Пока мы шли, солнце начало клониться к закату, но у нас было ещё около получаса, когда я увидел впереди чужого. Нервно сжал рукоять кинжала. Это же…

Чужак.

От страха я тяжело выдохнул. Мельком глянул на Дрима, но тот был совершенно спокоен, будто это не чужак перед ним, а просто дождик начался. Или что-то ещё, но такое же обыденное и безобидное. Хотя что вообще может сделать такой мелкий чужак познавшему свою стихию? Дрим даже без зверя легко расправится с противником.

Закричав для храбрости по-звериному, я побежал вперёд на чужого, который тут же стал отлипать от своей жертвы, в его студенистой плоти быстро растворялась алая кровь. Я ударил по взметнувшейся в мою сторону псевдоруке, отсекая её часть кинжалом. И тут же отпрыгнул назад. Место было крайне неудачное для схватки: кругом камни, уклон, корни деревьев лезут прямо под ноги. Лишь чудом не упал ни разу.

Чужак был нажравшийся свежей крови, медленный. Я стал крутиться вокруг него, словно рысь, искать момент для удара. И когда мог точно срезать кусочек — бил. Сейчас, я подскочил и отсёк кусок псевдоруки по локоть. Чужие не чувствуют боли, не истекают кровью, но их можно убить, если разделить на множество частей или уничтожить любым другим способом. Вот только, если их только жечь огнём, они привыкают и перестают гореть, начинают пожирать даже пламя, да и вообще любую стихию, становясь сильнее. Если я затяну бой с этим чужаком, то он привыкнет и станет прочнее.

Я рискнул и поднырнул под размашистый удар, а потом рубанул по самому плечу! Тут же отскочил подальше, пятка больно врезалась в острый камень, но я проигнорировал боль, насколько мог. Прыгнул второй ногой, чтобы быть сбоку. Чужим нет дела до стороны тела, но тут играла против него его форма — сбоку он не мог толком атаковать. К сожалению, мне не удалось отрубить руку — она повисла на тонкой нитке, всего за две секунды восстановив порез.

Вот оно, чужак замер на месте, забурлил изменяясь. Этот момент самый важный в бою с чужими — они становятся очень медленными, но это всего на несколько секунд. Я тут же подскочил, рубанул по шее и ещё раз, отрубая голову, но она просто упала ему на спину, быстро впитавшись в тело. Из-за хромоты не смог развить успех — долго подбирался к нему. Пришлось отступить — бурление прекратилось, превратив его конечности в острые ножи. Он стал размахивать ими, отчего они удлинились, укоротив ноги.

— Чужак! — в сердцах прокричал я, вызвав гримасу неудовольствия у Дрима. Плевать.

Не зная, что ещё делать, стал бросать в него камнями, он замедлился из-за коротких ног, потому я легко держал дистанцию. Камнями его не убить, но можно смутить, заставить перестроиться. Чужак снова забурлил, подстраиваясь под меня, в этот раз я не упустил момент и успел отрубить ему ногу, а затем её разрубил, чтобы не шевелилась. Чужак упал, бурля весь. На несколько мгновений я замер, примеряясь для удара.

— Прочь, — ударила озёрная волна.

Я отскочил, и вовремя, чужак отрастил ногу и метнул в меня сгустком своей плоти, тот, шипя в воздухе, пролетел мимо. Хорошо. Метко кидать он не скоро научится, может полностью раскидать себя. Но уже через миг я увидел, что он стал впитывать в себя камни и метать уже ими.

— Чужак! — мысленно выругался.

Ножи с его рук пропали, удлинились ноги, чтобы принимать упор для броска. Камни он кидал так, что воздух зло завыл от пролетающих снарядов. Я сократил дистанцию так, чтобы всё время быть сбоку, не давать чужаку получить преимущество. Удар кинжалом отсёк кусок псевдоруки по локоть. Хороший всё-таки кинжал мне сделал Трог — режет этих тварей легко, как тёплое масло. Кусок плоти чужого задымился на воздухе, слишком мал для жизни оказался.

