали стремительно расти в размерах. Ещё один исполинский вздох прозвучал, когда шары были уже шириной больше ствола дерева, одновременно с ним шары напряглись, раздался скрип на грани с визгом.

Шары со скрипом стали уменьшаться. Чем меньше они становились — тем ярче сияло алым светом дерево. В момент, когда шары сжались и побелели — на него уже было больно смотреть, до того яркий свет оно испускало. Будто сияние Старшей Сестры.

Продлилось всё недолго, всего через минуту Дрим сжимал в руке кровавый плод, который после всего стал выглядеть будто живое сердце, у которого вместо крови из вен исторгается зловещее багровое сияние. Мне было жутко на него смотреть, но вместе с тем я чувствовал невероятное притяжение, стихия звала меня как можно скорее съесть страшный плод. Дрим встряхнулся, будто собака, и завернул сердце в специальную тряпицу, которая полностью скрывает стихийное излучение. Отдал свёрток мне и махнул рукой, побежав в лес.

Мы летели сквозь лес так, будто за спиной у нас всё горело, Дрим совершенно меня не жалел, но при этом я вполне тянул текущий темп бега. Мне было тяжело и плохо до рези в животе, но это всё было не хуже, чем в первый день, а темп у нас был в разы выше.

Краем глаза я заметил равномерное алое сияние из-под раскидистого куста и сбился с шага, чуть не полетев лицом в землю, но смог сгруппироваться, за это время Дрим слегка оторвался от меня вперёд, явно не собираясь останавливаться ради какой-то стихийной травы. Для меня это было слегка дико, но, понимая, что кровавый плод находится именно в моей сумке, и именно я буду целью зверей, как самый слабый, припустил со всех ног, чтобы держаться ближе к старшему охотнику.

Мы пробежали мимо целой россыпи следов, мимо ещё четырёх стихийных трав. Лес будто нарочно пытался меня отвлечь, остановить, а Дрим напротив не давал мне расслабиться, собираясь за один дневной переход добраться до деревни.

Мы выбежали к какой-то реке, но я ещё слишком плохо знал местность, чтобы узнать её. Дрим очень мало рассказывал, но много при этом показывал. Прямо у реки я почувствовал притяжение стихии, взгляд будто сам собой прикипел к чему-то вдалеке, чего я даже разглядеть не смог.

— Не зевай, — тихо шерхнула озёрная волна.

И меня сразу будто отпустило, я перестал коситься в сторону зова, удивляясь только тому, как расслышал за своим шумным дыханием голос Дрима. Меня ещё какое-то время звало в ту сторону, но это не мешало мне бежать и смотреть вокруг.

Справа что-то зашуршало и там сквозь листву стало видно бегущих параллельно нам зверей, но они тут же скрылись, когда Дрим махнул им рукой. Это выглядело, будто поздоровались старые приятели. И, скорее всего, так оно и было.

А потом я почувствовал в горле тяжёлый ком, который чуть было не задушил меня, я почувствовал чуть в стороне отца, указывающего бежать сильно левее, чем мы бежали, лицо его было встревожено. Я поменял направление бега легко, даже не заметив этого. А через секунду и Дрим побежал вслед за мной. Отец же обратился волком и побежал передо мной, постепенно забирая всё правее. Мы остановились только перед бродом через реку. Тут было много следов разных зверей.

Дрим молча, но очень остро зыркнул на меня. Не зная, что ещё делать, я побежал вперёд через брод, который указывал мне отец. И старший охотник без слов последовал за мной. Скоро мы стали подниматься чуть в горку, но не долго, отец снова вильнул в сторону, и мы побежали по склону, постоянно прыгая по корням и двигаясь очень неудобно из-за того, что у нас всё время справа был уклон — правая нога у меня очень быстро стала болеть из-за постоянного напряжения.

Когда склон закончился, и мы начали спускаться, уже смеркалось. Как раз по темноте волк неожиданно исчез, а на меня навалилась совершенно дикая слабость, как тогда в деревне во время нападения чужих. Я бы упал, если бы Дрим не успел среагировать, но он успел, подхватив меня на руки, когда я уже летел лицом в сторону дерева.

Мне было стыдно вот так вот лежать на спине у Дрима, не имея возможности даже ухватиться покрепче, чтобы он мог освободить руки. Дрим ничего не спрашивал, но он продолжал бежать в том же направлении, которое задал нам волк.

В такой темноте я уже с трудом различал деревья вокруг, а старший мчался как ни в чём ни бывало, даже, кажется, ускорился по сравнению с тем, как мы бежали до того, как он взял меня на руки. Я тут же себя обругал, конечно, он стал перемещаться быстрее. Он — пробуждённый зверь, познавший стихию, а я всего лишь дефектный провидец.

Кляня себя распоследним слабаком, пытался медитировать, чтобы собрать хотя бы немного стихии и сил. Но добился только того, что к слабости примешались боль и усталость мышц. Говорят, что после первой охоты младшие могут и месяц отлёживаться, восстанавливаясь. Теперь я понимал почему.

К своему стыду, я даже уснул на руках охотника, а когда проснулся, уже было светло. Что ещё постыднее, лежал в своей кровати, даже не заметив момента, когда мы вернулись в деревню. Мама вязала на своём любимом месте, умиротворённо мурлыкая себе что-то под нос.

Я, кряхтя, вылез с кровати и, будто больной, стал одеваться в новую одежду, на которой были маминой рукой вышиты манжеты. Чёрные нити говорили, что я уже прошёл обряд копья, синие, что я смог опустошить голову, красная, что я уже хожу на охоту. Постепенно будут расшиваться все рукава, а у Дрима вовсе на левой груди уже красовалась алая морда медведя, которую мама вышивала целый день.

Встал, позавтракал, сделал упражнения. И замер, не зная, что ещё делать. Что вообще делают охотники, когда не выходят в лес? Решил прогуляться по деревне и посмотреть на взрослых. Мама, вон, всё время вяжет, но мне не нравилось это дело, когда она пыталась меня научить. Я тогда был ещё совсем маленький и, может быть, перерос? Нет, не отзывается.

Решил сначала поглядеть на поле, где у нас рос хлеб. Оно отнимало море сил у деревенских, ведь было у нас только одно. Со всех сторон деревню окружали горы, далеко не везде была плодородная почва, которую бы достаточно освещало солнце. Поле приходилось каждый год тщательно удобрять золой, навозом и остатками стихийных трав, чтобы оно могло родить хлеб. Как и всегда — по полю ходили женщины, что-то внимательно высматривая, то и дело нагибаясь, что-то подбирая.

Это всё выглядело настолько скучно, что я даже и не подумал бы никогда заниматься полем. Разве что если совсем выбора не останется или в те моменты, когда на поле собирали всех жителей, чтобы сделать какую-то важную работу, но такое случалось редко.

Потом я посмотрел на нашу мельницу. Ну и что мне там делать? К себе в кузницу Трог никого не пускал и готовил сына на смену себе. Нина учила травам только тех детей, кого взяла к себе, в итоге травами в деревне могло заниматься около трёх десятков человек.

Кстати, я забыл рассказать маме о кровавом плоде, который принёс в деревню с Дримом. Меня охватил азарт, я начал продумывать в голове одну за другой фразы, которыми смогу убедить маму. Даже побежал домой. Но чем ближе я был к дому, тем больше я замедлялся. У меня не было идей о том, как можно убедить маму.