Меня начало утаскивать вниз, я не смог удержать равновесие. Попытался в падении перевернуться на руки, чтобы хоть не головой катиться, но сделал только хуже, покатился боком. Не далеко, копчик больно-пребольно стукнулся о дерево. Из глаз брызнули слёзы боли и обиды, но притяжение родной стихии было сильнее даже такой ситуации, руки, будто чужие, сами подняли меня на ноги, игнорируя резкий укол в спине.

Впрочем, с первыми же шагами боль унялась, я увидел прямо перед собой стихийную траву. Два острых, как ножи листика проклюнулись прямо через крупный камень, сделав в нём тонкую трещину, по ним на камень капала вода, которая собралась уже в целую лужу. Сглотнул набежавшую слюну, когда вспомнил обрывок прозрения, там тоже была трава. Есть же люди со стихией растений, которым охота не нужна для развития совсем — они собирают травы и так познают свою стихию.

Стоило мне подобраться на расстояние шага — я снова поднял взгляд выше и просто-напросто перешагнул стихийную траву. И сам себе ответил на разочарование — это не моя стихия, но если вернусь в деревню живым, обязательно расскажу о находке Вире. Судя по всему, эта трава про воду, и пригодится нашей водоплавающей охотнице.

Ещё через пару переходов я добрался до конца тропы — впереди был курумник, оставшийся после старого обвала — в щелях между крупных камней уже набилась земля, и там цвели мелкие цветочки, какие никогда не увидишь внизу. И упрямая воля не дала мне обойти препятствие, она потащила меня напрямик, так что очень скоро я расцарапал себе все руки о мелкие камушки и острые выступы на грубых сколах камня. И происходящее снова начало меня пугать. Что если я навсегда потеряю волю здесь? Как Лемр, который, по рассказам мамы, потерял себя в стихии, когда она ещё была совсем маленькой.

Был человек, и нет его — обратился ледяным ветром посреди жаркого лета. Бррр…

Сразу за курумником располагалась небольшая полянка с дикой малиной, пригретая утренним солнцем, она покрылась множеством мелких цветочков. И всё бы ничего, но упрямая сила тащила меня прямо через кусты! Цель была так близко, что, казалось, если я сломаю ноги, буду идти на руках, если сломаю и их, буду зубами выгрызать себе каждый шаг. Моих сил хватило только на то, чтобы прикрыть от колючек лицо руками.

Такими темпами мне не понадобятся даже звери, которые обязательно придут на запах моей крови. Я просто самоубьюсь, пробираясь к вершине. Я уже размышлял над тем, чтобы заорать, но был не уверен в том, кто первый меня найдёт на крик: звери или охотники? Надо было раньше об этом подумать, может, тогда бы и не помер бы здесь так бездарно. А охотник меня бы и довёл до вершины, зов стихии — это редкое событие, идущие к стихии, к таким вещам относятся трепетно.

От кустов я отошёл ещё шагов на двести. Очень медленно, мышцы были ватные, перед глазами то и дело темнело, вокруг бегали непонятные точки, одышка такая, что её, наверное, слышно из деревни. И вот здесь меня отпустило.

В себя я приходил целую вечность, мышцы беспощадно болели, соревнуясь в этом с ушибами. Царапины и укусы насекомых зудели так, что я чуть не содрал себе кожу ногтями. Но всё плохое имеет свойство заканчиваться, вот и я оклемался. Царапины натёр соком подорожника, и зуд прошёл, а ушибы были не то чтобы сильными, просто жаловались мне за всё время, пока я их не чувствовал.

И вот, я почти на самой вершине. Сижу на нагретом солнцем камне и пытаюсь понять, что мне нужно делать. Да. Я понятия не имею что нужно сделать, чтобы зов отпустил меня с этой полянки. Понадобилось всего три минуты, чтобы обойти её всю и найти границы. У меня начался нервный тик, когда я попытался вырваться отсюда. Тут же НИЧЕГО ВООБЩЕ НЕТ! Я каждую травинку рассмотрел со всех ракурсов — ни одной стихийной. Это просто трава на горе, обычные листики вперемешку с редкими цветочками и необычно тонкими листиками подорожника. Ни дымки, ни тумана, пока я сюда пробирался даже облака развеялись, уже приближался полдень, и тут ощутимо припекало. Хотелось пить, а я даже не мог дойти до родничка, который журчал чуть ниже по склону.