А чужак-то уменьшился. Вот только мне легче не стало — он ускорился, даже без бурления начал прыгать за мной. Во мне разгоралось всё больше злости, боль в ноге лишь подстегнула меня. Люди тоже развиваются быстро! Я поймал чужака на одновременном прыжке и ударе — он потерял равновесие, расплывшись на миг. Мне этого хватило сразу для четырёх быстрых росчерков лезвием, то загудело в воздухе, чуя добычу. Сразу обе руки отлетели прочь, а потом и восстановившаяся голова отлетела в сторону — я учёл свою прошлую ошибку.

— Прочь! — резко закричал Дрим, будто шторм начался.

Но я и сам увидел — чужак забурлил по-особенному, заходил весь ходуном, теряя форму, и взорвался! Я видел это уже из-за укрытия, зная об этой особенности чужих. Всё вокруг покрылось мерзкой жижей, шипящей на воздухе, источающей ядовитый дым — надышишься таким, и уже ничто не спасёт, сам станешь чужаком, медленно сгнивая день за днём. Мерзкие твари.

Дрим залил всё вокруг алым пламенем, чтобы уничтожить даже следы чужого. В жарком гуле огня я услышал, что лес снова ожил.

— Молодец, — коротко прошуршал Дрим и повёл меня прочь, впрочем, недалеко.

Мы остановились на ночлег на мягком валежнике у раскидистого рима. Нарвали душистых веток для постели, Дрим развёл костёр, расставив вокруг него палочки с мясом птицы, которую неизвестно когда поймал старший охотник.

— Хорошо бился. Очень мало кто может похвастаться убитым чужаком через пару недель после двенадцатого цветения.

Это единственная фраза, которую проронил Дрим перед сном. Мы улеглись спать у огня, спина к спине. Ни один зверь не тронет нас во время сна. Договор священен.

На утро Дрим отвёл меня чуть в сторону, где журчал куцый ручеёк, чтобы я мог напиться и умыться. И мы пошли дальше. Тишина меня угнетала, в животе бурчал лёгкий голод — завтракать в походе было не принято, но по пути мы собирали дары леса, то перекусили свежими побегами деревца, то травой, которую знал старший охотник. Голод не тётка, продержаться до ужина будет не сложно, пусть и не привычно для меня.

Всю дорогу Дрим то одобрительно кивал на найденные мной следы, жестами показывая, кто мог их оставить, то развешивал обидные оплеухи за пропущенные. Мышцы болели от усталости, а в глазах уже двоилось с непривычки, но я держался, не подавая виду. Никто.

Во мне боролись две противоположности. С одной стороны, я только что победил на обряде священного копья, убил чужака! И меня распирало от гордости. С другой, я понимал, что чужака я убил под присмотром Дрима, с обрядом вообще странно всё случилось. А горшочка как не было — так и нет. Стихия меня вроде и приняла со своими видениями, с другой, не давала ни сил, ни скорости, как должна была.

Так что во второй раз я уснул сразу, как доел, проснулся уже под боком у старшего, когда он проснулся с рассветом. Разбитый и уставший дальше некуда. Безумно хотелось проклясть всё, забиться под корни дерева и, выставив перед собой кинжал, отбиваться от требований выступать дальше.

Но никто не должен знать о моём дефекте. Так что я вяло поплёлся за переставшим спешить охотником. День скомкался в кусок глины, меня всё чаще наказывали за невнимательность, но у меня просто не было моральных сил на то, чтобы быть внимательным. В горле обосновался ком обиды на весь мир. Будь у меня горшочек, я бы лучше справился с первым выходом.

Ночью перед сном, вжавшись в тёплый бок спящего охотника, я расплакался. Тяжело глотая слёзы отчаянья, старался только ничем не выдать себя, напрягся, как камень, чтобы не выдать дрожи.

Проснулся уже днём, под боком горел костёр, солнце припекало в зените. Я был в недоумении. Давно так много не спал, года три точно.

— Проснулся, наконец, — недовольно прошелестела волна голоса.

— Да, простите, Дрим.

Неожиданно, от него не было злости, он сидел у костра, протянул мне палочку с мясом, в которое я тут же вцепился зубами. Я ел и чесался весь от укусов мошкары, сжавшись под его взглядом.

— Ты — молодец, — неожиданно выдавил из себя Дрим. — Мало кто может похвастать такой выдержкой.

В голосе, и правда, было нечто вроде одобрения. Я удивлённо посмотрел на старшего.

— Четыре дня в походе, а ты только вчера окончательно выдохся, — мягко прошуршала волна, уже совсем без недовольства.