Чуть-чуть поистерив, я решил сделать самое разумное, на что меня хватило. Тренировку. И да, я моментально провалился в пустую голову. И в этот раз ощущения были новыми, я не отключился, как в прошлые разы. Наоборот, будто лучше сосредоточился на окружающей действительности и своих движениях.

Сначала я почувствовал, что меня будто гладит что-то по коже, совсем слабо. И первый цикл тренировки я наслаждался этим ощущением. Закончив, сел в позу медитации и почувствовал тонкий запах… воды? От озера был похожий, но этот слаще и тоньше. Во втором цикле тренировки я пытался найти хоть что-то, кроме этих двух ощущений, но натыкался только на растущее давление солнцепёка. Уже пришёл полдень, когда я сел во вторую медитацию.

Привычно расслабил каждую мышцу, нашёл наиболее удобное положение спины, начал глубоко дышать, представляя, как воздух входит в меня и омывает голову изнутри. Потом горло. Не знаю как, но я догадался представить, что этот тонкий запах, который всё время гладил меня, входит в меня и омывает сердце вместе с кровью. Несколько мгновений я наслаждался роем мурашек, радостно забегавших в груди. И всё закончилось. Меня резко выбросило из пустой головы.

Что это было? Я нашёл свою стихию и впитал её? Но почему я больше ничего не чувствую? Говорят, что после первого поглощённого сердца или травы, внутри будто появляется горшинка со стихией, которую можно выпустить. Что её всегда чувствуешь внутри, даже когда спишь. Но… ничего. Меня взяла такая обида на весь мир, что даже не обратил внимания на пропавшую злую волю, подошёл к тоненькому ручейку, выбегавшему с журчанием из россыпи камней, напился.

— Зов тебя отпустил? — прошелестела холодная озёрная волна по каменистому берегу.

Надо ли говорить, что я перепугался? О, ещё как. Голос Дрима прошелестел с обещанием тугих розог на ещё не зажившей заднице. Мне не нужно было ни скрытой угрозы, ни явной, голос старшего охотника был сух и спокоен. Он будто поздоровался со мной так. И всё же я знал, что меня ждёт наказание. А ещё я знал, что сегодня не умру, зверь не придёт. Скоро я буду в деревне в безопасности. Мама обработает мои раны и поставит тарелку супа на обед. Надеюсь, она не сильно испугалась, что я пропал.

— Я прошу прощения за нарушение правил. Спасибо, что пришёл за мной, Дрим, — ответил я как можно спокойнее, пытаясь не выдать обуревавших меня чувств.

— Поздравляю с первым зовом стихии, — спокойно прошелестел он в ответ, выходя передо мной, на его крупной руке красовался новый браслет из стихийной стали. — Идём.

И всё. По пути я показал ему и малинник, на котором могут вырасти стихийные ягоды, и траву с лужицей воды. Он оба раза, молча, кивнул, помог мне преодолеть пару сложных спусков с камней. Молча, останавливался в удобных местах, где можно было посидеть, чтобы я отдохнул. И скоро мы оказались за деревенской оградой. Без приключений и опасностей.

Как не странно, меня не наказали. Дрим просто кивнул мне и ушёл по своим делам, его невыразительное лицо, покрытое коротким ёжиком рыжей бороды, ничего не выражало, но мне показалась в нём едва различимая тревога. Пока я шёл через деревню, видел в лицах ту же тревогу, некоторые подходили ко мне, спрашивали, куда я делся, а потом спрашивали о том, что я чувствовал во время зова. Отделавшись трижды повторённым рассказом, добрался до дома, где мама порывисто встала и обняла меня. Она-то мне и рассказала, что Алем сразу после порки куда-то пропал одновременно со мной. Я крепко прижался к ней и рассказал о произошедшем со мной.

— Поздравляю, сынок, — произнесла она одновременно торжественно, тревожно и расстроенно. Она почему-то не хотела, чтобы я становился охотником, боялась того, что я стал взрослым, но и не отговаривала напрямую.

Успокоившись, она снова вернулась к вязанию. Это был её крохотный уголок спокойствия, в котором она пряталась от всех бед и тревог, когда ничего больше не могла сделать. И она была в этом лучшей, как и её мать, как и её бабушка… Потому ей доверяли работу с самой ценной шерстью, выдавали ей травы, какие она попросит, чтобы вплести в тонкую шерсть растительные волокна. Из таких материалов она могла связать одежду, которая не уступала по прочности коже, а иногда была прочнее даже стихийной стали, которую изредка выплавлял наш кузнец, если находил подходящее сырьё. Такое случалось редко, потому ковал он только самые сложные артефакты.